Сбежим

— Этот твой дрыхнет ещё. Что с ним делать? — устало вздыхает пожилой мужчина, вытирая руки кухонным полотенцем. Вадим хмурится, поджимая губы. Последний раз, когда Алтан спал при нём, будильник трезвонил через каких-то жалких пять-шесть часов. На всякий случай он даже заглядывает в крошечную комнатушку со старым скрипучим диваном — и правда спит, уже двенадцать часов спит, укутавшись в кусачий плед до самого носа. Но это большее, что Вадим сейчас может ему дать. Он рвёт билеты на самолёт с тихим треском плотной бумаги, и все кусочки прячет в карман куртки. Плевать, если это опасно; это, вообще-то, чертовски опасно, но сейчас это не имеет значения. — Не трогай его. Пусть поспит. *** Два дня назад. Лопатка падает на пол, рассыпая влажные комки земли по полу, пачкая замёрзшие босые ноги. Алтан становится всё более неуклюжим — от таблеток, которые он запивает всеми винами из погреба в особняке, от отсутствия нормального сна, от того, что медленно сходит с ума. Только теперь собственные провалы, даже такие незначительные, вызывают не гнев, а отчаяние. Уже испачканная бумага мнётся под сжимающими её пальцами, и даже так она начинает темнеть от капающих на неё слёз. Стоит зажмуриться, и перед глазами встаёт насмешливый взгляд сестры. Кажется, она даже ликовала, когда сообщила о смерти Вадима, если способность испытывать подобные эмоции у неё вообще осталась. Алтан тогда рассмеялся ей в лицо — кто, Вадим? Да его ядерной бомбой не зашибёшь, в случае глобальной катастрофы тараканы вымрут, а он останется. Тогда Алтан просто отмахнулся от этих слов, как от назойливой мухи, и хлопнул дверью, отправившись к себе и дальше заниматься делами. Но с задания на следующий день Вадим не приехал. Телефон был недоступен — Алтан наступил на горло гордости, набрал один раз. Затем второй, третий. Тридцать шестой. Он оставлял на голосовой почте угрозы, проклинал, а в горле завязывался тугой ком страха. Выражение лица сестры в памяти приобретало всё более угрожающие черты. Алтан ждал. Искал. Злился. Опустился до того, чтобы лично поехать на место «встречи». Ни следа боя, ни какого-либо намёка на то, что здесь вообще были люди последние лет тридцать. Кинуть меня решил? Тогда катись к чёрту! Мог бы и попрощаться Ублюдок. Ненавижу тебя Ответь Мне страшно Пожалуйста не оставляй меня А потом пришло оно. Полное отчаяние, бесконечная горечь на языке то ли от алкоголя и крепких сигарет, то ли от медленно оседающего на сердце осознания. Юма не издевалась, она просто сказала ему правду так, как умела — резко и прямо. Алтан задыхался. Задыхался от боли, потому что забывал про таблетки, и ноги по ночам словно оказывались в мясорубке; от горя, которое теперь раздирало его на части, потому что после смерти матери и неудачной попытки мести он так и не оправился; от осознания того, что теперь он навсегда остался совсем один. Вадим был связующим звеном между прошлым и настоящим, хрупким мостом между светлыми воспоминаниями и серой реальностью. Вадим был. А теперь его нет, и даже если уничтожить мир, это не вернёт ни его, ни маму. Это не вернёт его самого. Юма снова тычет ему своим кинжалом под горло, только на этот раз Алтану абсолютно плевать. Тонкое лезвие оставляет на горле маленький порез, из которого тут же проступают капельки крови; он кричит, кажется, даже плачет, ругается на трёх языках одновременно, требуя одного — дай мне хотя бы похоронить его. Дай мне попрощаться, дай мне хотя бы увидеть в последний раз. Ты не пришла на похороны матери, потому что не захотела, а я не мог, я вырывался всеми силами, меня пристёгивали к больничной койке. Почему ты забираешь у меня последнее хорошее, что есть в жизни? Наверное, Юма ему что-то отвечает. Алтан не запоминает почти ничего, кроме ответа на свой вопрос — тела не осталось, похорон не будет, могилы