Кровоизлияние

Спустя два полноценно отработанных часа Тачибаны Хинаты в её двенадцатичасовой смене, поступает новый вызов. Двое пострадавших: девушка-пешеход и сбивший её водитель, оба в тяжелом состоянии. Рой врачей и медсестер стекается в приемный отсек, чтобы дождаться приближающейся машины скорой помощи, банк крови и рентгенологическое отделения переведены в режим ожидания, операционная подготовлена ​​и так же ждет пациентов. В воздухе витает предвкушение, каждый вздох постепенно затухает по мере приближения сирен. Сказать, что Хината наслаждается этими моментами, наверное, будет преувеличением, но есть что-то такое в затишье перед бурей, что напоминает ей о том, почему она выбрала именно этот путь — не стать самым обычным врачом с кучей бумажек в своем кабинете, а быть врачом здесь, посреди всего этого хаоса. Помочь там, где помощь нужна больше всего. Ее сердце бьется неопределимо ровно. Из-за ее милого личика и мягкого темперамента многие предполагали, что Тачибана Хината недостаточно сильна, чтобы быть кем-то вроде хирурга. Иди в педиатрию, говорили ей, или в акушерство и гинекологию. Советовали специальности, где ее заботливый нрав будет полезен. И хотя в большинстве случаев это никак не было оскорблением, для Хинаты всегда было проблемой не думать об этом в таком смысле. У тебя нет того, что так необходимо для хирурга, — именно так она это слышала и воспринимала — Ты слишком слаба для этой должности. Хина может и была на более нежной стороне спектра, но она не какая-то там фиалка, и она чертовски хороша в том, чем занимается. Она дышит, руки крепко прижаты к бокам. Подъезжает машина скорой помощи, водитель выскакивает с переднего сиденья, чтобы открыть задний люк, и, как чека, вытащенная из гранаты, это спокойное напряжение взрывается шквалом активности. Первая каталка разгружена, фельдшеры выкрикивают статистику и отчеты о состоянии лечащим врачам, она улавливает по частям… Дыхательный дистресс. Подозрение на перелом ребра. Сломанная нога. Травма головы. Кто-то кричит о быстром обследовании, без сомнения беспокоясь о вероятности внутреннего кровотечения. Но ее внимание чуть ли не полностью обращено на второго прибывшего пациента: водитель, мужчина лет пятидесяти, с темными волосами, седеющими на висках. На первый взгляд, его состояние не такое серьезное, как ваше. Для начала, он в сознании, борется с фельдшером, и кислородной маской на лице, чтобы сесть и заговорить, пока его выгружают из машины скорой помощи. Лицо раскрасневшееся и потное, он хрипит: — Я ее не видел! Она… она появилась словно из ниоткуда, я не… я не видел… — Монитор ЭКГ поднимается, и широко раскрытые, полные паники глаза встречаются с ее глазами. — Она… она была ру… Хината быстро и аккуратно, но твердо толкает его обратно на каталку, выхватывая маску из слабых рук и прикрепляя ее на место. — Сэр, — говорит она ему, — вам нельзя не снимать маску. — Он сказал, что его зовут Шуничи, он был в состоянии шока, когда мы приехали на место происшествия, и потерял сознание, когда мы грузили девушку, — сообщает фельдшер. Водитель, Шуничи — хватает ее за руку, снова пытаясь слегка отодвинуть маску, чтобы говорить яснее. — Е-ей нужно… Он обрывается с болезненным вздохом. Кардиомонитор, прикрепленный к его груди, выходит из строя и отчаянно пищит. Внимание Хины переключается на пульсоксиметр, отмечая быстро падающее число: Его показания o2 падают. И как только слова слетают с ее губ, водитель закатывает глаза, он снова теряет сознание. — Шуничи? Шуничи, вы меня слышите? Оставайтесь с нами- Рядом с ней ее дежурный выругивается. — У него фиброзная фибрилляция, — и кричит куда-то вперед, требуя тележку и дефибриллятор, забирается на каталку и оседлает пациента, чтобы начать сердечно-легочную реанимацию. Схватившись за металлические перила каталки, Хина и остальные начинают действовать. Отвозя его в отделение неотложной помощи, она целеустремленна, настроена только на состояние своего пациента и приказы главного врача. Никто из них — ни другие врачи или медсестры, ни даже санитар, который крадется через раздвижные двери на перекур, — не замечают два мотоцикла, подъезжающих к машине скорой помощи, людей, которые молча сидят и смотрят, как хаотичная процессия исчезает за дверями больницы. Водитель скорой, однако, все же замечает. — Извините, но вы не можете здесь