Сказка о блуждающих огоньках

Никто не знал, откуда — но каждую весну — с марта по май — в лесу появлялись альбы — маленький народец. Крошки с заострёнными ушками, ростом не больше шишки. За спиной полупрозрачные крылышки, красивые, но почти бесполезные: ни далеко, ни высоко летать альбы не умели, их силёнок хватало только, чтобы вспорхнуть на кустик вереска или долететь до сердцевинки цветка. Падали вместе со звонкой капелью с покрытых наледью сосновых ветвей. Протирая заспанные глазёнки, вылезали из-под разлапистых листов мать-и-мачехи. Потягивались на листьях водяных лилий, по весне закрывавших большую часть заболоченного пруда. По словам деда Олврылара, больше похожего на поросший мхом древесный сучок, с каждым годом маленького народца становилось всё меньше. Когда-то, во времена, которые только он и помнил, в каждом весеннем цветке нарождалось по альбу. И люди их уважали: величали хозяевами леса, приходя в чащу и на болота на промысел, оставляли подношения. А порой и совета у альбов спрашивали. Не то что нынешние, которые или просто не замечают, или норовят наступить… Одно только не изменилось с тех незапамятных времён: большинство малюток-альбов не переживали своё первое лето и с наступлением холодов бесследно растворялись в осеннем тумане. Лишь некоторым удавалось задержаться на земле дольше отмерянного века. В коренном лесу, тянувшемся от заполья до озёрной долины, таких долгожителей было немного: дед Олвдрылар, прятавшийся на болоте, бабка Игды, облюбовавшая себе местечко на границе с лугом, да в корнях сосен пряталось несколько альбов столь древних, что они давно уже позабыли даже свои имена.

***

Иэл появился на свет в самом конце весны. После ночного дождика вылез из земли вместе с майским грибом-рядовкой, кубарем скатился с гладкой грибной шляпки, нырнул в росистую траву… и понял, что мир слишком хорош, чтобы его покидать. Его братья и сестрички купались в ручьях, осёдлывали стрекоз и лягушек, устраивали маленькие каверзы заходившим в лес людям: то скинут на голову шишку, то насыплют еловых иголок и мелких камушков в обувь детям, пришедшим на озеро купаться… Иэл участвовал в их забавах, но, порой, посреди веселья начинал грустить. — Ох, — вздыхал он. — Неужели всё наше веселье закончится вместе с летом? — Так это ещё когда будет! — отмахивались остальные. — И будет ли вообще! Когда июнь уже подходил к своему концу, Иэл нашёл на поляне яркую земляничину, чудом ото всех укрывшуюся. Нам она показалась бы маленькой, а для малютки Иэла была огромной — размером чуть меньше его головы. Альб уже открыл рот, чтобы укусить ароматную ягоду за бок как услышал, как у ручка защебетала крохотная птичка-оляпка: — Везёт-везёт-везёт… последнюю нашёл! Больше этим летом не поспеет! Дай клюнуть! Птичка подскочила поближе, но Иэл обеими руками вцепился в ягоду, и оляпка отступила: птицы и звери с маленьким народцем не связывались, опасались. — Моя, — пропыхтел Иэл и, повиснув на ягоде, обломил черенок. Это для птички-оляпки и снующих между ногами муравьёв земляничина была последней этим летом. Для Иэла она могла стать вовсе последней. И хотя пахла она изумительно, Иэл не стал её есть, а понёс на болото, к деду Олвдрылару. Тот встретил его не приветливо — Иэл что ни день донимал его вопросами — но, увидев подношение смягчился, в предвкушении потёр друг о друга коричневые иссохшие ладошки: — Давно я сладеньким не лакомился, — проскрипел он, не отводя взгляда от земляничины. — Всё клюква да гнилушки. — Угощайся, дедушка Олвдрылар, — протянул ему Иэл ягоду. Дважды предлагать не пришлось: старый альб вгрызся в ягоду и не останавливался пока от неё не остался только черенок. Его альб кинул на землю, тщательно облизал липкие от сока пальцы и только после этого обратил внимание на терпеливо дожидавшегося его Иэла. — Уважил, уважил, — одобрительно закивал дед Олвдрылар. — Давно