тоже. У него останутся только воспоминания, с каждой секундой ускользающие сквозь пальцы, и бесконечно много сожалений. Алтан запирается в своей комнате, чтобы успокоиться и прийти в себя, но ему хватает всего одного едва заметного знака — забытой на подоконнике зубочистки в бумажной упаковке из какой-то кафешки, — чтобы сорваться окончательно. Осколки дорогого фарфора разлетаются по ковру, кофейная гуща уродливым пятном расползается по стене; бумаги со стола опускаются на пол, как осенние листья, и он топчет их, как будто желая растоптать так всю свою связь с кланом. Не выйдет. В ту ночь Алтан спит в комнате Вадима. Прислуга не произносит ни слова, когда господин не спускается к ужину, когда он мрачной тенью ускользает в служебное крыло особняка. Но там... Легче. В тысячи раз больнее, и одновременно легче. Потому что можно закутаться в чужой свитер, зарыться лицом в аляпистые подушки на кровати, включить самую отвратительную в мире музыку и ненадолго забыть, что весь этот кошмар слишком реален. Никто не приходит в комнату, когда на рассвете Алтан кричит во сне. Он становится жалкой тенью себя прежнего. Кажется, Юма даёт ему хлёсткую пощёчину, когда встречает в коридоре, — через несколько часов или дней? — но Алтан только смотрит на неё пустым взглядом и идёт дальше, бессмысленно слоняясь по дому. Пустому и абсолютно чужому. Никто ничего не спрашивает. Прислуга перешёптывается у него за спиной, но хватает одного лишь безмолвного жеста госпожи, чтобы за Алтаном перестали хоть как-то присматривать. Наследник самого влиятельного клана с трудом заставляет себя вставать с кровати, чтобы иногда забредать в душ и закидывать в желудок безвкусную еду, которая когда-то была любимой, прямо из холодильника. *** Он едва не падает, когда снова вспоминает о словах сестры, с трудом удерживаясь руками за крышку стола и царапая ладонь раскрытым секатором. Может, было бы легче, если... Дверь оранжереи за его спиной почти знакомо хлопает, ударяясь о стену. Только один человек в этом доме настолько не жалел имущество. Алтану хочется смеяться — сколько снотворного он принял вчера, чтобы хоть ненадолго задремать? То ли достаточно для побочных эффектов в виде галлюцинаций, то ли недостаточно, чтобы сейчас галлюцинации были от отсутствия сна. Когда вообще было это чёртово вчера?.. *** Как же, сука, больно. Вадим стонет при попытке сделать слишком глубокий вдох и тут же зажимает бок рукой. Надо же, кровь не хлещет... Значит, добрался всё-таки. Сам не помнил, как именно, но дополз, вызвал скорую (вряд ли полицию, но вполне возможно, что и пожарных; он был почти без сознания, там не до выбора кнопок). Сложить два и два было легко. Задание от Юмы, команда, одобренная ей же, его новые два пулевых и одно ножевое. Ситуация очевиднее некуда, вопрос только, а нахрена? Да, возможно, тогда с Разумовским они с Алтаном оба облажались, но за такое приказ на ликвидацию не отдают. Что-то личное? Понятное дело. Только вот что именно... Но думать не было сил. Хотелось пить, лучше что-нибудь покрепче воды, а ещё подкрутить дозу морфина. Пуля, кажется, раздробила ребро. В принципе, не так страшно, у него их ещё двадцать три, но хотелось бы хоть как-то двигаться. Выяснить, какого чёрта это было и... И да, выяснить, как там Алтан. Может, сестрица ему всё рассказала, и они вместе эту идею обмыли? Звучало бредово, но в этой ситуации бредовым казалось уже абсолютно всё. Ничего не случится, если он подумает об этом через пару минут. Только на секунду прикроет глаза... Когда Вадим открыл их в следующий раз, пошевелиться так просто уже не получилось. Надо же, личная охрана, браслетики на обе руки, какой сервис! Ещё бы убрать этот раздражающий соцопрос на тему «знаете ли вы, сколько убийств и гос.