парковаться, — это все, что она поизносит, прежде чем так же упустить их из виду, дабы подготовиться к следующему вызову. - Это старое суеверие, которого давно придерживаются все медицинские работники, что ни при каких обстоятельствах никто — ни персонал, ни пациенты, ни даже посетители, если они вообще могут хоть чем-то помочь, — не произносят вслух "О" в стенах больницы. Тишина — это затишье перед бурей. Ни для кого из них тишина не предвещает ничего хорошего. Однако после того, как двух пациентов отправляют в соответствующие операционные, в приемном покое возвращается чувство некого порядка. Пациенты все еще должны быть осмотрены: сломанные кости на рентген и повторную коррекцию, обезболивающие лекарства, которые нужно будет ввести, швы и УЗИ, травмы головы и боли в брюшной полости… Но никто не умирает, никто не истекает кровью. Все проходит довольно спокойно и плавно, это большее, что на данный момент смола сделать неотложка. — Эм, Тачибана? На полпути к наложению повязки на неприятный порез над глазом ее пациента, любезно предоставленный пьяной дракой, Хина поворачивается и видит одну из младших медсестер, ожидающих ее, сияя глазами, тревожно сжимая блокнот, прижатый к ее груди. — Простите, что беспокою вас, но там двое мужчин в зале ожидания спрашивают о только прибывшей девушке..? Они все продолжают требовать пустить к ней, но нам сказали, что только… Хина поднимает руку, прерывая младшую. Она терпеливо улыбается, ждет, пока она переведет дыхание. — Все в порядке, Эноки. Скажи им, что я выйду через минуту. Расплывшись в облегченной ухмылке, Эноки кивает и поспешно выбегает обратно. Она умная девушка, и Хината подозревает, что однажды она станет отличной медсестрой — как только научится переставать так сильно нервничать и стоять на своем перед докторами и агрессивными пациентами. Пять минут спустя рана перевязана, ее пациент остается в операционной с кратким изложением инструкций по уходу, и Хината выходит в зал ожидания. Эноки сидит за столом, подталкивает голову к двум мужчинам возраста около 20 лет, когда замечает прибытие Хины. Один неподвижно сидел на пластиковом стуле, другой, скрестив руки, прислонился к стене рядом с первым, его ботинок отбивал тревожный, непрекращающийся ритм. Обе головы дергаются вверх и резко поворачиваются к ней при звуке открывающихся двойных дверей. Насколько известно Хине, в настоящее время вы Ямада Ханако, неопознанный пациент. Если у вас и были с собой какие-то личные вещи — бумажник или телефон — парамедики их не забирали, и единственным человеком, который был там, пока вы все еще в сознании, был Шуничи, лежащий на операционном столе со своим ослабленным сердцем. Они не знают ни вашего имени, ни сколько вам лет, ни где вы живете. Конфиденциальность пациента в стороне, здесь она должна быть осторожна. Несколько лет назад в час пик сошел с рельсов загруженный поезд – сотни раненых, десятки погибших. В то время Хина была всего лишь стажером, но до сих пор она помнит последовавший за этим абсолютный хаос, толпы людей, которые появлялись у дверей больницы в поисках любой информации о семье и друзьях, которые, как они подозревали, были одними из пострадавших. Это было сделано только из лучших побуждений. Напуганные семьи, которые хотели только успокоения, хватались за все расплывчатые описания и детали, желая убедить себя, что их жена или сын ушли утром из дома в синей рубашке, а не в белой, хотя бы потому, что жертва в синей рубашке, находящаяся в критическом состоянии, была все еще жива и дышала, и это было намного лучше, чем столкнуться с альтернативой. Хина подходит к ним, дуэт поднимается со своих позиций и падает вместе как единое непроницаемое целое. Ни одна из них не особенно высока — выше ее, да, но рост 153 см вряд ли можно назвать достижением — они все равно нависают над ней, напряженные до предела. Они довольно странная пара, решает она. Тот, что повыше, тот, что стоял, прислонившись к стене, одет в куртку-бомбер, черные волосы со светлыми прядями падают на плечи, не совсем скрывая широкие каллиграфические линии завивающейся татуировки вдоль горла и исчезающих под воротником пиджака. Хина лучше знает, чем судить по внешности, и дело никак не в татуировке, честно. Работая в отделении неотложной помощи в центре города, она уже не раз натыкалась на нескольких головорезов