И в горе, и в радости

2015 год

— Что это? — Магний. — Тяжёлый день? — Вроде того, — кивает Осаму и прячет упаковку с таблетками с краю в навесном ящике кухни. Он не сразу замечает, как Суна тихо подбирается сзади, чтобы устроить несогретые прохладные ладони у него на груди. Он утыкается носом в плечо, ведёт вверх по шее и останавливается у основания волос. — Извини, что не смог встретить тебя сегодня с рейса, — выдыхает Осаму и откидывается головой на сильное плечо Суны. — Поэтому ты решил, что хорошо было бы попросить Ацуму сделать это? — Нет, — улыбается Осаму. — Вообще-то я только между прочим обронил, что, кажется, не смогу тебя встретить, а потом его уже было не остановить. Знаю, знаю, что нет ничего хуже, чем Ацуму, когда ты уставший. За это тоже извини. — Да ладно, он на самом деле не такой ужасный. — Что? Ты успокаиваешь меня? — недоверчиво переспрашивает Осаму, и он чувствует, как прижатые к шее губы изгибаются в улыбке. А потом руки Суны опускаются ниже по животу к краю футболки, чтобы залезть под неё и прикипеть уже тёплыми руками к горячему низу живота, провести по соблазнительной дорожке из волос. Саму облизывает губы, шумно вдыхает через нос. И добавляет: — И что не был на последнем матче тоже извини. — Мы уже говорили об этом, — тихо, почти что шёпотом отвечает Суна ему в позвонки, согревая их дыханием. У Осаму мурашки пробегаются вдоль спины и к затылку. — У тебя много работы, — говорит Суна, поглаживая пальцем тугую резинку нижнего белья. — И открытие новой точки, — низким хрипом в лопатку, щекой к спине, пахом к пояснице. Теплом к теплу. Очень не хватало. Очень соскучился. Осаму тоже скучал. Раньше, ещё до того, как «Онигири Мия» стали иметь бо́льший успех, на самом рассвете бизнеса, поддерживать Суну в его карьере было намного проще, и Осаму старался посещать все его матчи, иногда сопровождать в турах, получая, конечно, лучшие зрительские места. Но, в конце концов, когда он стал видеть, что у его Рина всё складывается как нельзя лучше, потребность реализовать себя, свою мечту возрастала. Хотелось тоже работать на их общее будущее. Чтобы не только Суна заботился о нём. Чтобы и ним можно было гордиться. Каждый должен был создать что-то своё для их блага. По началу Осаму умудрялся совмещать работу с матчами Суны, однако, вечно это длиться не могло и всё чаще ему приходилось болеть за него на расстоянии, глядя в экран, даже если в собственном заведении. Персонал тоже смотрел, зная, кого нужно выискивать взглядом. И он всегда очень им гордится каждый раз, когда слышит, как его Суной восхищаются. Теперь они видятся вживую впервые спустя… Месяц? Полтора? Осаму так быстро и не вспомнит, не посчитает, когда Суна столь настойчиво трогает его бёдра и оглаживает мышцы. В общем-то этого не хватало. Суны не хватало. Они переписывались, созванивались, говорили по видеосвязи. Часто могли отсылать друг другу фото, но реже — сексуальные (на них не всегда хватало сил; они оба были довольно уставшими к концу дня). И у них двоих были большие планы на их желанную встречу после окончания сезона. Но что-то не получается. Осаму виновато вздыхает и неловко улыбается, поворачивая голову набок к смятенно-удивленному Суне. — Ты действительно устал, да? — Не знаю, видимо, да. Давай в другой раз. Завтра, — просит Осаму и утыкается лбом в лоб Суны, прежде чем коротко поцеловать и почувствовать, как кончик носа того приятно и знакомо упирается в его щеку. Немного неловко и неудобно — как в самом начале их отношений, когда они, будучи школьниками, не знали ни куда повернуть голову, ни куда деть руки, ни как прикоснуться. — Ага, — разочарованно вздыхает Суна. — Вот только не надо так вздыхать, — Осаму оборачивается у него в руках и обнимает за талию. — А как мне ещё вздыхать, когда у моего — замечу — молодого мужа на меня не встаёт? — спрашивает Суна, наклоняется и предпринимает попытку — удачную; несомненно, она удачная — утянуть Осаму в ещё один поцелуй, но уже более долгий и кричащий — я по тебе ужасно скучал и всё ещё скучаю, даже когда ты рядом. Но потом Осаму разрывает поцелуй. — Ты дурак? — хмурится он и кладёт ладони ему на щёки, сжимает их и поднимает голову. Но Суна и тут пользуется возможностью тернуться о его руку, преданно прижаться ближе и благоговейно взглянуть из-под полуприкрытых лисьих глаз. — Твоя копия плохо влияет на меня. — Ты пробыл с ним час, а я жил восемнадцать лет под одной крышей, так что это не аргумент, — улыбается Осаму и получает тихий смех в ответ. А потом Суна просто обнимает его, наваливается сверху и обнимает. Осторожно бормочет на ухо про выходной день завтра, проведённый в постели — ленивый понедельник, пусть все дела подождут; про то, что Осаму должен отдохнуть (тот же добавляет, что и Суна тоже); про вкуснейший карри на углу их дома (потому что Осаму не будет готовить в свой выходной); про новую игрушку для приставки, которую ему подогнал Цуму, когда встречал с рейса; про то, что на следующий день они поедут по делам Саму вместе, потому что у Суны в ближайшее время, после окончившегося чемпионата, нет дел, и он готов посвятить себя «Онигири Мия»; про кучу последующих дней, когда они будут вместе.

***

Возвращение Суны это замечательно. Окончившийся сезон тоже. Но «Онигири Мия» от этого никуда не деваются, поэтому у Осаму оказывается не так много времени, которое он может уделить Суне, прежде чем снова отправиться на работу. Но тот не особо расстраивается. Суна легко находит себе занятие и в «Онигири Мия». Его любимое — таскаться за Осаму и флиртовать на виду у персонала. Осаму это занятие не разделяет; он наоборот становится серьёзным и только иногда на его лице случайно может выступить улыбка. — Полный зал, Рин. Я не могу. Почему третий столик ждёт заказ сорок минут, Ли? — последнее Осаму говорит повару, не дожидаясь, когда Суна пойдёт за ним. А Суна идёт. Заглядывает ему через плечо, очень аккуратно, чтобы не мешать. И с удивлением отмечает, что на кухне, действительно, запара — кухонная утварь гремит, шумит вода в мойке, покрасневшие повара мечутся по жаркой кухне и периодически заскакивают официанты, чтобы объявить новый заказ и прилепить стикер к стойке. Чтож, это плюс суровый тон Осаму, с которым он залетает на кухню — и Суна верит, что Мие сейчас не до него. А потом Осаму, ругаясь на некомпетентность персонала и их несобранность, подхватывает чистый фартук и принимает заказ. И Суна знает, что это означает — дела и вправду плохи. Если Осаму становится за готовку сам — в «Онигири Мия» настоящая запара. Он перенимает на себя бразды правления вместо шеф-повара, отмечая про себя важный проступок, но решая разобраться с этим потом, и быстро и умело координирует работу кухни. Суна старается думать о том, что это не так уж сексуально, что собранный, строгий, почти злой Осаму не заводит его, но он очень скоро проваливается в этом занятии. Поэтому думает, что будет лучше подождать его в зале, пока слюна не затопила кухню. И он уже разворачивается, чтобы незаметно выскользнуть, доходит до двери и внезапно слышит, как Осаму снова ругается. — Да блять! Какого чёрта… Суна оглядывается через плечо и хмурится, когда Мия звонко отбрасывает нож и подносит палец к губам. И он… порезался. Суна торопится пойти за ним, когда Осаму идёт в подсобку, чтобы найти аптечку. — Саму. — Что? — в голосе слышится напряжение, но голос куда тише, чем когда он был на кухне. — Ты порезался? Осаму находит красную коробку с белым крестом и начинает её перерывать, но, кажется, у него не очень получается, и он вываливает содержимое себе на колени, а потом несколько секунд смотрит на них. Как будто не может найти то, что лежит на поверхности. Как будто он вдруг забыл, что искал, пока из пальца вытекает кровь. — Саму, — опять зовёт Суна, медленно подходя ближе. И смотрит как-то настороженно. — Да. Осаму, нахмурившись, кое-как приходит в себя, вспоминая, что ему нужно, и берёт пластырь. — Нужно сначала обработать и подождать, пока… — У меня нет времени, — голос звучит непривычно холодно для Осаму. И даже почти обиженно, как будто это Суна виноват в запаре. Но Ринтаро понимает. Он всё понимает. Он спокоен, поэтому именно ему нужно проявить терпение. Суна опускается на корточки перед Осаму и находит на его коленях хлоргексидин и вату — внимание Осаму переключается на длинные пальцы Суны с тонким кожаным браслетом на запястье, который он подарил ему ещё в школе. — Я же сказал, что… — Ага, я слышал, — перебивает его Суна. — У тебя полный зал. А ещё я видел, как ты почти довел до слёз новую девочку, повара. — У меня нет времени сидеть здесь и заниматься царапиной, — упрямствует Осаму, и Суна вздыхает, глядя на него снизу вверх из-под чёлки. — Из царапины, как ты выразился, кровь так не хлыщет. При всей моей любви к тебе, милый, я сомневаюсь, что посетители будут рады онигири с добавлением человеческой крови. Я почти уверен, — тянет Суна, — что каннибализм — не ваша узкая направленность. Осаму скептично смотрит на Суну, когда тот берёт его руку в свою, промывая глубокий порез щедро смоченной антисептиком ватой. — Не смотри на меня так. Тебе нужно перевести дух. Дай себе несколько минут, ладно? И Мия сжимает челюсти, расслабляя плечи. Он даёт Суне позаботиться о себе: промыть порез, присыпать порошком и приклеить пластырь — и всё это время они молчат. Они молчат и тогда, когда Суна берет брошенную на пол коробку, предназначенную для хранения медикаментов. Он складывает туда разброшенные лекарства, подавляя в себе беспокойство — нужны серьёзные причины, чтобы Осаму так психанул; это совсем не в его характере. А ещё… — Ты никогда не режешься, — как бы невзначай говорит Суна. Хотя он, действительно, сильно удивлён. — Знаю. Суна пристально смотрит на него, как будто ждёт чего-то ещё, но когда чего-то ещё не следует, он кивает. В последний раз Осаму резался… в школе, наверное. Очень давно. И Суна не знает, почему это вызывает в нём ещё большее беспокойство. — Рин, — тихо говорит Осаму. — Саму, — Суна показывает, что слушает его, и, убрав коробку, складывает руки у него на коленях. — Знаешь, я так зашиваюсь в последнее время, — признаётся он. — Я не знаю… Из рук всё валится. Как бы я не старался, всё валится, — и его голос звучит так сокрушительно, а спина так сутулится, что Суна едва сдерживается от того, чтобы не обнять его. — Ты же знаешь, что иногда, — он откашливается, — слишком много взваливаешь на себя. Тебе совсем не обязательно стараться сделать всё и за всех. Для этого у тебя работают люди. И, видимо, тебе стоит пересмотреть персонал, понимаешь, о чем я? И Осаму кивает. — У тебя гораздо лучше получается с готовкой, — Суна берёт его за руку с пластырем, — когда ты в хорошем настроении. Ты просто устал, Саму, и поторопился, — говорит он и целует место пореза поверх пластыря. Они снова молчат некоторое время, и они оба мысленно думают о том, что на кухне стало тише — возможно, они разгреблись немного и сами. — Кстати, — почти незаметно усмехается Суна, — ты очень сексуальный, когда командуешь. Знаешь? — Не может быть. — Честно, — говорит Суна и, уперевшись в колени Осаму, приподнимается к его соблазнительно улыбающемуся лицу. И он целует его — сначала мягко накрывает, потом сминает губами губы и, не отрываясь, поднимается, чтобы после сесть ему на бёдра. Ладони Осаму опускаются Суне на ноги — сжимают таз, оглаживают бедро. И в это же время сам Суна гладит ему затылок, наклоняя голову, чтобы углубить поцелуй, обвести языком верхнюю губу. — Это ты меня так отвлекаешь? — в поцелуй мычит Осаму, когда чувствует большие пальцы, оглаживающие соски поверх футболки — его чувствительное место. У Мии аж бёдра вверх подкидывает. И это плохо. Очень плохо. Он толкается Суне в задницу, чувствуя приятную тяжесть. — Нет, — практически мурлычет Суна, наклоняясь к его уху и целуя шею под ним и ниже, ниже, ниже. — Это я тебя так соблазняю, — он оттягивает его за волосы назад, направляя, и влажные губы смыкаются у Осаму на подбородке. — Я… У меня сейчас встанет. А мне ещё работать. — Уже. У тебя уже встал, — и Суна показательно вжимается ему в пах промежностью. И правда. Осаму глухо стонет ему в губы, когда тот проталкивает язык в рот. И он делает это так резко, что у Мии складывается впечатление, будто его трахают языком — в этом единственная прелесть долгой разлуки. Суна глотает воздух, прежде чем опять спуститься к шее и вылизать её, как умеет. И, пользуясь моментом, Осаму предпринимает ещё одну беспомощную попытку: — Нас могут спохватиться. И Суна фыркает ему в кадык. — Поверь, после того, как ты на них накричал, они будут рады, если ты сегодня вообще больше не появишься. Он залезает ему под футболку, чтобы снова сминать грудь и ласкать затвердевшие соски. Работает всегда — Осаму весь аж сопит, прижмуривается и выгибается к его рукам. Суна горячо выдыхает, усмехаясь. Как же его, Осаму, хочется. — Можем, конечно, остановиться. Пойдешь работать… — конечно, он насмехается. И, конечно, Мия не может этого оценить. — Да иди ты. Суна тихо смеётся в ответ. — Я тоже не хочу останавливаться. И он встаёт с бёдер Осаму, отчего тот сразу чувствует холод. Он бросает короткий взгляд сначала на выпирающий из-под джинс член, а потом на хитрое лицо Суны, который быстро справляется с дверным замком и возвращается. — Я и так ждал слишком долго, — недвусмысленно говорит он, опускаясь между ног у предвкушающе простонавшего Осаму. — Постарайся сильно не шуметь. — Ри-ин, не тяни, — нетерпеливо тянет Мия, разводя колени шире и приспускаясь на ящике ниже. И Суну дважды просить не нужно. Он смотрит на член, топорщащий ткань бежевых брюк лишь секунду, а в другую наполовину стягивает их с помощью Осаму. Суна убирает футболку выше, чтобы дотронуться до рельефного живота с дорожкой волос, уходящей под трусы — его любимой дорожкой, которую он не разрешает сбривать. И Осаму, как послушный мальчик, не сбривает. Суна наклоняется к прессу, мокро целуя вдоль тугой резинки, кончиком носа ведёт по дорожке. Впечатывается губами в твердеющую плоть под тканью. Медленно лижет. — Бля, Рин, пожалуйста. Суна вопросительно мычит. — Сними. И Суна снимает, тут же прикипая губами к члену, сцеловывая предэякулят с головки, размазывая смазку по стволу, а потом — широко слизывая её от основания и вверх. Всё это, не отрывая от Осаму взгляда. А Осаму, открыв рот, через силу сдерживает всхлипы и стоны, наблюдает за тем, как юркий язык Суны скользит по его пунцовому от крови члену. Он не знает, от чего сильнее ему срывает крышу — от вида Суны у его расставленных ног или от ощущений, который тот выверенными годами действиями доставляет. Суна знает каждый сантиметр его тела. И от одного этого осознания Осаму потрясающе хорошо. А потом он намеренно запускает член под гладкую щеку, и зубы слегка царапают пульсирующие вены. Осаму вовремя прикусывает палец, отбрасывая голову назад. Второй рукой он сжимает плечо Суны, и его бёдра снова чуть подкидывает, но Ринтаро поддаётся навстречу, глотая член глубже — и слезы проступают лишь немного. Он тут же их смаргивает, разводя ноги — собственный член натирает и, если честно, Суна бы уже давно справился с ним сам, если бы не риск запачкать здесь что-то. — Рин, — выдавливает из себя Осаму, смотря на него вниз из-под полуприкрытых век — Суна думает, что он ужасно красив сейчас. С затуманенным взглядом, розовыми щеками, взъерошенными волосами, опущенной на лоб и взмокшей чёлкой, лезущей в глаза. С криво висящим сбоку, повисшем на шее, фартуком, задранной по грудь футболкой, с торчащими из-под нее бордовыми сосками, стянутыми штанами и трусами. С напряжённым животом, черной дорожкой волос и руками то трогающими грудь, то запускающимися ему в волосы. — Рин, я сейчас кончу, — говорит он, хотя Суна и так знает это. И чувствует горячую жидкость, выплеснувшуюся ему на язык. И Осаму с неутихающим возбуждением и любовью, и нежностью смотрит на то, как он облизывает губы, сглатывая слюну вместе со спермой. А потом коротко трётся щекой о внутреннюю сторону его бедра. Суна даёт ему время отдышаться и немного прийти в себя, но, когда чувствует, что сам уже на пределе, поднимается на ноги, вытирая уголки губ тыльной стороной руки. — Твоя очередь, — всё равно он сам уже долго не продержится. И Осаму прикусывает губу, резким движением подталкивая его за бедро ближе к себе, и расстёгивает ширинку.

***

Чемпионат закончился. Суна вернулся домой. У него есть время отдохнуть, но это не исключает необходимости продолжать поддерживать форму в основном потому, что это основа его работы. К тому же, это становится способом занять себя, пока Осаму пропадает на работе, в большинстве своём отказываясь от помощи Суны. Иногда, только иногда, у него получается перенять на себя некоторые обязанности, чтобы Мие было не так сложно и, конечно, безусловно, для того, чтобы он провёл с ним время. А в остальную его часть он придумывает, куда себя деть сам. Чаще всего Суна пропадает в спортзале. Осаму тоже посещает его, но реже и из совершенно других соображений. И сейчас, бегая по дорожке, лицом к утопающему в приближающихся сумерках городу, Суна всё равно думает об Осаму: мысли разбредаются в голове хаотично и постоянно меняют вектор направления от нежного до сексуального характера и обратно. Он думает о том, как обычно скучает по Осаму, перебиваясь звонками, переписками, фотографиями, почтой, по которой они обмениваются подарками, и его всё чаще редкими приездами; о том, как ему не хватает физического ощущения Осаму рядом. Хотя Суна и честно признаёт, что не хватает ему этого практически всегда и с годами это чувство усиливается, ровно по мере того, как их отношения крепнут, настаиваются годами и совместно решаемыми проблемами. Он думает о том, как хорошо с ним видеться после долгих поездок, проводить время наедине, ходить на свидания и сплетаться в постели. И не только в постели. Он внезапно думает о спонтанном сексе в подсобке — и на его лице моментально разрастается широкая ухмылка, появляется блеск в глазах, а внутри становится так горячечно, что Суна жмёт на кнопку, чтобы ускорить движение дорожки. Непредвиденные казусы ему ни к чему. Особенно, когда его лицо знакомо. И особенно, когда у него продлен абонемент на посещение этого спортзала на год. А потом самые разные — и приятные, и скверные — воспоминания беспорядочно проносятся у него в голове против воли: первый поцелуй в школьной раздевалке; ссора с родителями Осаму; поход в горы, организованный школой, где они делили палатку на двоих (им пришлось хорошенько постараться, чтобы вытолкнуть Ацуму); пикник у реки вместе с волейбольной командой и его тайно брошенные на Осаму взгляды, когда он совершенно отвлечен; пьяный звонок после крупной ссоры; семнадцатилетний Осаму, вспотевший от игры и вытирающий лоб краем футболки, не подозревающий, что у Суны в этот момент чуть не встал на него посреди волейбольного поля; следом и двадцати однолетний Осаму в пижаме — весь в зелёную крапинку из-за ветряной оспы; кепка из газеты на голове Осаму во время ремонта в их первой крошечной квартире; отдых в Австралии (да, им пришлось прятаться от Ацуму на другом континенте), половину которого они провели в кровати номера; открытие «Онигири Мия» и светящееся счастьем лицо Осаму. И Суна ловит себя на мысли, что во всем этом нехронологическом вихре он не может вспомнить момента первого признания ни в симпатии, ни в любви. Как будто это всегда было очевидно. Как будто это однажды появилось как нечто само собой разумеющееся и не привлекло огромного всплеска эмоций. Суна сначала сбавляет скорость, а затем выключает тренажёр, останавливаясь на месте. Дорожка отводит его назад, и он сходит задом. Суна вытаскивает мобильный, записывает для Осаму короткое видео в спортзале, лишь немного задевая краем камеры своё лицо. И ему приходит ответ, чтобы он лучше показал себя. И Суна показывает в ракурсе снизу, не постеснявшись открыть точеный живот и немного грудь. А потом ему звонит Осаму, и он расплывается в улыбке, отходя в укромный угол с тренажёрами для ног, где меньше всего людей — в будний день их в принципе не очень-то и много. — Классные сиськи, чувак. — Иди ты. Осаму смеётся, и Суна озадаченно вдруг понимает, что слышит посторонний шум на фоне. — Ты на улице? — Ага. Я записывался к стоматологу. Наверное, забыл предупредить, извини. Суна разочарованно расстаётся с планом забрать его с работы, но тут же настороженно думает о следующем: — Что-то случилось? Несколько секунд Осаму молчит, только потом отвечает: — Да нет, просто плановый осмотр. К тому же, это совсем недалеко от работы, в пятнадцати минутах ходьбы. — Я могу тебя забрать потом. — Лучше закажи еды, не хочу готовить сегодня, — просит Осаму и, немного подумав, чуть тише добавляет: — Можем принять ванну вместе. И это предложение вызывает у Суны не только предвкушение, но и новую улыбку. Он облизывает губы кончиком языка, отмечая про себя, что после спортзала можно заехать в магазин за свечами и солью, может быть, пеной. — У тебя хорошее настроение сегодня, да? — догадывается Суна, и Осаму легко соглашается: — Да, сегодня неплохой день. Вроде бы. И, кажется, я нашёл нового человека на должность повара. Представь себе, Рин, его волнуют онигири куда больше, чем то, с кем я сплю. — А с кем ты спишь? — тихо и серьёзно спрашивает Суна. И теперь очередь Осаму для: — Иди ты, — с расстановкой и нажимом. Суна смеётся. — Ладно. Это отличная новость, правда. Я рад за тебя. — Честно говоря, я тоже. — Что ж, тогда жду тебя к ужину. Целую. — Целую, малыш.