измен за вами числится». Паршиво было только то, что если ко всему этому причастна Юма, а значит и весь Дагбаевский клан, не все старые связи могли сработать так, как хотелось бы. Поэтому пришлось идти окольными путями — не одним своим обаянием, конечно (а его вместе со вторым шрамом на той же брови только прибавилось), но очень долгими и муторными. Первым желанием было вполне рациональное «сбежать отсюда нахрен». Не буквально, конечно; уехать из страны, достать все свои накопления и свинтить куда-нибудь на Мальдивы, достойно встречая заслуженную пенсию. Но что-то не давало Вадиму покоя. Что именно, он понял, только сидя в угнанной тачке какого-то богатенького идиота — там, за много километров от этой дыры, остался его богатенький идиот. Остался один и без защиты... Нет, конечно, особняк охранялся получше многих банков, но той охране Вадим своё Золотко никогда не доверял. Тем более не мог доверить сейчас, когда ситуация дошла до такого... Абсурда. Признавать это было неприятно, но он боялся. Где-то в глубине своего давно очерствевшего сердца боялся и волновался, что чокнутая Юма может пустить в расход и младшего брата — это Вадиму с ним прикольно и весело, а для неё он только помеха. Раздражающая и очень финансово не выгодная помеха. Вадим тяжело выдыхает, складывая руки на руле и утыкаясь в них лбом. Правильнее было бы просто исчезнуть. Легче было бы исчезнуть. Только что-то внутри отчаянно зовёт его вернуться и хотя бы просто убедиться, что Алтан в порядке. В конце концов, обещает он самому себе, если увижу, что всё хорошо, свалить будет никогда не поздно. *** Ничерта не хорошо. Даже приблизительно. Вадим понимает это ещё в тот момент, когда видит знакомый силуэт сквозь листья десятков деревьев и кустов в оранжерее — увядающих листьев, это во-первых. А во-вторых, его Алтан никогда не выглядел... Таким. Никогда так не отпускал плечи, никогда не шатался на каждом шаге, даже когда был пьян. Он не был таким даже в первые месяцы после смерти матери... Ничерта там не хорошо. Вадим ругается сквозь зубы и бросает машину неподалёку. Если что, всегда можно на ней же и уехать, но ни на одну камеру она не попадёт. Идеальное место, на которое никто и не подумает, потому что парковка здесь, мягко говоря, выходит сложной и откровенно дерьмовой. Но это не имеет значения. Он входит в оранжерею привычно — едва не ногой распахивая двери, с широкой улыбкой на лице и радостно раскинутыми в приветствии руками. — Чё как у вас тут, Золотейшество? Молчание. Насколько долгое, что выглядит даже как-то глупо. Но лучше бы это было бесконечное молчание, чем то, что происходит дальше. Даже Вадиму становится не по себе. Алтан начинается смеяться. Заливисто, надрывно, истерично смеяться. Медленно оседает на пол, утягивая за собой кучу подстилок, с которых сыпется грунт, камешки и ещё какая-то ерунда. А потом он начинает... Плакать. Нет, конечно, Вадим его слёзы видел. И в пятнадцать, когда они впервые познакомились, и в восемнадцать, когда не стало его матери, и в двадцать, когда он приступил к делам клана. Но такое... Такого он не видел никогда и ни у кого. Слово «истерика» кажется слишком простым и мягким для того, что происходит с Алтаном сейчас, и это пугает до чёртиков. Вадим подходит к нему медленно, словно к загнанному в угол зверю, боясь спугнуть ещё больше. Помогает подняться и тут же чувствует, что у самого ком встаёт поперёк горла; Алтан, конечно, никогда на боди-билдера не походил, но настолько худым он... Просто не может быть. Но Вадим ощупывает его сквозь ткань мешковатого свитера и убеждается — может. Твою божью матерь. Каким-то чудом Алтана удаётся дотащить до диванчика в углу под пальмами. Вадим даже не замечает, когда тот успел вцепиться в его руку до синяков, но вырваться не пытается — это сейчас наименьшая проблема. — Что она с тобой сделала, Золотко?.. — тихо спрашивает