якудза, истекающих кровью и отчаянно нуждающихся в ее помощи. Татуировки ее не пугают. Члены банд ее не пугают. Он не пугает ее, но что-то в этом есть — может быть, в его глазах или в сжатой челюсти — что заставляет ее бдительность чуть-чуть приподняться. Тем временем его приятель, одетый в дорогой костюм, наблюдает за ее приближением холодными зелеными глазами. Его пиджак висит на спинке стула, верхняя пуговица рубашки расстегнута, галстук сбит набок, рукава рубашки поспешно закатаны. Лениво она задается вопросом, является ли состояние его волос — взлохмаченная стрижка, темные пряди, падающие на глаза — следствием стресса, который он должен испытывать, или он обычно носил их именно так. Хина слишком хорошо осведомлена о критическом взгляде, который оценивает ее, без сомнения, отмечая ее белый лабораторный халат, доктора медицины, вышитый перед ее именем на кармане. Врач, а не очередная медсестра, прислали их успокоить. Эмоции накаляются в отделении неотложной помощи и в лучшие времена, и ей не привыкать успокаивать непослушных пациентов и их семьи. Они заставили беднягу Эноки бежать, и хотя их взрыв оправдан или нет, Хина не потерпит угрожающего или враждебного поведения. Охранник, стоящий у двери, кажется, думает так же, его внимание задерживается на троице дольше, чем необходимо, пока он осматривает зал ожидания. И, возможно, они тоже это замечают, потому что оба как будто немного сдулись. За враждебностью, медленно исчезающей с их лиц, Хина видит страх и панику. Непреодолимое, всепоглощающее беспокойство, и она чувствует знакомый рывок в груди. Придав своему лицу маску вежливого профессионализма, она отвешивает паре короткий поклон. — Здравствуйте, я доктор Тачибана. Наша медсестра сказала мне, что вы ищете кого-то, кто, по вашему мнению, может быть кем-то из наших пациентов? — Моя невеста, — отвечает тот, что в костюме, тяжело сглатывая — Она… она должна была уйти только на десять минут, у нас закончились яйца.. — он выдавливает это слово, как будто это какая-то невероятная шутка. Смотрит на пятнистый линолеум на полу, плечи дрожат от нахлынувших эмоций, которые он сдерживает. И пока его как она думает друг обхватывает рукой его шею, притягивает к себе, чтобы прошептать что-то ему на ухо настолько тихо, чтобы она не могла его расслышать, Хина думает об ожерелье, которое покоиться под ее халатом, о людях, которых она любила и потеряла, и днях, которые исчезли с болью и сожалением. Это та судьба, которую она никому не пожелает. — …О несчастном случае узнала одна из наших соседок, и когда она не вернулась… Пожалуйста, — умоляет он, наконец взглянув на нее. — Вы должны позволить нам увидеть ее. Я должен знать, в порядке ли она. — У вас есть фотографии вашей невесты? Доставая телефон из кармана, он делает паузу только для того, чтобы открыть фотопленку и коснуться изображения, прежде чем передать устройство. — На ней было голубое платье с белыми ромашками, — рассказывает он ей. Довольно личный снимок, девушка на фото смотрит не в камеру, а на черную кошку, пытающуюся взобраться на диван и ей на колени. Одна нога свисает со стула, раскрытая книга лежит у нее на животе, когда она тянется погладить ее по голове, это странная домашняя сцена. Хина была с вами всего несколько минут, прежде чем вас увезли в операционную, и большую часть этого времени она потратила на то, чтобы заставить биться чье-то сердце. Однако она помнит твое лицо, голубое платье с белыми цветами, которое он описал, заляпанное кровью, грязью и жиром. Тихо вздохнув, она смотрит обоим мужчинам в глаза. — Почему бы вам не пройти за мной? Есть места получше, чтобы поделиться плохими новостями, чем зал ожидания скорой помощи. - Прижимая хирургическую маску к лицу, Хина толкает двери операционной. — Как она? Хирург даже не отрывается от своей работы. — Мы почти закончили. Разорванная почка и повреждение брюшины восстановлены, нам просто нужно залатать рану, и мы закончим свою работу, пока не появятся дальнейшие осложнения. Хина кивает и тихо уходит. Она собрала как можно больше истории болезни от пары, которая, по общему признанию, была в лучшем случае ограниченной. Однако когда она спросила о семье, ответ, который она получила, был столь же коротким, сколь и содержательным. — Мы ее семья. Это сказал не ваш жених, а его друг, плоские зрачки которого обведены золотым