***

— Я хочу развестись. И Суна замирает. Уголок губы дёргается вверх. Он осторожно поднимает голову, потому что… Забавно: только что ему показалось, будто Саму сказал, что хочет развестись. Это, действительно, забавно, потому что Осаму — даже подумать смешно — не мог бы такого сказать ни при каких обстоятельствах: уж в этом Суна убедился за девять лет. Это забавно, потому что у Осаму не может быть причин не то что решиться на это, не то что сказать и, уж тем более, подумать: они вместе со школьной лавочки, Осаму пожертвовал отношениями с родителями не только ради себя самого, но и для них двоих, у них сложилась хорошая семья за эти несколько лет, казавшихся всегда лишь многообещающим началом — у Осаму процветающий бизнес, Суна не теряющий популярности волейболист, денег хватает на комфортную жизнь и отдых. Многие пары позавидовали бы их отношениям. Сегодня Суна сам приготовил еду — лёгкий, однако, выполненный с любовью ужин. На самом деле он достаточно неплохо готовит — редко, но метко. Суна постарался над столовой, пожелав создать ненавязчивую, но уютную атмосферу, чтобы Осаму после работы расслабился: он отрегулировал яркость света, занялся сервировкой стола, поставил свечи и прибрался в доме. С порога было заметно, что сегодня Осаму находится не в лучшем расположении духа, но, конечно, Суна списал это на усталость. И всё же он не мог не обращать внимание на то, насколько притихшим и задумчивым он выглядел. Словно ушедшим глубоко в себя. За девять лет жизни под одной крышей подобное уже повторялось много раз; обычно Осаму молчал до тех пор, пока напряжение в нём не достигало предела, и он не вываливал все мысли наизнанку. Поэтому Суна подумал, что лучшим вариантом было бы сохранять непринуждённость. Но теперь… чем дольше Суна смотрит на Осаму, тем быстрее меркнет его уверенность в том, что их отношения такие уж крепкие, потому что он понимает: ему не показалось. Осаму серьёзен. Суна с усилием сглатывает пищу во рту. — Что, прости? Он не может оторвать взгляда от Осаму. А тот даже не смотрит на него, только перебирает рис палочками в тарелке. У Суны опускаются плечи. — Саму… — он выдыхает, — я что-то сделал? И Осаму резко вскидывает голову, поднимая на него глаза. — Я тебя обидел? В одну секунду у Осаму в глазах замешательство, а в другую — разочарование. И Суне почему-то приходит мысль, что разочарование это предназначено не ему. Ещё несколько секунд Осаму молчит, и если бы не его глаза, Суна никаким образом не смог бы догадаться, что он тщательно сдерживает эмоции. И в конце концов Осаму качает головой и поднимается с места, чтобы убрать посуду в раковину. — Это неважно. Суна решительно растерян. — И как это понимать? — Буквально. Это не имеет значения. — Как это может не иметь значения? — Суна сам удивляется тому, как смешиваются его чувства: непонимание, горечь и растерянность немного отходят на задний план, но всё ещё ощутимы, зато теперь ко всему этому прибавляется раздражение. Он надеется, что всё это не выльется в злость. — Должна быть причина, — с нажимом говорит Суна и подскакивает из-за стола вслед за Осаму. Мия вздыхает так, будто он этого ожидал. Конечно, ожидал. Разве мог он рассчитывать на другое развитие событий после своих слов? — Я уже всё решил, — стойко говорит Осаму, поворачиваясь к Суне. Но у него не получается надолго задержать свой взгляд на его лице. Что-то не так. У Суны в груди — смесь из ощущений, от которой его колотит едва ли не физически, тело не выдерживает, пальцы неумолимо дрожат. А в голове у Суны — плодящиеся со скоростью биения разволновавшегося сердца мысли. Одна хуже другой. Может быть, это затянувшаяся шутка? В таком случае, это очень жестоко. Может, в социальных сетях пустили какой-нибудь слух о нём? Суна по личному опыту знает, что журналисты настоящие стервятники. Однажды они даже нашли пост, где Суна и Ацуму стояли в ювелирном магазине, и Ацуму примерял кольцо. И обставили всё так, будто они выбирали его и вправду именно для этого Мии. Некоторым даже в голову не пришло, что у Мий может быть один размер пальцев. Тогда все трое посмеялись, признавая идею Суны и Ацуму вместе абсурдной. Но кто знает, что может быть на этот раз? Каждая догадка кажется безумной и невозможной в любой из параллельных реальностей. Однако одна из них не только безумная, но и болезненная. У Суны от неё голова кружится. И слова поперёк горла встают. Он не может произнести этого вслух. Не может спросить. Ему приходится взять себя в руки. Он переводит дух и спокойнее, насколько это возможно, говорит: — Это на тебя не похоже, Саму. Мы так проблемы не решаем. — Я решаю. — Таким образом? — Суна разводит руками и пускает нервный смешок. — Ты решаешь проблему внезапным разводом? — Да, — и он прикрывает рот, сжимая губы, как будто глотает «так будет лучше». А потом тихо добавляет, обходя Суну, чтобы подняться по лестнице наверх: — Я только возьму подушку. Посплю на диване, в гостиной. И Суна сокрушительно вздыхает, закрывая и открывая глаза, и он чувствует острую потребность в том, чтобы сказать что-нибудь ещё, но замолкает, потому что осознаёт: сегодня он ничего уже не добьётся от Осаму. Нужно подождать, пока они оба остынут. Суна также осознаёт и то, что этой ночью он не уснёт, а будет лишь постоянно одёргивать себя от гнетущих мыслей, чтобы не сорваться вниз, в гостиную, и не скулить побитой собакой, упрашивая объяснить, где он ошибся. Где оплошал? Почему Осаму — его Осаму, добрый и рассудительный, — поступает так с ним? Почему не говорит с ним, как всегда? Почему он внезапно решает, что отвернуться от Суны лучший выход?