Дракон, свободной рукой касаясь бледной, почти серой осунувшейся щеки. Что ты с собой сделал... — Сказала, что ты умер. Ты же умер, да? Я теперь тоже. Наверное, примерно такое ощущение испытывают люди, когда Вадим бьёт их сначала под дых, а потом по голове. Он впервые в жизни выглядит настолько глупо — хлопает глазами, как ребёнок, которому на вопрос «почему трава зелёная» начали читать лекцию про хлоропласты. Нет, он, конечно, связывал все ниточки произошедшего в один клубок, но... Вот такого даже он не мог предположить. Пиздец. Вадим прижимает испачканную руку Алтана к своей груди. Прямо как в сопливой мелодраме, и он бы даже пошутил как-то смешно, но глядя на Золотко в таком состоянии смеяться не хочется. Глядя на его сумасшедшую улыбку смеяться абсолютно-совершенно-точно не хочется. — Нет, ну так-то попытка была неплохая, но чтоб я и помер? Даже обидно как-то такое слышать, — хмыкает Вад; не замечая никакой реакции на чужом лице, он тяжело вздыхает и делает то, чего делать не хотелось и не планировалось — бьёт Алтана по щекам. Совсем слабо, только чтобы привести в чувство, но даже от этого его голова дёргается почти ненормально. — Пшикну в тебя из этой твоей хреновины раствором для цветочков, если сейчас не начнёшь хотя бы моргать. Живой я, Золотейшество, живой, давай, осознавай и объясняй, какого хрена происходит, — от лёгкого встряхивания за плечи Алтан и правда моргает. Как в замедленной съёмке касается Вадима — щетинистой щеки, свежего шрама совсем рядом со старым, ключиц под футболкой. Дракон не двигается, даёт время подумать, осознать, принять, что там ещё надо. Ну это самое, отрицание, торг, депрессия и так далее. Только вот от отрицания Алтан явно сворачивает не на тот путь. У Вадима пухнет голова от того, сколько вещей приходится продумывать одновременно. Начиная от «как отнести бьющегося в истерике и слезах Алтана в комнату» до «как напрячься, не напрягаясь, чтобы не разошлись никакие швы». Впрочем, не так уж эти швы и важны; Золотко на его руках трепыхается так, что того и гляди ударится головой о ближайшую стену; на его рыдания и вопли сейчас сбежится вся охрана, которая вообще-то не должна знать, что Вадим жив и вернулся; Золотко надо как-то успокоить. И если первые две проблемы решаются физической силой, то что делать с третьей, не было даже предположения. *** Никакая охрана к ним не сбегается. Дом вообще как будто пуст — идеально чист, все обслуживающие системы работают, но они двое здесь как будто призраки. Вывод напрашивается только один — это далеко не первый раз. Далеко не первый раз, когда Алтан рыдает на весь дом, когда что-то на их пути разбивается. Пазл в голове медленно, но верно складывается. Теперь понятно, откуда эта болезненная худоба, бледность, понятно, почему он вообще до сих пор остаётся в Питере. Его мальчик. Вадим отличный наёмник. Профессиональный убийца, неплохой стратег, потрясный шутник. Но вот психолог он абсолютно паршивый. Всё, на что его хватает — сказать что-то типа «ну-ну, я рядом», улечься на всклокоченную кровать вместе с ним и прижать к себе, не позволяя хотя бы дёргаться слишком сильно. Вскоре Алтан и сам перестаёт — вжимается в него так, что наверняка останутся синяки (и откуда столько сил?), только хриплым шёпотом зовёт по имени и до крови кусает губы. Вадим давно перестал испытывать к людям что-то глубокое и сильное, но сейчас он сам едва не задыхается, видя своё Золотко… Таким. Зачем-то он говорит с ним. Алтан вряд ли его слышит и тем более слушает, но Вадим говорит, рассказывает какую-то ерунду о своих армейских приключениях вроде супа из бананов и гадюки. Просто чтобы не молчать. Просто чтобы дать понять, что он рядом. Алтан засыпает через пару часов, а кажется, что спустя целую вечность. Вадим боится его оставлять, но всё же приходится — чтобы сходить в душ самому и проверить состояние швов, чтобы принести влажное полотенце и вытереть Алтану кровь с порезанной ладони и комки земли со стоп. Он больше похож на зомби из ужастика, чем на живого человека. И это вина Вадима. Нет, на самом деле, конечно, Юмы, её наёмников (полных лохов, но всё же), вселенной, судьбы. Но в конце концов всё сводится к вине Вадима — к тому моменту, когда Алтан настолько к нему привязался. Какое-то время Дракон сидит рядом с ним. Просто смотрит, как Золотко хмурится во сне, как начинают пугающе подрагивать губы. Рассматривает глубокие тени под глазами, побледневшие искусанные губы. При виде всего этого охватывает безумная ярость — Алтан в таком состоянии не нашёл бы в себе сил прогонять кого-то и шипеть на своём змеином. Значит, по приказу сестры на него плюнули абсолютно все. Ему не приносили еду, не убирали комнату, не пытались помочь. Как будто ждали, когда он тут… Нет. Никакой смерти, пока ты его телохранитель. Вадим тяжело выдыхает. Новая идея ещё хуже предыдущей, но оставить всё так… Выше его сил. Главное, чтобы Алтан проснулся относительно в здравом уме. *** — Утречка, Золотейшество. Как ваше ничего? Алтан морщится, с трудом открывая глаза. За окном ещё темно — значит, отключился он не так уж надолго. Всё тело безумно болит, голова гудит и ноет, и чужой бодрый голос отдаётся в ней похуже колокольного звона. Воспоминания о прошлом вечере возвращаются медленно. Оранжерея, непослушная эустома, порез на руке… Снова знакомый до боли голос. Вспышка невыносимой боли внутри, успокаивающий шёпот на ухо и родные объятия. Сил у Алтана почти нет, но он вкладывает их все в один удар — чётко Вадиму в грудь. Он мог бы увернуться, мог бы перехватить руку, но ничего из этого не делает. Понимает? Жалеет? — Тебя не было полтора месяца, — рычит Алтан, а Вадим не может не улыбнуться тому, что змейка наконец-то выглядит хоть немного живой, — Ни сообщения, нихрена. Какого дьявола? — А что, Вашество, скучали? — Дракон едва не мурлычет, но неожиданно кстати замолкает; видит, как у Алтана в глазах встают слёзы, и то ли боится новой истерики, то ли действительно сочувствует. Нет, обычно Золотко весело выводить на эмоции, но… Не такие. Весело смотреть, как он злится, как сверкают красно-карие глаза. Но смотреть на то, как он глотает боль, самому невыносимо. Вадим знает, что может получить за это и второй удар, но всё равно притягивает его к себе. Прижимается губами к взлохмаченной макушке и закрывает глаза, чувствуя, что сам скучал едва ли не больше. — Прости. Отключка, больница, едва до тюряги не дошло, ты прикинь?! Но прости меня, Золотко. Если бы я мог, я бы вернулся к тебе раньше. Прости. Нового удара за этим не следует. Обвинений тоже. Но футболка быстро становится влажной. Алтан не вырывается и не кричит — нерешительно обнимает в ответ и едва слышно плачет, уткнувшись в его плечо. Что же они с тобой сделали, маленькая Змейка… — Ну всё-всё, тихо. Не помер же. Успокойся, — мягко просит Вадим, проводя пальцами по спутанным волосам. Он думал, что это произошло давно — неугомонный дерзкий Алтан сломался ещё тогда, под ударами тяжёлой трости деда, под безразличными взглядами сестры. Сломался и согласился на всё, учился быть частью клана по чужим правилам. Но нет. По-настоящему сломленным он оказывается именно сейчас. Наверное, нужно что-то говорить. Дать больше объяснений, просто поговорить, чтобы убедить Алтана, что всё это реальность. Но слова впервые застревают в горле. Вадим не знает, сколько они так лежат. В какой-то момент ему начинает казаться, что Алтан снова уснул, но нет — тонкие пальцы вполне осознанно касаются его снова и снова, словно проверяя на реалистичность. — Послушай меня, — спустя несколько часов просит Вадим, заставляя Алтана поднять голову, чтобы заглянуть в его глаза. Полная осознанность, но