кольцом, почти что заставляя ее не согласиться с заявлением. И снова она почувствовала это покалывание в затылке, тревожное скручивание в животе. Несмотря на это, она кивнула, слегка опустив подбородок, и пробормотала извинение, которое, как она подозревает, было в значительной степени проигнорировано. Хине повезло в том, что ее семья - ее опора, что она выросла в любящей, поддерживающей среде с родителями, которые отдали бы все, чтобы их дети добились успеха. Не у всех есть такая роскошь, и не ее дело сомневаться в этом. Дела у водителя не намного лучше. Технически, он больше не ее пациент. Если на то пошло, с технической точки зрения, вы вообщем-то тоже. В тот момент, когда пациент покидает отделение неотложной помощи — по собственной воле, для госпитализации или потому, что его срочно отправляют на операцию — он больше не является ее заботой. По крайней мере, так написано на бумаге: четкая граница между отделами медицинской помощи. Хина никогда не умела отступать и скидывать с себя ответственность, и в таких случаях, когда пациенты мечутся между отделением неотложной помощи, травматологии и интенсивной терапии, эта четкая линия имеет тенденцию немного стираться. В любом случае, Морикубо, резидент-хирург, старательно изучающий процедуру в галерее, даже не моргает, когда входит Хина. — Один из твоих, Тачибана? — спрашивает он, избегая ее лишь короткой ухмылки, прежде чем вернуться к операции внизу. — Водитель, сбивший девушку, верно? Он уже знает, но Хина все равно кивает. — Как операция? — Его сердце прострелено — пытались сделать ангиопластику, но мышца слишком повреждена — Значит, шунтирование, предполагает она, наблюдая, как бригада хирургов методично извлекает вену из его бедра. Качая головой, Морикубо фыркает. — Похоже, это была бомба замедленного действия. Либо этому ублюдку чертовски повезло, он сдался сразу же после того, как он чуть не убил какую-то бедную девушку, а машины скорой помощи уже были в пути, либо это карма во всей ее красе. Медицина так не работает. Хорошие люди не застрахованы от болезней, несчастных случаев или инвалидности, борьба за свою жизнь в больнице не является доказательством морального несостоятельности. — Не говори таких вещей. Однако в словах не было настоящего тепла, потому что Хина не могла выкинуть из головы агонизирующее лицо Шуничи, фантомное ощущение теплых рук, пытающихся удержать ее. Если они уже проверили его кровь на токсины, она не знает. В любом случае, закон суров к лихачам – была ли это его вина или нет, это не меняет того факта, что вы лежите в операционной через коридор с зашитыми внутренностями, и вина, несомненно, ляжет на него. Это не меняет того факта, что он все равно может оказаться в тюрьме. И до сих пор эти болезненные, задыхающиеся слова эхом отдаются в ее черепе, как заезженная пластинка. — Я ее не видел! Она… она появилась словно из ниоткуда, я не… я не видел… Какое-то время никто из них не говорит, наблюдая, как разворачивается операция. А потом. — …Он остался. Морикубо оглядывается, хмуря брови. — А? — Водитель. Он не уехал и не оставил ее там, он оставался с ней до конца, пока не приехала скорая помощь, зная, что для него это может плохо закончиться— Хина сглатывает, встретив его обожженные коралловые глаза. — Это что-то значит? - — Операция проходит хорошо, удалось остановить кровотечение и устранить повреждение почки и других органов. Вскоре должен выйти один из хирургов, чтобы поговорить с вами, и как только она пойдет на поправку, вы сможете ее увидеть. Их облегчение ощутимо: дуэт сжимается в крепких, дрожащих объятиях. — С ней все будет хорошо, — бормочет тот, что пониже, — Чуджи, как он представился, — слова едва слышны из-за того, что его лицо наполовину уткнулось в плечо друга — Черт возьми… с ней все будет хорошо. И Хина клянется, что хватка другого рефлекторно сжимается в ответ. Это милый жест, который обычно вызывает у нее улыбку. Однако, как она ни старалась, Хина не могла отделаться от ощущения, что она вторгается во что-то личное, момент, не предназначенный для ее глаз. Слегка переместив свой вес, Хина прочищает горло и невольно улыбается паре, когда они расстаются. — Она в надежных руках, обещаю. — А водитель? — спрашивает другой, Кагехару. Пот стекает по ее позвоночнику, ее нарисованная улыбка на долю секунды дрогнула. Дело даже не в самом