бы так. А то нет мочи твои вопросы слушать. — Ответил бы хоть разочек, я бы и не спрашивал! — взмолился Иэл — Ну, дедушка… Братцы мои хоть весну повидать успели, мне и того не досталось. — Ничего уж не поделаешь… — ответил старый альб уклончиво и бочком заковылял прочь. — Дедушка Олвдрылар, — не отставал Иэл, — ты же поделал! Вон сколько вы с бабой Игдой живёте! А почему — ни в какую рассказать не хотите. — Иэла осенила внезапная мысль: а что, если старик и не их племени вовсе. Альбы, пережившие своё первое лето выглядели слегка пугающе. Порой и не разберёшь с первого взгляда, кто перед тобой — старая шишка, жук-палочник или кто-то из маленького народца. — Уродился ты таким? Или стал? Олвдрылар остановился, брови, напоминавшие два поросших мхом кусочка коры, сердито сошлись над переносицей. — Обычным я уродился, как все. И у меня были такие же румяные щёчки и прозрачные крылышки. И нос свой тоже повсюду совал… Мало мне всё казалось лета. Тут как: кто ищет средства, тому откроется… — Так я ищу! Может быть, травку какую надо съесть? Или гриб? Заклинание прочесть? — Угомону на тебя нет! — проскрипел Олвдрылар. — Просто да быстро всё хотите, а не бывает так. В лесу каждому свой век отмерян. Одна букашка день живёт, другая год. Вороны, бывает, по сто лет по небу летают. Да только им приходит срок. Пф– пф! — ничего от них не остаётся, горстка перьев, да и только. А есть, — Олврырар с кривой усмешкой взглянул на приунывшего Иэла, — люди. Они тоже умирают, стало быть. Но не совсем, остаётся от них что-то… Вот если это что-то себе забрать, альб может прожить долго… Всех пережить и невредимым до конца времён добраться. До самого страшного суда. — И как же это забрать? Стащить? — Иэл от волнения и нетерпения переминался с ноги на ногу, и прозрачные крылышки у него за спиной трепетали. Олврырар упер руки в раздувшиеся бока: — Какое стащить! Альбу, чтобы смерть обмануть, надо забрать у человека его последний вздох. А его в карман не спрячешь. Умирают люди у себя в домах. Да лучше нам в людское жильё и не соваться. — Олвдрылар взглянул до пригорюнившегося Иэла, — Другое дело, когда они сами к нам в гости являются… Есть в озере омут, в болоте трясина. Закружить, заморочить, завести туда, откуда хода нет. Одних жадность поведёт, других любопытство поманит, кого-то жалость… — Жалость? — Знаешь Суковатого? Что в обгоревшей сосне живёт? Суковатого — чёрного как уголёк альба, что жил в сердцевине обгоревшей сосны, Иэл, конечно, знал. И побаивался. Поговаривли, что Суковатый старше всех в лесу, так что мог бы много чего порассказать, но был угрюм, неразговорчив, и при встрече осыпал собратьев оранжевыми огненными искрами. Когда Иэл по своему обыкновению подступился к Суковатому с расспросами, одна из них прожгла рукав его курточки. — А что? — Он на помощь звал, пока не завёл человека так далеко, что тот уже не смог выбраться. Иэл посмотрел на носки своих крохотных башмачков, а потом снова на деда Олвдрылара. — А ты? — По старинке, блуждающим огоньком обернулся. Тут главное — вовремя фонарик загасить. Старый альб сполз с покрытой мхом кочки и скрылся в низких зарослях брусники. Иэл постоял какое-то время, переминаясь с носка на пятку, и решил уже, что старик не вернётся, как между глянцевыми брусничными листочками показалось смуглое остроносое лицо. — Вот, — запыхавшись проскрипел Олвдрылар. — Смотри. — Он держал в руках крохотный цветной фонарик. — Бери, мне уж ни к чему. Только сейчас люди ушлые, не проведёшь. Это прежде за огоньками не охотя. Но, может, и повезёт тебе. — И что тогда? — Иэл прижал к груди фонарик. — Ты не исчезнешь. — Никогда-никогда? — вскинул Иэл на Олвдрылара доверчивый взгляд. — До судного дня, — скривился старый альб. — Но он неизвестно, когда ещё будет. «И будет ли вообще!» — сказал он совсем так, как братцы и сестрицы Иэла говорили об окончании лета.