столько боли, что даже говорить становится невыносимо. — Послушай. Мы сейчас возьмём всё самое необходимое и уедем. Для начала на время, чтобы поставить тебя на ноги. Потом, если ты этого захочешь, сможешь вернуться. Я не буду тебя держать. Но сейчас я не могу оставить тебя здесь. Если Юма хотела моей смерти, я не могу быть уверен, какие у неё планы на тебя. — Юма? — Алтан растерянно хлопает глазами. И где же тот дерзкий мститель, наследник мафиозного клана?.. Потерянный, одинокий мальчишка. — Юма, — Вадим кивает, понимая, что объяснять придётся, но чувствуя от этого только горечь на языке; вот так взять и рассказать, что единственный живой член семьи решил Алтана добить, — Те, кто неудачно пытался меня грохнуть, — её люди. И вся операция была её затеей. Сложишь два и два? Вот и я сложил. Ну и выбил из пары человек кое-какую инфу… Но это уже неважно, для них особенно. Важно то, что нам нужно уехать. Справишься, Змейкин? Алтан долго молчит. Думает, переваривает информацию и пытается понять, что чувствует. У него всегда были с этим проблемы, но сейчас в голове такой хаос, что ни одну мысль поймать не удаётся. Но руки Вадима всё ещё тёплые, и он вернулся к нему, и… Наверное, всё же он ненавидит сестру. Наверное, это ей следует мстить — потому что Вадим жив, и он этой мести только улыбнётся, и в это будет смысл. Но для этого не обязательно оставаться в этом Аду, а раз в последние годы только и хотелось сбежать… — Ладно. *** Алтан почти ничего не делает. Вадим только отправляет его в душ, чтобы он мог привести себя в порядок, и собирает все вещи сам. Ничего масштабного они не могут с собой взять, но Дракон позволяет забрать то, что Алтану особенно важно. Мамину цепочку, фотоальбом и, к его удивлению, книгу, которую он ради шутки подарил ещё Алтану-школьнику. Неужели хранил?.. Только в тот момент, когда он начинает собирать сумку, Вадим понимает, что все вещи из его комнаты не выбросили — они все были здесь. Алтан забрал их все к себе, чтобы… Да это и неважно. Забрал, чтобы чувствовать его присутствие. Вадим никогда не думал, что сердцу может быть так тепло. — Одну забыл, — усмехается он, когда Алтан выходит из ванной с непривычной всего лишь одной толстой косой, и поправляет упавшую на лицо прядку, — Готов? *** Алтан никогда не любил перелёты. Они утомляли его, раздражали, выводили из себя. Дороги до аэропортов делали всё в сто раз хуже. Но впервые он не выглядит, как готовая в любой момент взорваться пороховая бочка, — непривычно сидит совсем близко, на переднем сидении, растерянно смотрит в окно и мнёт в руках шарф. На ногтях уже нет чёрного лака, пальцы содраны непонятно обо что, единственный чёрный свитер Вадима ему велик едва ли не в два раза. И всё же… Красивый. Правда безумно красивый. Дракон улыбается этой мысли, рассматривая его в зеркале заднего вида. Ничего, выходит. Если солдатам на поле боя не давал подохнуть, то и своё Золотко обязательно выходит. Они останавливаются в какой-то паршивой «секретной» квартире. Вадим почти силой заставляет Алтана поесть, находит свой древний тайник с оружием и записями парочки полезных контактов. Им понадобятся паспорта, вывод средств со счетов, ещё кое-какие услуги… А потом Вадим его обнимает. Снова. И если раньше Алтан выкручивал за несанкционированные прикосновения руки, то сейчас он только сжимается в комок и тянется ближе. Наверное, просто к теплу, не к самому же Вадиму, с горечью думает он. И всё равно прижимает к себе, мягко целуя в висок. Названия города, в который они едут на утро, Алтан даже не знает. Вряд ли он вообще есть на карте — население там меньше, чем прислуги во всех особняках клана. Но он смотрит на Вадима и почему-то ему верит — его уверенному взгляду, сосредоточенно нахмуренному лицу, крепко держащим руль рукам. Вадим говорит, что надо