***

Оказывается, спать одному в их с Осаму общей спальне ужасно. Невыносимо на всех уровнях — моральном и физическом. Всю ночь Суну не покидает ощущение, что их кровать слишком большая для него одного. Осаму чувствует то же самое, когда Суна на съездах? На протяжении всего следующего дня Суна не пытается поговорить с Осаму. Ни когда они пересекаются утром на кухне, чтобы выпить первый кофе, ни когда Осаму собирается на работу, ни когда они встречаются после вечером, ни когда ужинают в исключительно напряжённой обстановке. Суна поступает так, потому что он терпелив по своей природе. И, наверное, ещё потому, что он надеется, что Осаму успокоится и первый решит поговорить с ним, раз уж он первый это всё и заварил. Но весь этот день, несмотря на умелую терпеливость, наполнен настолько глубокими переживаниями и усиленным самокопанием в поисках ответа, где успел произойти надлом, что уже на следующий день у Суны лопается терпение. Потому что не может идти речь о терпении, когда Осаму решает развестись на ровном месте. Так не бывает. Может быть, у кого-нибудь другого — да. У них — нет. Так что Суна не выдерживает тишины в доме, напряжение в котором чувствуется даже тогда, когда Осаму в нём нет, и едет к Ацуму без приглашения, возлагая все надежды только на то, что ему повезёт и тот будет дома в это время. Да, он едет именно к Ацуму. Во-первых, потому что он брат Осаму. Во-вторых, потому что он вместе с тем и сунин друг. Это одновременно часто мешает и помогает. Вдобавок к этому, если Ацуму не знает, что ударило в голову Осаму, то никто не знает. Как ни странно осознавать, но сопернические в подростковом возрасте отношения Мий переросли в крепкие и доверительные в зрелом. И Суне везёт. Когда он приезжает по нужному адресу и звонит в дверь, ему открывает Ацуму. — В современном мире обычно хотя бы смс-ку пишут, что зайдут в гости. — В современном мире не говорят «смс-ка», — отбивает Суна, переступая порог, и почти не натянуто улыбается — лёгкость в голосе Мии действует на него поразительным образом. Ацуму хмыкает и чешет подбородок, пропуская его в квартиру. — Я мог быть и не один. Суна незаметно для него закатывает глаза, едва заметно улыбаясь, и говорит: — Ну да, прости, — для того, чтобы не задеть самолюбие Ацуму. Увы, тот слишком долго знает Суну, чтобы не понять этого. Но он не обижается. К сожалению Ацуму, все его близкие друзья знают о том, что он одинок. Не холост. «Холостой» можно сказать о человеке, который этим доволен. С Ацуму всё наоборот. Никто не понимает до сих пор, как он дожил до своего возраста и всё ещё один при всей своей… экстравертности. Ну и некоторому всему своему развязному поведению. Удивительно, но с годами Ацуму хоть и остался импульсивен и влюбчив, притереться к кому-то не то что окончательно, а хотя бы долговременно у него не получается. Что называется, не везёт. И да, все близкие друзья Ацуму знают, что в личной жизни у него тишина. Абсолютная. Гробовая. Перекати поле можно заметить. Поэтому, окажись здесь кто-нибудь, Суна сильно удивился бы. — Чай? Кофе?.. — Ацуму делает паузу, а потом смотрит на Суну через плечо. — Виски? — поднимает брови. И только сейчас, усевшись за кухонный стол, Суна понимает, что Ацуму с самого начала был настороженным и у двери лишь отшучивался. — Я за рулём, — не без сожаления отвечает Суна. — Давай кофе. Ацуму кивает и ставит чайник греться — он пьёт только растворимый, из-за чего у них с Осаму в порядке вещей спорить об этом. Осаму настроен решительно против растворимого кофе, потому что «это моча, а не кофе». Он даже несколько раз грозился подарить ему — хотя бы — кофеварку, хотя сам ярый приверженец самосваренного в турке кофе, но Ацуму ленивый и легко отвлекается, поэтому тот в большинстве случаев сбегает у него из турки. И его попытки исправить положение дорогим растворимым кофе не умаляют гнева Осаму. Ацуму быстро уводит разговор в противоположную от Осаму сторону и настолько часто не упоминает его, что Суна всё больше убеждается в том, что он знает. Ацуму безумолку болтает о волейболе, хвастается новыми часами, показывает новую игру и спрашивает, спрашивает, спрашивает Суну о работе, свободных хороших тренерах в их с Осаму спортивном зале и новой брендированной толстовке их сборной — да, он регулярно выпрашивает у него их мерчи, потому что иначе какой смысл в друге в сборной по волейболу Японии? — Ацуму, я пришёл к тебе не просто так, — в первую же паузу вставляет Суна. В этот момент они сидят на кухне и пьют чай, потому что третья чашка кофе поверх волнения ни к чему хорошему не приведет. Ацуму поднимает на него взгляд и ждёт продолжения так, будто он не понимает, о чём пойдёт речь. И в этом ещё одно отличие братьев Мия — Ацуму, в отличии от Осаму, не умеет так изыскано скрывать эмоции. — Позавчера вечером Саму сказал мне, что хочет развестись. — О… — Ацуму вытягивает губы. — О!.. — и поднимает брови, а затем, отвернувшись, говорит: — Чтож, я думаю, это не то, что он имел в виду. — Я тоже, — соглашается Суна, прекрасно понимая, о чём тот говорит. — Знаешь, я пришёл к тебе не только как к своему другу, но и как к другу Саму. — Я… Суна, я не понимаю, о чём ты. — Ты понимаешь. Ты знаешь. Ацуму, не держи меня за идиота, — голос Суны звучит спокойно, но серьёзно и с нажимом. — Я знаю, что если Осаму чего-то не говорит мне, значит, он говорит это тебе. — Ты прав, — Ацуму снова смотрит ему в глаза и вздыхает, — но пойми, прошу. Я действительно не могу тебе сказать. Я обещал. И… — он мнётся, делая глоток из кружки. — Это должен говорить не я. И Суна понимает. Правда, честно. Он понимает. Конечно, это неправильно давить на Ацуму и нечестно заставлять говорить его о том, о чём Осаму не решился или не захотел сказать лично. Поэтому он спрашивает только одну вещь. — Скажи только, я виноват? Я что-то сделал? Ацуму ещё никогда так проникновенно на него не смотрел — Суна готов поклясться. Никогда. Его взгляд — океан сочувствия. И Суне это не нравится; у него от этого взгляда внутри всё ещё сильнее холодеет. А потом Ацуму ему улыбается — улыбкой очень похожей на осамувскую, но совершенно другой, отличимой. И Суна внезапно из-за этой улыбки чувствует, как скучает по Осаму. — Нет. Ты ни в чём не виноват. Поезжай к нему сейчас, Рин. Он же в Онигири? Суна кивает. — Вот и едь к нему. Попроси поговорить. Он и сам, скорее всего, понимает, что поступает глупо, но ты же его знаешь… Он на эмоциях, даже если скрывает это.

***

Приехать без предупреждения кажется Суне лучшим вариантом. Приехать и настоять на своём — содрать пластырь. И когда они с Осаму пересекаются взглядами, тот понимает, что ему больше ничего не остаётся. Да, по-другому никак. Так принято у взрослых людей. Тем более, у тех, что годами живут вместе. — Давай не здесь, — первое, что говорит Осаму, и уводит взгляд. А Суне без разницы где. Без разницы, подходящее ли сейчас время. Ему просто нужно. Ему важно узнать причину настолько импульсивного и глупого поступка. Потому что Осаму поступает ужасно глупо и по-детски, и странно. Он ведёт его к чёрному выходу, который выводит их на проулок. И здесь тише, темнее, спокойнее. Между прочим говоря, Осаму — очень спокоен. Словно у него всё в порядке, это даже… оскорбляет, чёрт возьми. Почему это он спокоен? Это же как нужно в своём познании преисполниться, чтобы вот так держаться? Потому что прожить с человеком львиную долю своей жизни, брякнуть о разводе и оставаться спокойным это невозможно. Так… Господи, так не бывает. — Ничего не хочешь, — Суна поджимает губы, — сказать? — Сказать? — Ну раз уж Ацуму в курсе, может, и меня просветишь. — Ты был у Ацуму, — это не звучит вопросом. Больше похоже на утверждение. — О чём говорили? — спрашивает, но Суна игнорирует его, непонимающе качая головой: — Неужели я настолько хреновый муж, что ты даже не удостоишь меня сраным объяснением? Нам не по шестнадцать, мы не тупые малолетки и наши дела так решаться не должны. В конце концов, — его голос становится похожим на простывший, — я хочу знать, что такого я натворил, что разбил столько лет брака. Я имею право, так не лишай меня его. — Я болен. — Ты простудился? — Суна сводит брови к переносице и делает шаг к Осаму, а Осаму делает шаг назад — и в этот момент у него в груди что-то ломается, наростающая до этого тяжесть тянет вниз. — Нет, — Осаму улыбается, пуская смешок, и Суне не нравится, как печально он при этом выглядит. Осаму качает головой и повторяет: — Нет, Рин. Суна изучает его лицо несколько секунд, собираясь с мыслями. Получается плохо. Но он подбирается, сглатывает жидкость во рту, прежде чем спросить: — Что тогда? — и ему снова не нравится, как тяжело даются слова; ему снова становится не по себе от чувства, которое его накрывает, и он с ужасом признаёт, что это гнетущее предчувствие проблемы гигантских масштабов. — Ты знаешь, что такое Паркинсон? Суна знает — его знания, конечно, очень далеки от медицинского уровня, но всё же поверхностное представление у него есть. И именно поэтому он чувствует себя растерянным, потому что Суна, нормально не спавший около суток из-за беспокойства, не может трезво оценить обстоятельства. Ему вдруг приходит в голову абсолютно глупая мысль, что лучше бы у Осаму кто-то появился. Лучше бы он его разлюбил. И это было бы не столько уничтожительно. А Осаму, пристально глядя на Суну, чувствует вину: он выглядит таким потерянным и сбитым с толку, каким Осаму его не видел ещё никогда; потому что обычно Суна в их паре тот, на кого он может опереться, тот, кому проще сохранить холодный рассудок и принять решение. В конце концов, потому что Суна всегда сохраняет лицо, знает, что делать, и находит выход из любой ситуации. В представлении Осаму Суна всегда — эталон: умный, решительный, стрессоустойчивый, упорный и сильный в любом понимании этого слова. Он просто сильный человек. Человек, до чьего уровня он так отчаянно тянется столько лет. И постоянно ощущает, что терпит неудачу. Поэтому видеть Суну таким уставшим и запутанным ему не только больно, но и тяжело, потому что стыдно — он такой эгоист, как он только мог не подумать о его чувствах. О том, что быть стойким не равно бездушным. И Осаму практически уверен, что он выдумывает, но… Но у Суны в глазах душевная боль. Разве имеет он право поступать так с ним? Нет. Конечно нет. Но он сам все эти дни так испуган и растерян, что просто, кажется, делает ошибку за ошибкой. И этот порочный круг пора прекратить, поэтому Осаму говорит: — Давай дома поговорим. Мне нужно доделать кое-какие дела в Онигири. — Я подожду, — кивает Суна, и его лицо немного светлеет. — Это займёт максимум полчаса. Сколько угодно, думает Суна, сколько угодно. Он готов ждать Осаму столько, сколько потребуется. Как только Суна подходит к нему ближе, и они равняются, Мия мягко кладёт ладонь ему на спину, и тому становится легче дышать. А потом он спрашивает, ел ли он, догадываясь, что нет, и просит поесть, пока сам Осаму будет занят. Честно говоря, Суне кусок в горло не лезет, но он перекусит по двум причинам. Во-первых, его попросил Осаму. Во-вторых, Суна понимает, что этот вечер будет непростым, и ему нужны все силы — и физические, и моральные, — чтобы достойно перенести его. И он с огромным усилием удерживается от того, чтобы воспользоваться интернетом. Ему кажется, что лучше поговорить для начала с Осаму и лишний раз не накручивать себя. Но он не уверен, что в нём не играет трусость, ведь в незнании кроется надежда.