***

В фонарике было четыре стёклышка — синее, жёлтое, красное и зелёное — и маленькая створка, которую нужно было отодвинуть, чтобы положить в него огонёк, послушно загоравшийся у Иэла на ладонях. Пока Иэл перекатывал огонёк с ладошки на ладошку, он оставался белым и тусклым. А вот в фонарике — мерцал всеми четырьмя цветами и виден был издалека. Иэл отказался от забав, которые устраивали его братья и сестрицы, и почти всё время проводил на болоте, поджидая людей. Но на свет его фонарика прибегали только водяные крысы и мыши-полёвки, да зайцы, забредавшие на край топи полакомиться свежей болотной травой. На четвёртый день, заслышав собачий лай и хруст веток, Иэл поспешил зажечь свой фонарик. И действительно — на краю болота показался верзила в чёрных, по колено, блестящих сапогах — а за ним следом, торопливо перебирая ногами, шла низкобрюхая собака. Человек остановился, достал из кармана коробку. Иэл засуетился. Моргнул синим огоньком слева, из-за чёрной коряги. Перелетел на соседнюю кочку, начиная прокладывать путь в топь. Но человек и не взглянул на огонёк. Достал из коробочки короткую белую палочку и на её конце зажёг свой собственный. Только собака глаз не отводила от места, где светил фонариком Иэл, и стоило ему перепорхнуть ещё раз, со всех лап кинулась за мерцающим светом. Иэла обожгло горячим дыханием. Два внимательных карих глаза следили за каждым его движением, а близость влажно блестящего чёрного носа и покрытая шелковистой, остро пахнущей шерстью морды даже немного пугала: лесные звери редко подходили к альбам так близко. Иэл взлетел над травой — не спешит ли хозяин следом? Но человек по-прежнему стоял на месте, время от времени поднося к губам тлевшую белую палочку. — Иди отсюда, — шёпотом попросил Иэл собаку. Звери обычно альбов слушалось. Но собака слишком долго прожила у людей. Вместо того, чтобы отправится восвояси, она вывалила из пасти длинный розовый язык. — Иди, — ещё раз попросил Иэл и спрятался за толстыми стеблями осоки. — Утонешь! Собака не послушалась. Даже когда её хозяин бросил свою обгоревшую палочку на мох и зычно крикнул: — Найда, ко мне! — собака не поспешила на зов. — Ступай к своему человеку, — сказал Иэл и со вздохом потушил фонарик. — А я другого дождусь. Ждать пришлось долго. Ни в этот, ни в следующий день люди больше на болота не приходили. Зато повадились с вёдрами ходить в разросшийся в сухом сосняке черничник. Одни сидели часами согнувшись, обрывая по ягодке. Другие приносили с собой плодосъемники с острыми металлическими зубьями и уродовали куст за кустом, оставляя после себя обломанные ветки и осыпавшиеся листья. Мерцающий между деревьев огонёк никак не мог привлечь их внимание. Однажды Иэл подошёл к людям совсем близко, не заметил лежавшей на дёрне ветки и растянулся на краю протоптанной к черничнику тропы. — Ты бы смотрел, куда идёшь, — прозвенел рядом с ним тихий голос. Иэл огляделся и никого не обнаружил: только россыпь старых сосновых иголок, да торчащую из мха красную шляпку немного неуместного в сосняке подосиновика. — Да здесь я, — подосиновик подошёл к Иэлу поближе и оказался Фрэмой — альбой, с которой Иэл не раз встречался у реки. — Что это ты себе на голову нацепила? — заулыбался Иэл. — Сам видишь, — огрызнулась Фрэма капризно. Она поддерживала грибную шляпку обеими руками, и хотя крылышки за спиной у Фрэмы трепетали, оторваться от земли у неё не получалось. — Я хотел сказать: для чего, — пояснил Иэл. — Для того же, для чего тебе фонарик. Ну, что смотришь? — топнула