вопросе — Хина воображает, что если бы они поменялись местами, она, вероятно, хотела бы знать то же самое — скорее в том, как он его задает: мягкость его тона выдает странная не полуулыбка, которую он носит . Его глаза тоже устремлены на нее с такой интенсивностью, что ее внутренности переворачиваются внутри по несколько раз. — Извините? — Водитель, — уточняет он, как будто в этом и заключалось ее замешательство, — он тоже тут, не так ли? Глаза Хины метаются между парой. Если она и надеется на какую-то поддержку Чуджи, то сильно разочарована: его собственное выражение становится бесстрастным. Почти холодный, потому что он тоже ждет ответа. Хина выпрямляется, расправляет плечи. — Простите, но мы не можем разглашать информацию о других пациентах. Воздух в комнате сгущается, потрескивает от незримого напряжения. Ни один из парней не выглядит особенно довольным ее ответом, и мысленно она начинает готовиться на случай, если они решат устроить разбирателство. Она неимоверно рад, когда пейджер на ее бедре издает звуковой сигнал о входящем сигнале. Хина лишь мельком взглянула на устройство — результаты анализов одного из ее пациентов уже готовы. Вряд ли это что-то срочное, но она все равно готовиться узнать результаты самолично. — Если вы меня извините, — произносит она, еще раз вежливо склонив подбородок. — Спасибо, доктор, — кричит Чуджи, прежде чем она успевает исчезнуть за широкими двустворчатыми дверями в конце коридора, и это больше всего ее нервирует. - — Если я ничего не съем в течение следующих пяти минут, я не знаю, что со мной тогда будет, — стонет одна из медсестер отделения интенсивной терапии Ваки. Хина кивает, почти не слыша ни слова. Медицинская карта в ее руках также игнорируется, ее внимание переключается на кровать по другую сторону поста медсестер. В любую минуту вы можете прийти в себя. Ведущий хирург приходил, но вскоре все же ушел, достаточно удовлетворенный вашим послеоперационным состоянием, чтобы оставить вас на попечение персонала отделения интенсивной терапии. Ваши жизненно важные органы в порядке, сломанные кости срослись, и вы даже дышите самостоятельно конечно, не без помощью кислородной маски, вам остается только открыть глаза. Учитывая, что вы чуть не умерли сегодня утром, все это невероятно отличные признаки. Тем не менее, Хина задерживается, наблюдая краем глаза. По обе стороны от вашей кровати сидят ваш жених и его друг, Чуджи схватил руку, не покрытую проводами, и поднес ее к своему подбородку, Кагехару сосредоточился на том, чтобы откинуть назад прядь твоих волос, помня о повязках, обмотанных вокруг вашего лба, другая ладонь лежит на неповрежденной ноге. Ваки, чувствуя, что теперь она, по сути, разговаривает сама с собой, следует за взглядом Хины к троице. — Они с этого места не сдвинулись с тех пор, как мы впустили их сюда, — комментирует она. — Мило, не правда ли? Хина мычит, ее пальцы подсознательно тянутся к ожерелью. — Да, я думаю. — Ну, я думаю, это мило. — Она тяжело вздыхает, как будто тусклый ответ Хинаты глубоко ее оскорбил. — Знаешь, Тачибана… Но внимание Хины уже ускользнуло. — Малыш? Милая, ты меня слышишь? В отделении интенсивной терапии вы просыпаетесь. Ноги Хины двигаются еще до того, как ее разум успевает это заметить, и быстро несет ее к вам. Выход из-под общего наркоза никогда не бывает приятным с самого начала, тем более после того, как вы пережили травматический опыт и проснулись в странном, незнакомом месте, не понимая, как вы здесь оказались. И Чуджи, и Кагехару вскочили на ноги, нависая над вами, зовя вас по имени, сжимая вашу руку, касаясь вашего лица, и Хина успевает сделать это как раз вовремя, чтобы увидеть, как ваши глаза вяло моргают и фокусируются. — Малыш? Детка, все в порядке, ты в порядке, — бормочет Чуджи, целуя руку в его хватке, пока твое внимание переключается между ним и Кагехару с другой стороны, — Мы здесь, все будет хорошо. Приоткрыв губы, Хина собирается сказать им, что, возможно, толпиться над вами прямо перед тем, как вы выходите из-под наркоза, вероятно, не лучшая идея, когда кардиомонитор позади вас внезапно начинает стремительно набирать обороты. С широко раскрытыми глазами, с вздымающейся грудью и все более частым дыханием, вы начинаете извиваться, пытаясь вырваться из их хватки, сесть и стянуть кислородную маску, и все тренировки Хины кажется не