***

Терпеливости Суны можно только позавидовать. Ему очень хочется поговорить с Осаму как только они выходят из Онигири, но он понимает, что общественное место и даже закрытое пространство машины — не лучшие места для серьёзного разговора. Поэтому Суна молчаливо ждёт до дома, воспринимая то, что вернулись они с Осаму вместе, как хороший знак. Если бы не напряжённое молчание, это можно было бы счесть обыкновенным вечером, их рядовым днём — Осаму работает, Суна встречает его с работы. Однако стоит им переступить порог, снять верхнюю одежду и переодеться, как Суна не выдерживает. — Давай не будем оттягивать, — он понимает, что если повторно не нажать на Осаму, тот сам ещё долго не станет поднимать эту тему. И Суна добавляет, встав в дверном проёме и наблюдая, как он моет руки: — И просто поговорим. — Вообще-то, — Осаму вздыхает — ни капли раздражения, только усталость, — я всё сказал тебе, — и он поднимает взгляд на Суну в отражении зеркала, что висит перед ним. Тот озадаченно хмурится и несколько секунд молчит, усердно думая: вопросы один за другим всплывают у него в голове, и он не понимает, какой из них самый важный или главный. — Ты уверен? — часть «в диагнозе» Суна проглатывает. Осаму вытирает руки полотенцем и оборачивается на Суну. По его взгляду всё понятно — да, он уверен. Но Суне отчаянно не хочется с этим соглашаться, не хочется верить, поэтому он спрашивает снова: — Ты обследовался? Это ведь может быть ошибкой. Может, стоит обратиться к ещё одному врачу, чтобы было ещё одно мнение в противовес. Осаму легко улыбается и выходит из ванной, обходя Суну. Он знал, что так будет и практически предугадал его слова. Осаму проходит в комнату и опускается на край их общей постели. Он массирует переносицу и говорит: — Я же не идиот, Рин. Я сходил не к одному врачу. Диагноз тот же. Суна кивает. Он отводит взгляд на окно и вспоминает участившиеся походы Осаму к разным врачам. И всё понемногу становится на свои места. Суна ощущает острую необходимость в том чтобы куда-нибудь себя деть и избежать внимательного — очень внимательного, потому что Осаму важно видеть его реакцию, важно и страшно — взгляда. В основном он смотрит в пол, когда идёт к двери, и останавливается только на секунду, когда Осаму удивлённо — он, конечно, предполагал, что Суна не будет в восторге, но думал, что хотя бы выдержит паузу, прежде чем уйти от него — бросает ему спину: — Куда это ты? — в голове угадывается настороженность и испуг. Он даже не сразу осознаёт, что поднялся на ноги. — Заварю нам чай. Ты ведь не против? Подожди меня здесь. Осаму опускается обратно на кровать. И когда Суна выходит из комнаты окончательно, а в коридоре реагируют светловые датчики на движение по нему, он откидывается спиной назад на прохладную постель, которая приятно холодит шею и затылок. Осаму закрывает глаза. Потом открывает. Он чувствует облегчение. Не такое уж огромное, но заметно ощутимое — груз больше не давит так на плечи.

***

Взгляд устремлён куда-то сквозь чайник, спина ссутулена, руки сложены на груди, брови сведены к переносице. Под рёбрами начинает скрестись тревога и беспокойство, эти чувства увеличиваются вместе с тем, что Суна не знает в полной мере, с чем столкнулся: из-за чего это появилось и какие последствия за собой несёт. Но поведение Осаму уже о многом говорит ему. Это серьёзно. Если Осаму запаниковал настолько, чтобы попытаться бросить всё, — это серьёзно. Чайник закипает. Конечно, ему не столько хочется чая, ему его вообще не хочется. Однако ему очень хотелось отойти на несколько минут, чтобы взять себя в руки, потому что вечер обещает быть длинным и сложным. Суна чешет щеку и заваривает две чашки чая: зелёный для Осаму и чёрный для себя. А когда прячет две прозрачные банки с чаем обратно в верхнем шкафчике, цепляется взглядом за серебристую пластину с вытянутыми капсулами. «Что это?» «Магний» Суна вздыхает, закрывает дверцу шкафчика и берётся за ручки чашек.

***

— Давно ты узнал? — спрашивает Суна, пропуская сквозь пальцы волосы Осаму, голова которого лежит у него на бёдрах. — Точно — неделю назад, наверное, — припоминает он. — Догадываться начал раньше. Точнее, я не то чтобы догадывался… Просто чувствовал усталость и заметил, что стал нервозным, но ведь в этом нет ничего удивительного, — Осаму переводит взгляд на Суну, глядя снизу вверх, — учитывая, сколько времени я посвящал Онигири. Насторожился я в тот момент, когда понял, что даже на выходных чувствую себя уставшим и измотанным, как будто я переделал гору дел, а на деле мог пролежать целый день на диване и в лучшем случае сходить в магазин за продуктами. Иногда было так лень, что я заказывал доставку продуктов на дом. И ругал себя за это, если честно. В общем, усталость была всегда, постоянно, при любых обстоятельствах, как будто она… — Осаму не может подобрать подходящее слово, и Суна подсказывает: — Хроническая. — Да. Хроническая, точно. И мой почерк изменился… я заполнял квитанции, ты же знаешь, я храню их в отдельной папке. На глаза попались старые бумажки. Я стал сравнивать и понял, что почерк, будто совсем не мой. Но — самое главное — тремор рук я тоже списал на нервы. Плохое настроение на завалы на работе. Подумал, может, мне витаминов каких не хватает. Фармацевт подсказала пропиться магнием, и это даже помогало в некоторой степени. А потом, — он вздыхает, — я решил сдать анализы. И пошло-поехало. Осаму кусает губы и мысленно вновь прокручивает затяжные события последних месяцев. — Мне жаль, что я не был рядом. — Ты не телепат. И словно зная, о чём может думать Суна, Осаму добавляет: — Я не хочу, чтобы ты воспринимал это на свой счёт. Единственная причина, по которой я не сказал всё с самого начала, в том, что я не хотел беспокоить тебя по пустякам. Да все хоть сколько-то работающие люди устают, я даже не думал, что может случиться так… А когда всё закрутилось, я не сказал потому, что уже и не знал как. — Поэтому решил развестись со мной. Осаму прикрывает глаза на секунду и выдыхает. — Это было необдуманно. Я… У меня такая каша в голове была, — а после он решается заговорить с Суной о том, о чём молчал столько лет, даже не подозревая, что когда-нибудь появится необходимость признаваться: — Самое сложное для меня во всём этом то, что… Знаешь, — мнётся, — я всегда стараюсь соответствовать тебе и… Суна морщится, сжимая его ладонь в своей. — Не говори так, ты ведь самый. Осаму мягко улыбается, отчего в уголках губ появляются морщинки. И он говорит: — Сейчас не об этом, — и сжимает его ладонь в ответ. — Со временем, может, через год или десять, я не смогу заниматься любимым делом. И всё это просто потеряет смысл. Весь многолетний труд. — Ты сможешь управлять ресторанами и дальше, — возражает Суна, зачесывая его чёлку на лбу назад, и лицо Осаму становится ещё куда более открытым. — Это не важно. Я не смогу готовить. Какой в этом тогда смысл? — он пожимает плечами. — Я люблю готовить… — И есть. — И есть, — соглашается Осаму с улыбкой. — Но «Онигири Мия», по крайней мере, то, что последовало после первого суши-бара, вся сеть — это больше о нашем комфортном будущем. Я люблю «Онигири Мия». Даже тогда, когда туда приходят только потому, что там сидела великолепная задница Суны Ринтаро. Суна тоже улыбается. — Но я и готовить люблю. — Попробуй не думать об этом сейчас, Саму. Делай то, что в твоих силах. А когда ты поймёшь, что больше не можешь вести дела, будешь знать, что всё это время до хорошо поработал. — Раз уж я ничего не могу изменить, это лучший вариант. — Да. — Жить одним днём. — Это на нас не очень похоже, ведь мы всё планируем. Но когда-то надо начинать. Осаму вздыхает, медленно моргая. Суна замечает, что он всё реже и плавнее открывает и закрывает глаза, устало и сонно. Поэтому он ждёт, пока Осаму уснёт окончательно, чтобы прихватить со столика ноутбук и спуститься вниз. Он проводит много бесконечных часов за компьютером этим вечером, плавно перетекшим в ночь. Он выпивает ещё две кружки кофе. Он читает медицинские статьи, беспокойно снуёт по кухне, перемывает посуду, просматривает множество видео о Паркинсоне, выносит мусор, дышит ночным воздухом, возвращается в дом, опять ищет информацию. Суна не чувствует сносящей с ног усталости, не чувствует боли в покрасневших глазах от компьютера и в спине от долгого сидения. Физическое состояние отходит на задний план. Он чувствует лишь бодрость, вызванную нарастающим беспокойством, волнением. И паникой. Да, он паникует. Он растерян и потерян. И всё, что отделяет его от срыва — спящий наверху Осаму. Хорошо, что тот не видит его сейчас. Даже это, даже то, как он выглядит сейчас, его состояние — отвратительно и совсем не то, что нужно. Но иначе не получается. Суна просто не знает, как иначе. Только сегодня он узнал, что у его самого близкого человека тяжёлая болезнь, которую остановить никак нельзя. И он понятия не имеет, как себя вести. Что ему делать. Суна за много лет, проведенных рядом с Осаму, привык к тому, что у него всегда есть человек, с которым он может пооткровенничать, с которым может посоветоваться, которому может излить душу. А сейчас сунина моральная поддержка нужна ему, Осаму. И, к сожалению, это не открытие заведения, выбор плитки в ванную или расслабляющий массаж. И Суна ощущает горькое чувство, которое очень давно не испытывал, — одиночество. Текст перед глазами плывет. Суна закрывает глаза на несколько секунд, жмёт на глазницы и поднимается к шкафу. Открыв дверцу, он берёт начатую бутылку виски и делает пару глотков прямо из горла, не закусывая, — много нельзя, чтобы Осаму не заметил. Он нужен Осаму. Он должен его поддержать. Он хочет, чтобы Осаму увидел, что диагноз ничего не изменил между ними. Они были друг у друга тогда, когда от них отворачивались. Они пробивали себе путь в лучшую жизнь вместе. Они делили все скверные повороты судьбы на двоих — и нет ни одной причины не разделить этот.

