Горячие ночи (и дни) в Тейвате

В этот раз она тает в его объятиях намного быстрее обычного. Венти едва успевает перелезть через подоконник ее маленькой, чистой комнаты и обнять, покрывая легкими, словно перышки, поцелуями теплые, бархатистые щеки и натруженные в работе руки, как голубые, чистые глаза Барбары заволакивает тот сладостно-нежный туман, что так ему по нраву. Щеки ее уже розовеют, а губы раскрываются его жадным до всего сладкого и пьянящего губам охотно, словно цветочные лепестки первым, нежным лучикам рассветного солнца. — Я соскучилась, гадкий ты бард, — тихо и застенчиво признается она, распуская завязки его короткого плаща, льнет, водит тонкими пальцами по его груди и шее над белым шейным платком. — Тебя так долго не было в городе… Я соскучилась. Сердцем и… — Телом тоже? — лукаво, догадливо и самую малость тщеславно улыбается Венти, приникая к маленькому, теплому уху, отчего она глубоко вдыхает и даже чуточку вздрагивает. — Бедная, бедная моя пташка. Ведь я много лучше даже твоих чудесных, нежных пальчиков! Правда? Ну правда же? — торопливо покрывает он поцелуями нежную, матовую словно лучший фарфор из Ли Юэ шею, успевая заодно развязать на корсаже пышный, измятый к вечеру бант. — Ну же, моя милая пташка, просто скажи это вслух, порадуй своего бедного барда… Едва Барбара понимает о чем, ее щеки и даже шею заливает краской; на собственный палец, на который только что бездумно намотала его бирюзовую косичку, она бросает забавно смущенный взгляд. — Не болтай глупостей, Венти. Я не занимаюсь таким! Никогда, ни за что… — Каким — таким? — лукаво нашептывает Венти ей на ухо порывом теплого ветерка, прижимаясь к ее спине. — Расскажи мне. Руки его привычно забираются под ее подол, гладят стройные ноги через шелковистую ткань белых колгот и белья, ласкают внутреннюю сторону бедер, отчего колени ее становятся мягче, а голос — певучее и нежнее. — Я не трогаю себя, — выдыхает Барбара, бессознательно и охотно уже следуя за мелодией, которую он выводит на ней словно на самой чудесной лире. — Я бы не стал ревновать. — Это… все равно неприлично, — решает она и тут же громко всхлипывает, так же громко как тот влажный звук, с которым погружаются в нее его длинные, ловкие пальцы. — Ох, Барбатос! Я так сильно скучала без тебя, Венти, — торопливо бормочет она. — Всякий раз когда я вспоминала о том, что мы делали по ночам, становилось так тяжело и так жарко… А потом я была такой раздражительной, такой злой. И не могла найти облегчения даже в молитвах Барбатосу. По спине его проходит сладкая дрожь возбуждения, щедро приправленного медом удовлетворенного самолюбия. Член становится таким твердым, словно вот-вот лопнет. Ну или прорвет ткань. — Ничего, бедная моя пташка, — воркует Венти, вновь покрывая поцелуями ее шею и нежные плечи. — Ничего. Разве может Барбатос не ответить на такие чудесные, искренние молитвы. Голова ее беспомощно прижимается к его худой груди. Мягким жестом он сжимает ее ладошку в своей, ведя по нежной, шелковой коже ее ноги, поднимаясь все выше. — Это все ты виноват, бард, — бормочет Барбара, даже не пытаясь сжать бедра. — Сделал меня такой испорченной, такой развратной… Со скромной улыбкой Венти польщенно кивает. — За свой век я и правда сделал немало достойных восхищения дел. Но это — одно из прекраснейших. Ты такая приятная, — безошибочно прижимает он кончики ее пальцев к самому чувствительному местечку, надавливает чуточку, водит по кругу, ощущая как пульсирует влажная, нежная плоть. — Это такое наслаждение всякий раз — прикасаться к тебе, любовь моя, что просто преступно и тебе не попробовать. Приходится обнять ее крепче за талию — с каждым мгновением ноги Барбары все заметнее подкашиваются; все увереннее она следует за ним, словно в любимой мелодии на два голоса, и вскоре ее пальцы уже не нуждаются в том, чтоб он задавал ритм. В конце концов, кому как не ей самой лучше всех знать свое тело. — Венти… Ох, Венти, — бессвязно лепечет Барбара, и его имя так сладко звучит под аккомпанемент влажных звуков, с которыми она ласкает себя. Невольно у Венти вырывается лукавый смешок. — Если ты будешь вот так дарить мое имя ветру, — кончиком языка коротко проводит он по ее влажно-солоноватой от испарины шее, оставляет под ухом еще один поцелуй. — Где бы я ни был — сразу же окажусь с тобой рядом. Барбара вдруг