Фрэма ножкой. — Помоги снять. Иэл оставил потухший фонарик на краю тропки, взлетел и потянул за грибную шляпку сверху. Ему даже удалось приподнять Фрэму вместе со шляпкой на полпяди над землёй, после чего альбочка повалилась на землю, а шляпка выскользнула у Иэла из рук и плюхнулась рядом. Иэл приземлился, подобрал упавший фонарик и покосился на Фрэму. Альба вертелась, поправляя испорченную грибной шляпкой причёску и смявшиеся при падении крылышки. — В следующий раз надо выбирать гриб поменьше, — вздохнула она. — А ты зря так близко к тропе подошёл, нам на людские тропы нельзя. — А сама-то! — Я поблизости просто, — Фрэма сняла с платья грибную крошку. Иэл опустил голову. — У меня не получается ничего. Не хотят люди сходить со своих троп. А у тебя вышло? — Кабы вышло, я бы тут не возилась, — примирительно проговорила Фрэма. — А всё-таки страшно, — шмыгнул разбитым носом Иэл. — И жаль их немного. — Этих? — кивнула Фрэма в сторону удаляющейся компании. Они уже успели ободрать ближайший черничник и теперь шли обирать ещё нетронутые кустики. Земля вокруг была безжалостно истоптана их сапожищами, у тропинки лежали обломанные черничные веточки и тлела вонючая, смятая зубами палочка, такая же, как те, что зажигал тот верзила на болоте. — Вот уж не жаль. *** Фрэма была права. Люди никого не жалели. Ни птиц, ни насекомых, ни берега узкой, споро бегущей речки, на которые приходили отдыхать в дни, которые они называли выходными. Даже друг друга — теперь, когда внимание Иэла было сосредоточено на этих громоздких и шумных созданиях, он многое подмечал. Один раз Иэлу почти повезло: на берегу ручья собралась компания. Натаскали сучьев, разожгли огонь, уселись вокруг него и пили из бутылок что-то, отчего у них вскоре начали заплетаться и ноги, и языки. Из всей компании только один фонарик Иэлов разглядел. — Мужики, гляньте, светится, — он тыкал пальцем в заросли осоки, где схоронился Иэл. — Светляки, — «мужики» даже голов не повернули. — Жуки такие. — Что ж я по-вашему жуков не видел? — обиженно взревел верзила. — Оно красным светиться! — Всё, Андрюха, тебе больше не наливаем! — А ну вас, — верзила поднялся на ноги, и спотыкаясь о собственные ноги побрёл вброд, к противоположному берегу, где засел Иэл со своим фонариком. Река за июль сильно обмелела и едва доходила верзиле до колен. Но и этого могло хватить, чтобы с трудом стоявший на ногах человек захлебнулся. Иэл вёл верзилу вниз по руслу к порогу, туда, где илистое дно становилось каменистым. Мужчина пошатывался, цеплялся за коряги намокшими штанинами, но не падал, и упорно шёл туда, где загорались цветные огоньки. — Я их поймаю, — бормотал он себе поднос, — я всем покажу… Я докажу… До порога оставалось совсем немного, когда Иэл перепорхнул через речку и поманил верзилу красным огнём фонарика из зарослей камыша. Человек ломанулся на свет, не удержал равновесие и проламывая плечами толстые полые трубки засохших с прошлого года камышей, накрыл кулаком место, на котором только что сидел Иэл. Альб перепрыгнул на отмель, разделявшую речку на два рукава. Но человек на этот раз не последовал за ним. — Я здесь, — позвал Иэл, перекрикивая шум воды, но человек не повернулся на голос. Слегка приглушив свет огонька, Иэл подлетел к мужчине. Тот завалился на бок прямо в камышах. — Эй, — прозвенел альб у него над ухом. — Эй! Мужчина на секунду открыл глаза, потянулся рукой к альбу, и перевернувшись на спину, оглушительно захрапел. Иэл и сам понял, что этот вздох не окажется последним.