2016 год

Этой ночью Суна просыпается посреди ночи. Его руку сдавливают — сначала он только хмурится во сне, а потом, когда чувствует, как под боком ёрзают (кроме Осаму, ёрзать некому) распахивает глаза и впечатывается взглядом в приподнявшегося Осаму. Тот напряжённо сжимает губы, вглядывается перед собой, мечется глазами от угла к открытой двери из спальни в коридор. Суна всё ещё чувствует его хватку на себе. Осаму её не ослабляет и тогда, когда Суна хрипло зовёт: — Саму? Чего ты?.. — он хотел спросить, почему Осаму не спит, но тот перебивает тихим и немного испуганным голосом: — Что это? Брови Суны ползут к переносице. Он отслеживает взгляд Осаму, и… И ничего. Ничего не вызывает в нём ни подозрения, ни замешательства. — Саму, тебе приснился кошмар? — непонимающе спрашивает Суна, накрывая второй рукой его подрагивающие пальцы на своём предплечье. — Нет, — качает головой Осаму. И Суна замечает над его верхней губой блестящий пот, и липнущие к вискам волосы, и влажный блеск в глазах. — Ты не видишь? — он вздыхает и тянет за руку на себя, и Суна поддается, снова смотря перед собой. Он не понимает. Не понимает. И его это пугает. Что он, чёрт возьми, должен увидеть? Здесь ничего нет. — Ты про тень? — с сомнением переспрашивает Суна, глядя на тень дерева, которая падает на стену напротив кровати, — на улице дует ветер и кривые ветки с листвой шелестят. — Слышишь? — сильнее вгоняет пальцы в него. — Это ветер, Саму… — Да нет же! — срывается он. — Не это. В доме! — шипит, наклоняясь к лицу Суны. — В доме кто-то ходит… Почему ты не слышишь? Суна выдыхает, поднимая брови. — Саму, я не думаю, что это возможно… У нас стоит охранная сигнализация. Если бы кто-то пробрался в дом, здесь уже была бы полиция. Охранную сигнализацию они установили одной из первых в доме не столько из соображений защитить имущество, сколько обезопасить личное пространство — фанаты и журналисты существуют самые разные. — Значит, её как-то обошли. Ринтаро, я своими глазами видел. Только что. Кто-то здесь был. Суна облизывает нижнюю губу и осторожно убирает с себя руки Осаму. — Хорошо. — Что ты делаешь? Ты куда? — шепчет, глядя на Суну округлившимися глазами, когда тот встаёт с постели. — Проверю дом. — Не надо. Давай вызовем полицию. Суна не хочет задевать его чувства, но… — Саму, если бы кто-то ходил по дому, сработали бы датчики движения в коридоре, и включился бы свет. — Значит, нас обесточили, — возражает Осаму, становясь на колени на кровати. Суна переводит взгляд на тумбочку возле кровати, где заряжается телефон — Осаму повторяет за ним. — Это вряд ли. — Суна, — выдавливает Осаму, — я слышу шаги прямо сейчас, я слышу, как кто-то гремит посудой. Ты хочешь сказать, я выдумываю? — Нет, я хочу проверить дом. Осаму открывает рот, нахмурившись, и снова закрывает его, опускаясь обратно на кровать. Он опускает голову и сжимает руки в кулаки на коленях. — Но я, правда… Честно, я слышу. Суна прикусывает нижнюю губу. — Саму, зачем кому-то греметь посудой? — Ну… — он поднимает голову, прищурившись. — Я не знаю. Не знаю. Откуда мне… — Я сейчас вернусь, Саму, — мягко отрезает Суна. — Будь тут. И Осаму остаётся на месте, наблюдая за тем, как он уходит. Суна знал, что никого и ничего не найдёт ни на первом, ни на втором этаже. Он сделал это исключительно для успокоения Осаму. А когда вернулся в спальню, то обнаружил растерянное выражение лица, потому что Осаму уже понял, что в доме, кроме них, никого больше нет. Они одни. А звук всё ещё стоит у него в голове. — Класс, — прищелкивает языком Осаму, давя улыбку, несмотря на подступивший ком, — теперь я ещё и псих, — пускает смешок. — Саму… Он роняет лицо в ладони и растирает его, качая головой. Осаму слышит, как Суна подходит, садится поближе к нему, потом чувствует, как он притягивает его к себе и целует в затылок. Дыхание Осаму учащается, и Суна начинает волноваться. — Я слышу, как кто-то стучит в дверь, — его голос дрожит. — Сейчас. Не прекращая, — его тон скачет. — Пожалуйста, скажи, что ты шутишь и тоже слышишь… Суна смотрит ему в глаза, кусает язык. — Я бы не… — поджимает губы. Не стал. Осаму знает — он бы не стал так шутить. Как ему помочь? Первая мысль Суны — поискать хотя бы успокоительное. Но он не может быть уверен, что не навредит этим, ведь Осаму и так принимает лекарства. Суна кладет ладонь на его щеку, поворачивая голову к себе, и говорит: — Мы здесь совсем одни. Только ты и я. Что бы ты там не слышал, нет причин волноваться. Осаму кивает. А потом Суна увлекает его за собой и укладывает рядом. Он упирается ему лбом в грудь, на уровне солнечного сплетения, обвивает руками талию, сгибает ноги в коленях, переплетается с ногами Осаму, жмётся к нему ближе. Руки Мии зарываются ему в жёсткие волосы, и Суна ощущает лёгкий тремор чувствительной кожей головы. — Здесь я, — шепчет Ринтаро. — Только я. Осаму сжимает веки, вслушиваясь в голос Суны. — Люблю тебя, Саму, — хрипло выдыхает тот ему в тело, под рёбра. И не ждёт ничего в ответ. А у Мии «люблю» Суны выступает на глазах, и он прикрывает их, продолжая слушать голос, напоминающий о своём присутствии — так легче отвлечься от звуков, пока они совсем не исчезают. Утром Саму находит Суну на кухне, когда тот, заваривая крепкий кофе, говорит по телефону. Мия останавливается в проходе, сонно наблюдая за его рассеянными передвижениями: Суна долго смотрит в ящик, прежде чем достать маленькую ложку, выпускает её из рук, извиняется перед собеседником за громкий звук, насыпает ложкой сахар в чашку, немного рассыпая по столешнице, ищет тряпку, убирает после себя. Рассеянный. Не похоже на него. — Да, я сказал, что нам не подходит эта терапия. Это не было похоже на плохой сон или вроде того, скорее, на галлюцинацию, — говорит Суна и замирает на месте, глядя в окно над плитой. Он молчит, несколько раз порывается ответить, но молчит, будто обдумывает ответ: — Сложно сказать, наверное, около часа. Наверное. Осаму понял, что ему только видится и слышится, но он и дальше чувствовал это. Осаму тихо подходит к столу, чувствуя напряжение в левой ноге, которое пока что получается игнорировать. Он опускается на стул и только теперь Суна замечает его, оборачивается и коротко улыбается. — Да, мы сможем приехать сегодня. Часам к одиннадцати нормально? Хорошо, спасибо, до встречи. Суна сбрасывает звонок, откладывает телефон. И Саму хорошо читает немой вопрос на его лице, поэтому отвечает: — Слышал, можно не пересказывать. — Как себя чувствуешь? Чай, кофе будешь? — предлагает Суна и мягко разминает ему плечи. В одном из десятков роликов, что он пересмотрел, говорили, что массажи помогают. — Нормально, — по ярким синякам под глазами понятно, что не так уж и нормально. Видимо, сон к нему не шёл так же, как и к Суне. — Не хочу. — Позавтракаешь перед больницей? Опять больница, думает Осаму. Хотя он должен привыкать, начать свыкаться с мыслью, что Паркинсон — не простуда. И наобором «бульон плюс сироп от кашля» тут не обойдёшься. А жаль. — Не-а. — Ты сбросил в весе. — Боже, ты такая мамочка, — смеётся Мия — и, если честно, у Суны от этого звука внутри всё приятно немеет. Он буквально засматривается на его улыбающееся лицо — и ему тоже хочется улыбаться в ответ. — Может, папочка? — заигрывающе переспрашивает Суна, наклоняясь к его уху. Осаму поворачивает голову к Суне и намного тише, уже в губы, отвечает: — Может, — улыбается, глядя на рот Суны. — Ты слишком милый с утра. — Да? — Ага. Траектория взгляда у Саму одна — губы Суны, полуприкрытые глаза Суны, губы, глаза, губы… Потрясающее зрелище — никакие огонь и вода не сравнятся. А Суна смотрит только на губы, подается вперёд. Мия в поцелуй невнятно говорит: — У тебя кофе остывает. — Ага. Рука Суны приятно лежит на шее, согревает скованные мышцы. Он целует его в уголок губ, в линию челюсти, под ухом и ниже. Осаму вытягивает шею в сторону, ему на предплечье и предпринимает ещё одну попытку: — Нам нужно собираться в больницу. — Ты… Осаму думает, что он скажет «зануда», но… — Ты прав, — Суна хлопает его по плечу и отстраняется. Он обходит стол, направляясь к холодильнику, и говорит удивлённому Осаму: — Но позавтракать ты всё-таки должен. Хотя бы немного. Видимо, желание отвезти его в больницу и накормить сильнее сексуального — Осаму прищуривается, глядя на Суну, и думает о том, должно ли его это расстраивать или радовать. — Что? — спрашивает Суна, ощутив, что Осаму взгляда от него вообще не отрывает. — Тебе не хочется меня трахнуть? Суна прыскает, хотя выражение его лица остаётся по-прежнему ровным. — Что, прости? — Я внятно поставил вопрос, — пожимает плечами Осаму. — Думаю, это может подождать до вечера. К примеру. — М, — кивает Осаму, принимая из его рук небольшую чашку. — Немного зелёного чая не повредит — так, токсины спугнуть. — Ты иногда так по-гейски звучишь, — тихо ворчит Осаму. — Упс!.. Спалился. Приятного, — говорит, поставив перед ним тарелку с омлетом. Осаму нехотя пододвигает к себе завтрак, взявшись за палочки. И хмурость на его лице Суна вынести не в состоянии. — Расслабься, Саму. Тот поднимает на него глаза. — Нам действительно уже нужно собираться. Только и всего. Так что не накручивай себя. Осаму кивает, улыбнувшись одними губами, и уводит взгляд на тарелку.