поднимает к нему раскрасневшееся лицо, обрамленное тонкими, выбившимся из хвостиков прядками. — Что? — Лишь метафора, — беззаботно улыбается Венти, поднося ко рту ее влажно блестящие пальцы, чтоб собрать чудесный, терпко-солоноватый вкус губами. — Фигура речи, любовь моя. Уже на постели, избавившись от остатков одежды, она лежит головой на его коленях, раскрасневшаяся, мокрая, растрепанная и все равно жмурится, широко разводя ноги: — Ради святого Барбатоса, бард, не смотри на меня. — Ни за что не буду, — лжет Венти, не задумываясь ни на мгновение, жадно впитывая взглядом влажный блеск ее пальцев, ритмично проникающих внутрь, напряжение ее плоского живота, то как отчаянно, исступленно вскидывает она бедра. Пусть голод — он ведь тоже скучал по своей возлюбленной дьякониссе — делает все немного мучительным, видеть ее такой свободной, бесстыдной и опьяненной — настоящее наслаждение. Не удержавшись, он накрывает ладонью мягкий, упругий холмик ее груди, вбирает в рот затвердевший сосок, похожий на ягоду земляники, играет с ним языком. По всему телу Барбары прокатывается волна почти мучительной дрожи. — Венти! — жалобно всхлипывает она и ее голос уже не такой певучий и нежный как был в начале. Ее горло охрипло от стонов, и нежные руки, наверное, устали. Для первого раза, пожалуй, достаточно. — Представь что-нибудь особенное, любовь моя, — наклонившись, Венти нежно целует ее в висок и во влажный, покрытый бисеринками пота лоб. — Что-то о чем ты всегда мечтала, но боялась даже себе об этом сказать. Взгляд голубых глаз Барбары по-прежнему остается затуманенным и бессмысленным. — Что ж, ну давай я придумаю для тебя что-нибудь совсем особенное, — лукаво прищуривается Венти, взывая к собственному богатому воображению. — К примеру… Мы могли бы любить друг друга прямо в каменных ладонях твоего дорогого Барбатоса. Ветер бы вместе со мной ласкал твои волосы, а лунный свет — обнаженную кожу в каплях моего семени, и всякий остолоп там внизу в любой момент мог бы поднять взгляд и узреть что их обожаемая дьяконисса, их милый, невинный идол на самом деле ужасно распутная, бесстыжая, развратная… Восхитительная. Светлые ресницы Барбары вздрагивают, широко распахиваются словно в ужасе, но в невинной, небесной голубизне ее глаз вспыхивает и впрямь какая-то невиданная прежде бесстыдная искра. Почти выламываясь в пояснице, Барбара дрожит, изгибается всем телом не хуже лука — замерев на мгновение, наконец, без сил оседает на измятую уже простынь, почти больно цепляясь другой рукой за его ладонь. Венти дает ей немного передохнуть, принеся воды и заботливо придерживая ее голову, когда она пьет, захлебываясь и обливаясь, пока пролитые капли стекают по ее нежной шее и грудкам. А после, когда ее взгляд возвращает себе прежнюю ясность, торопливо стаскивает с себя досадные, мешающие тряпки. — Придется теперь доказывать, что я несомненно лучше твоих милых пальчиков, — прижимает он к губам ее еще влажные пальцы и улыбается. Барбара громко вскрикивает, когда его ноющий, каменно твердый член проникает в жаркую, скользкую глубину, где недавно были эти самые пальцы. Она вцепляется в его плечи, сжимая его в себе горячим, нежным, тесным бархатом, и требуется вся его выдержка бога, вся сила воли, чтоб делом свои слова доказать… Позже, когда сонная Барбара уже в полудреме уютно устраивается головой на его худом плече, а послушный ветерок из раскрытого настежь окна приятно овевает разгоряченную кожу, Венти рассеянно думает — благо господина Пегга нет дома. Удирать голышом по крышам от взбешенного кардинала Рассвета — несолидно для его же бога, пусть и от менее достойных личностей ему уже приходилось не раз удирать. И лишь одна мысль по-прежнему не дает Венти покоя. — Знаешь, любовь моя… — вполголоса шепчет он Барбаре на ухо. — О ладонях Барбатоса… Только что спящая, та широко распахивает свои невинно-голубые глаза. — Ничего не хочу ни слышать ни знать об этом! — смущенно фыркает она и с головой забирается под легкое, пахнущее лавандой и чистотой одеяло. Но мгновения Венти достаточно чтоб рассмотреть в этой небесной, чистой голубизне те самые жаркие искры, что иногда просто сводят его с ума. Что ж, весело улыбается Венти, разглядывая свои ладони, прежде чем ее, теплую, сонную, снова прижать покрепче. Глупо было бы не попытаться. Осталось лишь убедить ее саму пожелать.