прошли даром. Проталкиваясь мимо более высокого мужчины, она кладет руку вам на плечо, сжимая ее достаточно сильно, чтобы вернуть ваше внимание к ней. Она зовет вас по имени, ее голос спокоен и властен. — Взгляни на меня, — говорит она и ждет, пока вы встретитесь с ее широко распахнутыми печальными глазами. Вы это делаете, но только на долю секунды — ваши глаза мечутся по комнате, от нее к твоему жениху, к мониторам вокруг тебя, к твоей левой ноге, залепленной марлей и бинтами. — Эй, эй, все в порядке, просто сосредоточься на мне. Ты попала в аварию, ты находишься в Токийской столичной больнице Хироо, ты понимаешь, что я говорю? Ваши движения становятся только более паническими, видимые слезы наворачиваются в ваших глазах. Все еще пытаясь слабо подтянуться в сидячее положение, вы снова нащупываете маску. Как можно мягче Хината останавливает вас. — Нет, нет, нет, не говори, это тебе сейчас не нужно, попытайся восстановить свое дыхание. Ты перенесла серьезную операцию, тебе нужно расслабиться и подышать ради меня, ты можешь это сделать? С тем же успехом она могла разговаривать с кирпичной стенкой. Если вы слышите, что она говорит, слова просто омывают вас, вы слишком в панике, слишком в бешенстве. Хина слышала о случаях, когда пациенты впадали в бред после выхода из наркоза, но она никогда не видела ничего подобного. Вы чуть ли не дергаетесь на кровати, плачете — как будто разрываешься между желанием свернуться клубочком или бездумным броском в коридор. — Я знаю, что ты сбита с толку и, вероятно, напугана, — говорит она вам, сохраняя ровный и успокаивающий тон. — Однако все в порядке. Здесь ты в безопасности, я обещаю, но мне нужно, чтобы ты так же постаралась сохранять спокойствие, потому что, если ты продолжишь двигаться в том же духе, ты можешь навредить себе, хорошо? Она ждет кивка, шума, любого знака, что вы ее слушаете. Все, что она получает, это капельница, вырванная из вашей руки, зацепившаяся за перила вашей кровати, когда вы выдергиваете ее из руки Кагехару. Чуджи снова зовет тебя по имени, его лицо искажается тревогой и болью, и вы вздрагиваете, словно тебя ударили током, всхлип вырывается из-под кислородной маски. Ваши глаза ловят ее взгляд, на этот раз удерживая его куда дольше. Сердце Хины разрывается. Ясные глаза, они горят отчаянием, которое прорывает ее оборону, оставляя ее безжизненной и бездыханной. Это не взгляд человека, напуганного незнанием. Грубый, кусачий и, кроме всего прочего, умоляющий, на долю секунды Хината парализовало, та полностью застигнута врасплох вашей паникой. В ее голове есть голос, умоляющий ее утешить вас — вы напуганы до смерти, и было до ужаса неправильным. Все, что ей нужно сделать, это протянуть ладонь и взять тебя за руку, увести тебя отсюда, и все будет хорошо. Она сможет это исправить, вы обе сможете. А затем Кагехару прикасается к вашей ноге, бормоча нежные слова, несомненно, предназначенные для того, чтобы утешить вас, и даже не глядит на то, как вы пытаетесь вырвать ее, вопя, как трясутся сломанные кости. Хина не хочет ничего, кроме как помочь вам, но вы только вредите себе. — 10 миллиграммов дроперидола, — вместо этого кричит она медсестре и наблюдает, как слова запоминаются, а выражение вашего лица превращается в агонию. Вы больше не корчитесь и не мечетесь. Когда Ваки передает ей шприц, вы просто падаете обратно на кровать и всхлипываешь громче — каждый болезненный, жалкий крик вонзается в нее, как нож. Ввод препарата занимает всего несколько минут. Хината ничего не говорит, беря твое запястье и фиксируя капельницу, осторожно кладя ее на бок, похлопывая тыльную сторону ладони для верности. — Иногда у пациента после анестезии может возникнуть плохая реакция, — тихо объясняет она, не в силах — или, возможно, не желая — смотреть в глаза обоим мужчинам — Это происходит редко, но вам не о чем беспокоиться. Мы дадим ее телу еще немного времени, чтобы восстановиться, и попробуем еще раз через несколько часов. С раскалывающейся головой, бессвязной беспорядочной мешаниной мыслей, Хината бросает на вас последний долгий взгляд и поворачивается на каблуках, чтобы уйти. После всего, что она увидела и услышала этим утром, неудивительно, что они были недовольны этим ответом. — Доктор Тачибана, — зовет Чуджи, следуя за ней. Он хватает ее за запястье, рывком останавливая — только для