***

Болезнь прогрессирует медленно, но ухудшения происходят внезапно в виде новых симптомов. И иногда Осаму кажется, будто Суну это заботит больше, чем его самого. Он находится в постоянном изучении Паркинсона, сопровождает его в больницу на консультации и осмотры, что хуже всего — водит к разным, новым, незнакомым специалистам вместо того, чтобы остановиться на одном и прекратить мучать его, Осаму. Суне нужен лучший специалист. Осаму это утомляет. Он понимает, что, наверное, должна бы быть приятна опека Суны, его участие и неравнодушие. И отчасти так и есть. Однако в то же время он устаёт от постоянных походов к паркинсонологам, ведь одним только Токио дело не ограничивается; они уже объездили вдоль и поперек близлежащие города, пока Осаму не вышел и из себя и отказался от последующих поездок. Он не привык к такой заботе о здоровье — это совсем не одно и то же, что следить за фигурой и питанием. Осаму относится к этому так: если ему стало хуже, просто выпишите новые таблетки и не донимайте его. И это его отношение кардинально разнится с суниным. В последний раз, когда они выходят из больницы, Суна плетется сзади, пытаясь прочесть название нового препарата — Осаму стал беспокойно спать. Уже в машине Суна решается заговорить: — Саму. — М? — отзывается Осаму, взглянув на Суну, но не повернув голову. — Я хотел поговорить с тобой по поводу лечения. Вот кто бы сомневался, думает Осаму и смотрит в окно на знакомые улицы зимнего Токио. — А что с ним? — Подумал, — Суна поджимает губы и делает паузу, подбирая слова, — может, ты захочешь рассмотреть такой вариант, как операция. Вполне вероятно, что поможет. — Нет, — легко отрезает Осаму. — Нет? — Нет. — А объяснения какие-нибудь будут? — поднимает брови Суна, не отрывая взгляда от дороги. — Всё банально и просто. Я не хочу ложиться под нож. Да ещё и уграть на это херову тучу денег. Ты знаешь, что она не всем помогает? — Деньги это не проблема, Саму, давай не будем об этом. И некоторым помогает. — А некоторым нет, — упрямствует Осаму. Они тормозят, когда светофор показывает красный, и Суна переводит взгляд на него, вдыхая полную грудь воздуха. — Ты себя неправильно настраиваешь. — Я как раз себя правильно настраиваю. Нельзя возлагать на это огромных надежд. — Чтобы потом не приходилось огорчаться? — щурится Суна, качая головой. — В том числе. — Так что теперь, сидеть сложа руки, чтобы «не огорчаться»? Сейчас ты не огорчён? — Огорчён чуть меньше, чем могу быть, — пожимает плечами Осаму. — Я понимаю, что ты устал возиться со мной и переживаешь о том, как жить дальше с таким, как я, но я тебе об этом и не прошу. Ты либо принимаешь это, либо нет, — и снова отворачивается от него, когда загорается зелёный. — Поехали. Дальше они едут в тишине, каждый погрузившись в свои мысли. Нужно немного остыть и успокоиться, чтобы не спорить и не давить — сейчас Суна это хорошо осознаёт. Ещё в школе он мог не понимать этого и забывать об этом, проявляя не лучшие человеческие качества. Теперь всё по-другому, они позврослели и набрались опыта. Притерлись друг к другу окончательно и бесповоротно. — Это было грубо, — спокойно, насколько это в его силах, говорит Суна. И Осаму знает. Правда, знает. Но глупая мысль сорвалась с языка сама по себе. И теперь ему неуютно и стыдно. Больше, конечно, стыдно. — Прости, я идиот. — Есть немного, — кивает Суна, — но сейчас не об этом. Послушай… Я не настаиваю, Саму, — он облизывает и прикусывает нижнюю губу. — Только предлагаю. Не хочу, чтобы ты отвергал все шансы. Если вдруг ты решишься, прошу, скажи. Осаму уверен, что этого никогда не случится, но, тем не менее, кивает.

2017 год

Ноябрьским утром на Осаму по пробуждению накладывается такая усталость, какой он, без сомнений, ни разу в жизни не испытывал. Её тяжесть придавливает его к постели, и Осаму понимает, что все его планы на сегодняшний день накрылись медным тазом; всё, на что хватает сил — повернуться к окну и встретить промозглый день бездушным взглядом. Подумать о том, что Рин в нескольких сотнях километров от него. И вернётся не сегодня и не завтра, а только через неделю. Окно выходит на задний двор дома. В обзор попадает дерево, чьи листья трепыхают на сильном ветру. Некоторые не выдерживают и отрываются, взмывая жёлто-горячим пятном на фоне грязно-белого неба. Осаму наблюдает за этим, но думает исключительно о муже. О том, как подводит его своим решением остаться дома и забить на работу. Он думает об этом с такой горечью, как будто один или даже несколько дней проведенных дома способны разорить их, что, конечно, не так. Но он не контролирует силу мысли, протекающей в голове. Она медленно овладевает ним. И не одна. Их много. Все они — страхи и переживания. Почему-то именно сегодня они наваливаются вместе. Нахрапом. Словно призванные морально уничтожить его, они путаются и переплетаются, то мощно пульсируя внутри черепной коробки, то затихая и сливаясь с привычным потоком сознания. И где-то между всем этим пробиваются воспоминания, некоторые из них выдуманные, с Суной. И он думает о том, как было бы хорошо поцеловать его сейчас, обнять и уткнуться носом в шею; почувствовать его руки на талии под одеждой и согревающие уверенные поглаживания. А потом он думает, сколько Суна для него делает, как старается — и это ещё терпимо, вполне сносно. Но тут ему в очередной раз и словно в первый приходит слишком явное понимание того, что через неизвестное количество времени — месяцы или годы — тому придется возиться с ним куда больше. Ему, ещё молодому и пышащему жизнью мужчине, придётся принять на себя роль сиделки, не говоря уже о том, что о собственной привлекательности для него можно забыть. Сложно об этом не думать. Сложно так не думать. И сложно забыть. Наверное, потому что это правда. Что бы Суна ни говорил, сколько бы раз ни повторял, Осаму не готов согласиться с ним, что он не бремя. Много раз ему казалось, что он уже поверил в эту мысль достаточно, чтобы не обращаться к ней, а потом его снова тянуло к этой идее. Прямо как сейчас. Он был бременем с самого начала, ещё до болезни, со своими проблемами с родителями, низкооплачиваемой работой и продолжительным сидением на шее у Суны, который множество раз всячески уверял его в обратном, заявляя, что готов обеспечить их двоих. Конечно, он был готов. Только вот Осаму — нет. Он был бременем и потом — когда Суна настоял на том, чтобы Осаму не вздумал брать заём на открытие Онигири, и дал ему денег сам. Сделав это, они были некоторое время в заднице, но Суна не жалел, пребывая в полной уверенности, что дела пойдут в гору хотя бы потому, что он видел с каким воодушевлением и серьёзностью относился к делу Осаму. И Суна оказался прав. Он до сих пор говорит, что это был вклад не только в Осаму, но и в их совместное будущее — Суна не всегда будет волейболистом: он ближе к тридцати, чем к двадцати, и всё ближе то время, когда его попросят из команды. Но самое ужасное, что странно осознавать, Осаму всегда чувствовал и чувствует на себе искреннюю любовь Суны — настоящую, преданную, безусловную. Он верит в его любовь. Верит в то благоговение, которое Суна по отношению к нему испытывает и проявляет в заботе. Осаму не понимает его. Не понимает — почему и за что. Не понимает, чем заслужил настолько сильные чувства, ведь глубокая любовь редкое явление. Осаму не понимает Суну, но верит ему без сомнений. Осаму досадно и жалко, что Ринтаро не повезло полюбить именно его, что душа лежит к нему.

***

Получается так, что Суна, вместо того, чтобы зайти в дом, едва ли не влетает в него. Но делает это сдержанно на случай, если (с большой вероятностью) надумал лишнего. Осаму не встретил его в аэропорту, хотя обещал. И даже не написал, чтобы не ждал его, и Суна не ждал только потому, что когда он стал звонить Осаму, тот не брал трубку. С усилием успокоив себя и отставив наростающую тревогу, Суна поймал такси и добрался до дома сам. По пути он успел найти много причин для того, почему Осаму не приехал встретить его и не взял трубку. Например, будильник мог не сработать. Или ему срочно понадобилось поехать на работу. Он надеялся только, что это не будет никоим образом связано с болезнью. И теперь, свободно переступив порог, Суна сразу начинает оглядываться. Он проходит глубже в дом, вытягивая шею влево от центральной лестницы, чтобы проверить гостиную и кухню. У него сразу отлегает при виде знакомой спины у стола. Но Суна не торопится выдать своё присутствие. Он расслабляется, тихо наблюдая за Осаму в клетчатых серо-синих пижамных штанах и его, суниной, выстиранной бледно-синей толстовке. Слышен звон посуды — Осаму размешивает сахар, опустив голову со взъерошенными, абсолютно не причесанными волосами. Хорошо. Осаму не встретил его. Но всё хорошо. С ним всё в порядке. — Я бы тоже не отказался выпить, — и Суна громко захлопывает за собой дверь, наблюдая за реакцией, — Осаму резко оборачивается с хмурым видом, но потом его взгляд смягчается, и он вздыхает, поморщившись: — Прости. Сегодня. Я должен был забрать тебя сегодня, да? Суна удивляется, но не показывает этого. Он забыл, когда должен встретить его? Они же договаривались об этом буквально позавчера… Но потом Суна проходит мимо дивана в гостиной, бросает на него спортивную сумку и разглядывает Осаму ближе — помятое осунувшееся лицо, тусклый взгляд и — самое главное — небритая, как минимум, неделю щетина. Осаму никогда не запускает щетину. Даже в самые сложные дни. — Да ничего. — Нет. Очень даже чего, — хмурится Осаму, идя навстречу Суне и обнимая его за шею. Он отстраняется на минуту только для того, чтобы поцеловать Суну, а потом снова обнимает, но уже за талию. И тот тычется носом ему в волосы без брезгливости, но с подозрением отмечая, что их тоже стоило бы помыть. Осаму всегда следит за волосами. Осаму в принципе критичен к своему внешнему виду — волосам, щетине и дыханию. — Ты, наверное, и голоден, — Осаму отодвигается от Суны, хоть и не слишком далеко, потому что тот не даёт, удерживая его рукой за бедро. — А в холодильнике мышь повесилась. В холодильнике повесилась мышь. У Осаму. У Осаму в холодильнике пусто? Суна опять прикусывает язык, искоса окинув взглядом кухню и дом в целом. Он был так увлечен Осаму, что даже не сразу обратил внимание на то, что у педантичного Осаму беспорядок. Не такой уж значительный с учётом того, что он жил один. Но даже такой для него что-то новое. — Ты как? — спрашивает Суна, кладя ладонь ему на щеку и поворачивая лицом к себе. И он сглатывает, потому что уже понимает. Осаму открывает рот, чтобы машинально ответить: «Нормально», — но снова закрывает его. Он предпринимает ещё несколько попыток, прежде чем покачать головой и отвести взгляд. Суна долго и кропотливо изучал теорию. Ему даже кажется, что он мог бы посоревноваться в этом деле с опытными паркинсонологами. И он примерно догадывается, что творится с Осаму. — Кофе пьёшь? — спрашивает Суна, кивая подбородком на чашку за его спиной. И тут же находит упаковку кофе. Растворимого. Турки нигде рядом не видит. Осаму никогда не пьёт растворимый кофе. Никогда. Он это за кофе вообще не воспринимает. — Ты ещё ничего не ел, да? — Суна улыбается, не чувствуя усталости от перелёта, потому что он нужен Осаму. — Да. — Тогда, — вздыхает Суна, — давай закажем еды. И пока нам будут её везти, приведем тебя в порядок, — он целует его в скулу. — Согласись, нужно побриться, милый. А с уборкой он позже разберётся. Может быть, когда Осаму уснёт — видно, что спал он не очень хорошо. — Я могу и сам, — возражает Осаму, изображая изобилие сил, но Суна уже настроился, поэтому говорит: — Я хочу, — и он тянет его на себя, неглубоко целуя. — Хочу поухаживать за тобой. Можно? — и Суна наклоняется к нему, мягко проводя по ягодицам и выше, под толстовку, ведя руками, чтобы погладить поясницу у резинки штанов. Осаму поднимает руки, закидывая ему на спину и сцепляя в замок, и выгибается под его руками. — Я по тебе очень скучал. — Я тоже, Саму.