***

После этой неудачи Иэл решил перестать пытаться. Сделал гнездышко из травы, спрятал туда фонарик и накрыл сверху листом лопуха. На заре, он как ни в чём не бывало искупался в росе, и побежал со всех ног на поляну, где в солнечные дни собиралось больше всего альбов. — Иэл вернулся! — А ты с нами поиграешь? — Где ты пропадал? Его окружили, и постановив, что раз уж Иэл отсутствовал так долго, то именно ему и водить, завязали глаза. Иэл взлетел. Слева и справа, снизу и сверху послышалось звонкое «лови!» Иэл летел на звуки, и альбы давились от смеха, подставляя ему под руки то пушистую головку одуванчика, то какую-то щепку. Только Иэлу не было ни смешно, ни весело. Он не обижался на товарищей за обман. Ему было… скучно. Его не радовала утренняя свежесть, правила игры казались дурацкими и даже выигрывать не очень-то хотелось. Ну, поймает он кого-нибудь. А после что? Будут ловить его? Альбы, с хохотом носившиеся над поляной, внезапно показались ему глупыми. И даже когда они закончили игру и всей ватагой пошли лакомиться новой ягодой — костяникой, настроение Иэла не улучшилось. Он так и не смог включиться в общую беспечную болтовню. И костяника не показалась ему столь уж вкусной. — Что ты такой? — спросил его под вечер один из альбов. — Просто отвык быть со всеми, — отговорился Иэл. — Это скоро пройдёт. Но не прошло ни через час, ни завтра, ни через неделю. Поначалу альбы пытались его растормошить, а потом перестали обращать на Иэла внимание. — Люди пришли, — приносил время от времени кто-нибудь весть. — Айда жабьей икры девчонкам в сумки насыплем! Иэл в таких забавах не участвовал, а при упоминании людей словно сжимался. Фонарик по-прежнему лежал в гнезде. Иэл каждый день проверял тайник, зажигал ненадолго фонарик и накрывал гнездо свежими листьями. В тот день он очутился на болотах почти случайно. Хотел поговорить с дедом Олдыраларом, но тот не показывался. Тогда Иэл зажёг фонарик и сам залюбовался мерцающим разноцветием, струящимся из окошек-стёклышек. Иэл крутил фонарик, сидя верхом на большой, почерневшей от влаги коряге. Вдруг он услышал плач. Громкий, человеческий. По болоту, не разбирая дороги, брёл мальчик. Он тёр лицо ладонями и с подвыванием всхлипывал. Днём прошёл дождь, и теперь повсюду стелился густой молочный туман. Наконец мальчик остановился и даже сделал небольшой промежуток в всхлипах и рыданиях. На опухшем от слёз лице поочерёдно появлялись недоумение и страх. Мальчик сделал шаг в право — под ногами хлюпнуло. Шаг влево закончился падением — под пятку попала невидимая в тумане скользкая кочка. Иэл крутанул фонарик так, что в тумане по очереди мелькнули все четыре цвета. Мальчик настороженно замер, но помедлив немного пошёл туда, где светил огонёк, уводивший его всё дальше и дальше от невидмой в тумане просёлочной дороги. Иэл то ослаблял огонёк, то заставлял его разгореться ярче, светил то одним, то другим цветом. И только когда они достигли топи, потушил фонарик. Мальчик стоял во тьме и тумане, на островке, почти полностью окружённый трясиной. Самому ему было не выбраться. Мальчишка повертел головой вглядываясь в темноту, сделал