того, чтобы отпустить его, подняв руки в жесте мира, когда она бросает на него свирепый взгляд — Извините извините. Я просто… — он прерывается с тяжелым выдохом — Мне жаль. — У меня так же есть другие пациенты, которых нужно проверить, — следует ее отрывистый ответ. Он ничего не произносит, проницательные зеленые глаза скользят по ее застывшему лицу, изучая ее. — Я хочу, чтобы она была в отдельной комнате, — наконец говорит он, не оставляя места для несогласия — Мне все равно, сколько это будет стоить, мне все равно, кого, черт возьми, вы должны вышвырнуть. Я не допущу, чтобы она так психовала, когда все будут пялиться на нее и обсуждать, как на какое-то животное в зоопарке. Хина взвешивает всё в своей голове. — Вероятность того, что она испытает подобную реакцию во второй раз, невероятно мала… — Мне плевать. Сегодня она достаточно натерпелась. И у Хины действительно не было сил спорить с ним, и она со вздохом уступила. — Я поговорю с медперсоналом и посмотрю, что мы можем сделать — Ради вас, а не его. Двое смотрят друг на друга сверху вниз, не желая уступать ни на дюйм. У Хины нет ничего конкретного, ничего, кроме внутреннего чутья и беспокойного покалывания в затылке. За последние несколько лет она научилась доверять своей интуиции. Более того, она научилась не игнорировать предупреждающие знаки, особенно когда они ревут у нее в голове, становясь все громче и громче с каждой секундой. Нет, у Хины может быть только интуиция, но она доверяет этому чувству куда больше, чем этому мужчине, стоящему напротив нее. И он, кажется, понимает это, медленная, коварная ухмылка расползается по его лицу, когда он опускает подбородок в поклоне. — Спасибо, доктор. Она просто мычит, сузив глаза и поджимая губы, наблюдая, как ястреб, как он возвращается к своему месту у вашей постели, говоря что-то своему другу, когда он наклоняется, чтобы нежно поцеловать вас в щеку. Ваки подходит к ней сзади, передавая ей карту, которую Хината бросила. — Все в порядке? — Когда покажется, что эта девушка просыпается, вы вызываете меня, — говорит она. У Ваки хватило здравого смысла промолчать. - Десять часов ее двенадцатичасовой смены проходят невероятно медленно, и Хина мечтает погрузиться в теплые пузырьки своей ванны с бокалом вина. Бегая туда-сюда между неотложкой, патологией, операционными и отделением интенсивной терапии, она вымоталась, но на нее давило не столько физическое истощение. Как она ни старалась, Хината не смогла выкинуть из головы ваше лицо, испуганное, безнадежное выражение, которое невероятно четко запечатлелось в ее сознании. В последние несколько часов отделение неотложной помощи было переполнено, и у нее едва хватило времени чуточку подумать, не говоря уже о том, чтобы бегать по больнице. Однако это не помешало ей неукоснительно проверять свой пейджер, готовая побежать быстрее флеша, как только она получит известие о вашем состоянии. Вместо этого час или около того назад она получила сообщение о том, что Шуничи перенес операцию и в настоящее время находится в отделении интенсивной терапии. Наконец, у Хины есть минутка, чтобы перевести дух, она почти у лифта, чтобы пойти и проверить его, когда Эноки замечает ее и прибегает. — Тачибана! — кричит она, не обращая внимания на удивленные и несколько неодобрительные взгляды их коллег, останавливаясь перед ней. — Прошу прощения, что снова побеспокоил вас, я не знала, к кому еще подойти. Двери лифта распахиваются, и Хина входит, жестом приглашая Эноки последовать ее примеру. — Ты не сильно докучаешь, — говорит она, улыбаясь младшей девочке — Скажите, что тебе нужно. Эноки кивает, глотая глоток воздуха и поправляя очки на переносицу. — Это о девушке, которая попала в аварию сегодня утром. Этим утром нас действительно поддержали в сортировке, так что я только что поместила записи в систему, — объясняет она, когда Хина нажимает кнопку третьего этажа, легкий румянец окрашивает ее щеки при входе. — Я пыталась ввести информацию, которую дал нам ее жених, и сопоставить ее с ее страховой историей, но что-то было не так с деталями, которые они мне предоставили, потому что ничего не выходило. Лифт звенит, металлические двери снова открываются, и Эноки продолжает, когда они выходят. — Итак, вместо этого я попробовала имя ее жениха, и там тоже ничего не вышло… В ее животе что-то сжалось. — Что ты имеешь