переждать, и Алтан давит в себе желание начать спорить и возмущаться — устало кивает и непонимающе здоровается с каким-то седым, низкорослым мужчиной, у которого они останавливаются. *** Сейчас. Они просто не доедут, если Алтан не отдохнёт хоть немного. Они мало говорили в пути, почти всё время молчали на тайной квартире Вадима — только поели какой-то дрянной суп из доставки, потому что кормить Золотко чем-то более серьёзным после долгого голодания было опасно, и переждали ночь. Но и тех отрывистых объяснений, которые сердито (сквозь боль) выдал Алтан, хватило, чтобы понять, что силы у него на исходе. Ему нужно было хоть немного времени. План связаться с Бертом был с самого начала — с отставным полковником Антоном Михалычем, конечно, но это давно в прошлом. Когда-то они вместе служили, потом перекидывались наёмническими заданиями, а потом Берт ушёл на заслуженный покой, но по старой дружбе своих иногда выручал. И с Вадимом они в своё время распрощались на хорошей ноте, так что когда тот позвонил ему почти в час ночи и попросил без лишних вопросов принять у себя на денёк, Берт не возражал. Только с усмешкой попросил взамен при встрече набить рожу общему старому «другу». — И куда вы теперь? — спрашивает он, наливая Вадиму виски — немного, просто, чтобы успокоить нервы, — А хотя ладно, не говори. Меньше знаешь — крепче спишь. Расскажи лучше, как жизнь на гражданке. — Да вон спит моя жизнь на гражданке, — усмехается Дракон, раскручивая стакан на столе и тут же выпивая всё содержимое одним глотком, — Ты мог представить, что я, я! Когда-нибудь вообще дойду до такого? А вот дошёл. — Удивлён, но не потрясён. Со всеми рано или поздно случается. Просто не ожидал, что в твоём случае это будет Дагбаев. Вадим удивлённо вскидывает брови. — Не смотри на меня так. Я живу в пригороде, а не на другой планете. Как выглядят ключевые персоны современности, я пока ещё в курсе. — Потрясаешь, Берт, — усмехается Вадим и качает головой, — Сам не ожидал. Но вот что имеем. Ещё несколько раз он тихо заходит в комнату, проверяя, как там Алтан. Он смог уснуть, только держа Вадима за руку — прошипел что-то вроде «отвали от меня», а сам вцепился в его ладонь так крепко, что Дракон не смог уйти. Не потому, что не мог вырваться, а просто потому, что осознал самую банальную во вселенной вещь — в нём нуждаются здесь. Отложить покупку всего необходимого к их побегу на какие-то полчаса не проблема, но побыть рядом с измученным Алтаном куда важнее. В конце концов они проводят у Берта почти сутки. Из плюсов: Золотко удаётся снова покормить, хоть ему и становится плохо после непривычно большой (там дай бог две ложки!) порции. Из минусов: задерживаться больше нельзя. Если пропажу Алтана ещё не заметили, то произойдёт это очень скоро, и тогда всё будет гораздо сложнее и опаснее. Вадиму тяжело это делать, но он всё равно присаживается у дивана на корточки и прижимается губами к чужому виску. — Змейка, пора вставать, — шёпотом зовёт он; Алтан на это только морщится и пытается спрятать лицо, — Алт… Ташик. Я знаю, что ты устал. Обещаю, как доберёмся до новой остановки, поспишь в два раза больше. Но сейчас нужно встать. Ташик, — Вадим с трудом выуживает из памяти это обращение почти десятилетней давности; тогда оно вызывало лишь презрительное фырканье, но сейчас, кажется, даже действует. Алтан с трудом разлепляет глаза и садится, продолжая зябко кутаться в плед. Вадим чувствует себя иррационально правильно, стоя перед Алтаном на коленях и целуя его замёрзшие ладони. *** Прощание с Бертом выходит довольно скомканным. Они с Вадимом перекидываются какими-то на первый взгляд бессмысленными фразами, жмут руки, и Алтан чувствует себя лишним. Когда Берт жмёт его руку и почти по-отеческки просит беречь себя, всё становится ещё более сюрреалистичным. Сейчас эти слова