неуверенный шаг вперёд и по щиколотку увяз в болотной жиже. Попытался развернуться обратно, к покинутому островку надёжной земли и от этого усилия увяз ещё глубже. — Мама…- позвал он жалобно. — Мама… Никто не откликался. Иэл услышал — не слухом, а тем волшебным чувством, которое дано маленькому народцу, что мальчика кто-то ищет. В лес пришли люди. Они сминали малинник и черничник сапогами, освещали сумрак большими фонарями и звали мальчонку по имени. Но они были слишком далеко, и мальчик никак не мог их услышать. — Мама… Прости меня… Мама… Я больше не буду… Мальчик наклонился, чтобы опереться локтями о твёрдую землю, в то время как его ноги ещё глубже ушли во влажную зыбь. Мальчик улёгся животом на кочку, обеими руками вцепился в стебли росшей на кочке пушицы, подтянулся, но не смог вытащить ног — не хватало силёнок. Всхлипнул, но не заплакал, точно успел потратить все слёзы по дороге. Обиженное выражение на его лице сменилось испуганным. — Мама… Мама!.. — выкрикивал он, но голос не разносился далеко. — Мама… Прости… Мама… Я больше не буду убегать!.. Трясина тянула его в свои недра, и Иэл знал: скоро мальчик разожмёт пальцы и сползёт навсегда во влажную чавкающую топь. Чтобы не упустить последнего вздоха, Иэл подбирался всё ближе и ближе, пока не очутился перед лицом мальчика. Тот посмотрел на альба яркими от недавних слёз глазами, перевёл взгляд на потухший фонарик. — Так это был твой огонёк? — спросил он хрипло. Иэл ничего не ответил. — Ты поможешь мне выбраться? Иэл не смог бы, даже если бы и попытался. Мальчик был слишком велик, а сам Иэл слишком мал. — Нет. Мальчик на время потерял к альбу интерес и посмотрел куда-то вверх, силясь что-то разглядеть в болотном тумане. — Мама! — выкрикнул он, а когда никто ему не ответил, снова взглянул на альба. — Ты волшебный? Иэл не знал ответа. — Ты можешь передать маме, что я её люблю? Иэл поставил фонарик на кочку. — Моей маме, — уточнил зачем-то мальчик. — Раз ты не можешь меня вытащить, передай моей маме, что я её люблю. Я сказал, что нет… — лицо мальчика исказила гримаса. — Сказал…- мальчик всхлипнул, — много плохого сказал. И ушёл. Мама теперь думает, что я из-за неё… А если я… Слёзы всё-таки хлынули у него из глаз, а пальцы почти разжались. — Держись, — проговорил Иэл быстро. — Подожди немного. Иэл зажёг на ладони холодный белый огонёк, отодвинул заслонку в фонарике, и тот засветился тёплым светом — синим, красным, жёлтым и зелёным. — Смотри, — сказал Иэл, — я оставлю его тебе. Я полечу, а ты… не разжимай кулаки. Ладно? Мальчик чуть заметно кивнул и снова вцепился в переплетение сухих и свежих стеблей. Никогда раньше Иэлу его крылья не казались такими слабыми. Водяная крупа тумана оседала на них, делая тяжелее. Иэл спешил как мог, но всё равно летел до края болота слишком долго. Но с каждым взмахом крыльев, с каждым шагом, громче звучали человеческие голоса. Ярче светили фонари — жёлтым, ярким, злым, неживым светом. — Ты уверена, что он в лес убежал? — сказал кто-то грубо. — Может, у соседей прячется? — Обошла я соседей, — этот голос звучал выше, но как-то сдавленно и гнусаво. — Борька! Боренька! Иэл сложил