ввиду, Эноки? У них нет страховки? Это не имело никакого смысла, все подпадали под национальную схему, если только вы не посещали Японию только в качестве туриста… но даже если бы это было так, почему бы им не заявить об этом прямо? Эноки качает головой, кончики ее ушей становятся ярко-красными. — Нет, не… так. Видите ли, когда я не смог найти ни одного из них в системе, мне стало любопытно, и я попытался найти их в Интернете… — Глаза Хины сузились и вспыхнули, на ее языке зародилось предостережение, но Эноки шел вперед. — Я не смогла их найти. Ни одного из них, ни единого упоминания или словечка. Значит, вымышленные имена. Чуджи и Кагехару никогда не существовали, а это значит… Ее кровь стынет в жилах. Остановившись на полпути, она разворачивается и хватает Эноки за плечи, заставляя девушку смотреть на нее широко раскрытыми глазами. — Эноки, послушай меня, это важно. Мне нужно, чтобы ты прямо сейчас пошла к шефу и рассказала ему то, что рассказала мне. Не останавливайся ни перед кем и ни перед чем, ты меня поняла Девушка неуверенно кивает. — Д-да, Тачибана. — Иди, — говорит она. Не дожидаясь, послушает ли она, Хина убегает в собственном спринте, мчась в отделение интенсивной терапии. Она знает это всем своим сердцем, знает это с болезненной, унылой окончательностью еще до того, как она завернет за угол и едва не врежется в испуганного Ваки. — Тачибана, что за… — В какую комнату ты ее перевела? Девушка с аварией. Она хмурится. — 304, почему..? — отвечает она, и в ее голосе сквозит тревога. Хина не отвечает ей, обходя растерянную медсестру, ловко пробираясь сквозь толпу пациентов, медсестер и других врачей, чтобы добраться до отдельных комнат в конце палаты, оставляя Ваки преследовать ее. 308… 306… 304. Распахнув дверь, Хина врывается внутрь с бешено колотящимся сердцем… Пусто. Простыни откинуты и смяты, несколько капель крови разбрызганы по полу, в комнате совершенно пусто — никаких следов ни вас, ни вашего предполагаемого жениха, ни его друга. Хина пытается найти слова, когда Ваки останавливается рядом с ней, замешательство уступает место недоверию, когда медсестра осматривает сцену перед ними. Нет ничего. Ни записок, ни объяснений, просто… ничего. Ушли. — Я не… она только что была здесь… И она знает, чего Ваки не скажет: что со сломанной ногой, переломанными ребрами и только что прооперированными почками нельзя просто так встать и побрести самому. Желудок скручивает, горло внезапно пересыхает. — Вызови охрану, — хрипит она — Немедленно. В тот момент, когда слова слетают с ее губ, по палате проносится резкий, леденящий кровь крик, глаза Хины зажмуриваются, а ногти впиваются в ее ладони. Слишком поздно. Темные, пустые глаза и мелодичный тон. "А водитель?" Голова кружится, Хина сгибается пополам, цепляясь за край дверного проема побелевшей костяшками пальцев, хватая ртом воздух и давясь желчью, подступающей к горлу. Улыбающийся Чуджи, склонивший голову в насмешливом поклоне. "Спасибо, доктор" - — Пожалуйста, Наото, я знаю, что многого прошу, — говорит она, вставляя ключи в замок входной двери — Я просто… она была так напугана, и… и я подвела ее. На другом конце линии ее брат фыркает — Никого ты не подводила. Помня о позднем — технически очень раннем — часе, Хина тихо проскальзывает в свою квартиру, щелкает выключателем и запирает за собой дверь. — Но это не так. Я могла бы рассказать кому-нибудь или остаться рядом с ней. Я знала, что что-то не так! — Хина- — Мне нужно почувствовать, что я хоть что-то делаю… Мне нужно помочь ей, Нао. Короткая пауза, а затем.. — Я поговорю с капитаном завтра… Ты уверена, что не хочешь, чтобы я пришел сегодня вечером? Легкая ласковая улыбка тронула ее губы, и Хината в третий раз уверяет его, что поход по городу совершенно не нужен. Они болтают еще минуту или около того — Наото соглашается встретиться с ней в участке завтра первым делом, чтобы обсудить, что произошло, Хината обещает, что позвонит, если ей что-нибудь понадобится до этого, — и они попрощавшись, вешают трубку. Сунув телефон обратно в карман, Хината устало бредет в спальню. Ванна, которую она представляла ранее, была всего лишь дальней мечтой, она уже на полпути пытается сбросить халаты, когда позади нее раздается тихий щелчок, холодный металл ствола пистолета прижимается к ее виску. — Здравствуйте, доктор, — протягивает знакомый голос.