слышатся словно через толщу воды, и Алтан не придаёт им значения; но, может, однажды он поймёт. Его тошнит даже от выпитой перед уходом чашки чая — вовсе не потому, что это не сортовой плиточный чай, а бурда из пакетика, просто желудок отказывается принимать вообще что-либо кроме воды (и, возможно, алкоголя, но спорить с Вадимом не хватило сил). В машине укачивает. Дракон говорит, что они едут в аэропорт, но Алтан даже не пытается проследить дорогу — только смотрит на сидящего за рулём Вадима. Живого, реального. Не галлюцинацию и не кошмар, в котором он начнёт сейчас истекать кровью. На всякий случай Алтан даже жмурится — считает до десяти, впивается ногтями в ладони, стискивает челюсти. Но ничего не меняется, когда он открывает глаза. Только здания за окном меняют цвет с серо-голубого на серо-зелёный, но Вадим всё также везёт их куда-то в неизвестном направлении. *** — Простите, — Вадим давит из себя самую очаровательную улыбку из всех возможных и жестом подзывает стюардессу, стараясь не потревожить дремлющего на его плече Алтана, — Можно нам два пледа и стакан вишнёвого сока? И не беспокойте нас до конца полёта, пожалуйста. Девушка улыбается в ответ и буквально через пару минут желает им хорошего полёта, оставляя на откидном столике всё необходимое. Бедное Золотко наверняка вообще впервые в жизни видит эконом класс, и если бы он был в своём обычном состоянии, Вадим бы уже зажимал уши от его криков. Но Алтан слишком истощён и измотан — он отключился почти сразу после взлёта и коротких объяснений о том, откуда вообще взялись давно готовые поддельные паспорта. Вадим даже почти не соврал. Он и правда думал о том, что однажды им придётся сбегать. Только не думал, что по такому поводу и вот так. — Змейка, — шёпотом зовёт Дракон, осторожно касаясь холодной щеки, — Выпей и можешь спать дальше. Тебе нужна глюкоза, а то придётся тебя опять волочить, как мешок с картошкой, а ты потом шипеть будешь. В двух пледах и с этой одной, чуть растрепавшейся косой, Алтан выглядит даже… Милым. *** — И что это? — фыркает Алтан, отрываясь от разглядывания пейзажа за окном и выдыхая густой дым, тут же уносимый ветром. Они живут в Вене уже несколько месяцев. Не самое комфортное место для теплолюбивых цветочков, как любит шутить Вадим, но… Алтану здесь спокойно. На удивление он даже быстро смог привыкнуть к небольшой квартире — всего лишь две комнаты, ванная и скромная кухонка, но лучше, чем ничего. Лучше, чем роскошь, в которой он задыхался. Он с каждым днём всё больше напоминает себя прежнего. Язвит, смотрит с этим своим наигранным превосходством, вечно ворчит… У Вадима каждый раз сердце тает при мысли о том, что его цветочек начинает оживать. Им пришлось много говорить. Это было трудно для них обоих: пытаться выразить чувства впервые в жизни, впервые принять их для самих себя и друг друга, впервые не прятать ничего, впервые обнажаться настолько буквально. Алтан долго не верит, что Вадим с ним не ради денег; Вадим не может поверить, что Алтан не цепляется за него от безысходности. Но эти месяцы учат их тому, что мир может быть не таким поганым, каким они привыкли его видеть и ощущать. — Как что? Ну-у-у, Золотко, я думал, уж ты-то узнаешь. Это ж фиалка! — ухмыляется Вадим, впихивая в давно потеплевшие ладони Алтана треснутый пластиковый горшок с цветком. Он такое любит… Ему только дай какую-нибудь умирающую зелень оживить. Алтан в недоумении вскидывает брови — он-то понял всё, ещё когда краем глаза увидел растение, только не понимал, почему и зачем. Но, кажется, именно затем. Достаточно было просто посмотреть Вадиму в глаза, чтобы понять, что лазил в его ноутбук он со вполне определённой целью. — Голубая… Верность, значит? — Вырастишь из неё плотоядного монстра? Впервые за месяцы или даже годы Алтан искренне улыбается уголками губ.