крылышки за спиной. Если он подойдёт к людям ближе, и скажет, что знает, куда забрёл их мальчик, послушают ли они его? Увидят ли? Ведь и это не каждому человеку удаётся, даже если они сталкиваются с альбами нос к носу. А если увидят и послушают? Что будет дальше — посадят в клётку, как сажают в клетки птиц, только потому что те красиво поют. С чего ему вообще взбрело спасать мальчика, надо было оставаться в топях, чтобы не упустить последнего вздоха… — Боря! Боренька! — выкрикивала женщина отчаянно. — Мама! — выкрикнул Иэл и сам испугался вырвавшегося у него слова. — Вы слышите? — обернулась женщина к своим спутникам. — Он там на болоте, я слышала, Боря зовёт меня. — Что там можно услышать? — Мама! — со всей мочи закричал Иэл снова, и женщина двинулась на звук. Следом за ней пошли и мужчины. Надели поверх берцов болотоступы, ослепили фонарями всю болотную живность. Но тоже кричали «Борька! Боря!» и прислушивались, когда слышали слабое «Мама!» в ответ. — Боренька, где ты! — сорванным голосом кричала женщина: туман поднимался выше, и мало что можно было разглядеть. Только цветным огоньком горел фонарик на кочке, там, где его оставил Иэл. — Боря! — Мама! Мамочка! Я здесь! — выдохнул мальчик и разжал пальцы. Но к нему уже шли другие люди. Мальчика вытянули из трясины, завернули куртку, и дали на руки матери, которая тут же прижала его к себе. — Мамочка, я так люблю тебя, — пробормотал мальчик. — И я люблю тебя, — проговорила женщина в ответ. Оставаясь невидимым, Иэл проводил их до края болота, но дальше идти не стал. Сел на чёрную корягу и долго смотрел вслед удаляющимся людям. — Что же ты! — дед Олвдрылар умудрился подобраться незаметно и умастился рядом. — Такая возможность не каждый день выпадает. И фонарик мой потерял. — Ну и ладно, — Иэл подпёр подбородок ладошками и посмотрел в сторону потревоженного людьми леса. — А как же лето пережить? — усмехнулся старый альб. — От него всего две недели и осталось. — Ну и ладно, — пожал плечиками Иэл. Туман развеялся, и звёзды ярко светили на умытом дождём небе. Под утро Иэл отправился на берег ручья, а по дороге искупался в обильной росе. Она была чистой, свежей и ароматной — как никогда прежде. Лучи солнца прогревали камушки у реки, и Иэл задремал на одном из них. Он проснулся ближе к полудню только, когда его разбудил один из его собратьев. — Сули! — узнал он рыжего, точно присыпанного пыльцой альба. — Ах вот ты где? — серебристо рассмеялся Сули в ответ. — А мы летим пробовать дикий мёд. Спорим, что ты ничего вкуснее не ел. — Спорим! — Иэл потянулся всем телом и легко поднялся в воздух. Этот спор Иэл проиграл. То ли и впрямь не было ничего вкуснее, то ли так ему показалось. Позднее, когда альбы утолили свой голод и любопытство, и насквозь продрогли, спасаясь в ручье от разъярённых пчёл, Иэл первый предложил. — Давайте в жмурки! — Чур, ты вода! — закричали хором сестрицы и братья. Иэл не возражал. Ему и самому понравилось ловить и на ощупь пытаться определить кого именно он поймал. И ещё — когда глаза были закрыты повязкой, запахи, звуки, прикосновения обрушивались на Иэла особенно ярко, так как никогда прежде.