***

Суна предпочитает современную электробритву для бритья, в отличии от Осаму, который пользуется обыкновенным бритвенным станком. Армейская привычка. Суна много раз видел, как бреется Осаму, поэтому особого труда помочь ему не составляет. Осаму пристроился на краешке ванны, раздвинул колени, чтобы Суне было удобнее подойти к нему и доверительно поднял лицо к нему. И теперь Суна размазывает кисточкой по его лицу белую пенку, отчего у того появляется лёгкая улыбка на лице. — Хочу позвонить твоему доктору, нужно договориться о встрече. Желательно на завтра, — осторожно говорит он. — Нет, завтра я поеду в Онигири. Суна поджимает губы, сужая веки, и тянется к крану над раковиной слева от него, чтобы ополоснуть руку от случайно попавшей на неё пенки. А потом берёт бритву, опуская в кипяток, и тут же аккуратно проводит по лицу Осаму. — Останься завтра дома. Один день ничего не изменит. И Осаму вздыхает, потому что… если бы Суна только знал, сколько дней он провёл дома на самом деле. Суна не оставляет это без внимания и пристально смотрит на Осаму, намекая, что ждёт хоть какой-нибудь ещё ремарки. Но тот только морщится и соглашается: — Ладно. Доктор так доктор. — У тебя ведь уже есть отличный управляющий и хороший остальной персонал. Необязательно контролировать Онигири каждый день, — напоминает Суна, сбривая щетину и опуская бритву в кипяток — и так по кругу. — Ага, — бросает Осаму, теребя пальцем ткань штанов на колене. Потом они молчат некоторое время, каждый думая о своём. Осаму — всё о том же, о чём последнюю неделю и много лет до этого, а Суна — о состоянии Осаму. Они молчат, пока Суна не решается заговорить первым, — на этот момент лицо Осаму уже чисто от щетины, только пенка кое-где осталась. — Саму. — М? — он поднимает на него глаза. — Будь со мной честным. Тебе плохо? Осаму пожимает плечами. — Ну, ухудшений нет, иногда я чувствую напряжение в мышцах. Особенно в мышцах ноги, но вроде бы хуже не становится. Пока что. Суна берётся очистить его лицо от пенки, справляясь за считанные секунды, и качает головой. — Я не об этом. Тебя что-то тревожит? Осаму чувствует, как ему становится тяжелее дышать. — Это из-за Паркинсона? Осаму опускает голову и упирается лбом в Суну, где-то между грудью и прессом. И тот секунду-другую-третью стоит, а потом опускает руки ему на голову, зарываясь пальцами в волосы. — Саму… — В том числе, — отвечает Осаму. — Я не знаю, Рин, не знаю. Очень много всего. Я чувствую всё и одновременно ничего, как будто я пуст. У меня такого ещё не было, — под конец он не выдерживает и всхлипывает. У Суны ломаются брови в сочувствующем выражении лица. Он гладит Осаму по голове и плечам. Он надеялся, что обойдётся без этого. Надеялся, что именно этот симптом обойдет их стороной.

***

— Как ваши дела? — Судя по тому, что я здесь, могли быть и лучше. Осаму был против. Он не хотел сюда приходить, но Суна настоял. Как и Мураме-сан. — Почему вы решили обратиться к психологу? — Я не решал. За меня меня решили, — честно отвечает Осаму, складывая руки на груди. — И кто может оказывать на вас такое влияние? — Муж. — Хорошо, — кивает женщина с мягкой улыбкой. — Тогда я перефразирую. Почему ваш муж решил, что вам необходимо обратиться к психологу? — Он думает, что у меня депрессия. — А это не так? — Не знаю. Может и так. Я просил Мураме-сан прописать мне антидепрессанты и ограничиться этим, но оказывается депрессию так не лечат, вы знали? — Осаму улыбается краем рта. — Где-то определенно слышала, — женщина снова улыбается. — Что вас беспокоит? Осаму подавляет вздох и уводит вновь помрачневший взгляд, снова разглядывает кабинет — он видел такие в сериалах. Ничего особенного. Рабочий стол не нагроможден лишними предметами, окно высокое и впускает побольше света, у стены книжный шкаф, мягкие кресла в центре. Они сидят в креслах практически перпендикулярно. Иллюзия дружеской беседы. Ага. — Много чего, — наконец, отвечает он, покусывая нижнюю губу. Женщина не сдаётся и всё равно легко улыбается. Она приглядывается к его бледноватому лицу. — Как вы спите? — Уже получше. Я пью таблетки, если возникают проблемы. Таблетки. Господи. Одно только это слово — таблетки — уже раздражает его. Как будто ему не слегка за двадцать, а далеко за шестьдесят. — Какие проблемы? — тут же подхватывает психолог. — Какие обычно бывают, — пожимает плечами Осаму. — Тревожность, беспокойство, знаете же. — И какие мысли вызывают у вас эти чувства? Осаму резко поднимает на нее взгляд. И молчит. Язык проглатывает. Не только потому, что он не хочет отвечать, но и потому, что не может. Даже сейчас мысли хаотично разбредаются в голове. — С чем они связаны? — продолжает наводить женщина. — С работой, болезнью или… — С мужем, — выдыхает он. — Но я не хочу об этом говорить, — отрезает он, сведя брови к переносице. — Не в обиду вам, но я не то что с вами, а даже с ним это обсудить не могу. — Почему не можете? — Потому что я знаю, что он скажет. — И то, что он скажет, не обрадует вас? — Обрадует, но… дело ведь не в нём. Слушайте, я пришёл сюда только из-за него. И больше я не планирую, так что вам необязательно так стараться. — Он хочет, чтобы вы были здоровы, — женщина наклоняет голову к плечу. У Осаму перед глазами плывёт комната после этих слов. Он шмыгает мгновенно покрасневшим носом и кивает, сжимая челюсти. — Да, — улыбается, хотя улыбаться не хочется. — Да, он хочет. Только я не буду. Понимаете? — его голос дрожит. — Я уже никогда не буду здоров.

2018 год

Он меньше говорит. В доме, где живут всего два человека, обычно и не бывает слишком уж шумно. Но с тех пор, как был поставлен диагноз, атмосфера заметно изменилась. Осаму всё чаще отмалчивается, задумчиво занимаясь будничными делами. Иногда Суне даже кажется, что он не с ним, витает в облаках — хотя это звучит слишком легко и беззаботно. Поэтому, когда ему крайне необходимо убедиться, что Саму здесь, он каждый раз ставит один и тот же вопрос: «О чём ты думаешь?» И тогда ему отвечают — порой становится лучше, порой хуже. В очередной раз этот вопрос звучит, когда они вместе смотрят фильм, любимый фильм Осаму — «Ешь, молись, люби». Он любит его, потому что: а) он любит еду; б) там снималась потрясающая Джулия Робертс; в) этот фильм успокаивает его и практически умиротворяет. И Суна против него ничего не имеет. Ему тоже нравится этот фильм — не так сильно, как Осаму, но всё же нравится. Они смотрели его много раз, однако, только сейчас Суна чувствует то, что чувствует — щемление в груди. Неделю назад он стал слышать, как Саму молится. По утрам и вечерам. Саму никогда не ударялся в веру. Твою мать, да Саму гей, а они не то чтобы очень уж верующие по природе своей, как бы стереотипно это не звучало. В комнате темно. Единственный источник света это телевизор. Они сидят на диване. Точнее, Суна сидит, вытянув ноги на столик, а Осаму лежит головой у него на бёдрах с подмощенной под неё подушкой. Изредка Суна дотрагивается до него: гладит по волосам, греет ладонь у него на животе под байкой, проводит по плечу. И украдкой смотрит на лицо, пока в глазах Осаму сменяются картинки одна за другой, у него появилась лёгкая щетина — ему нужно бриться едва ли не ежедневно, чтобы избежать её. Под челюстью уже заживший шрам — тонкая белая линия. Он не смотрит фильм при всей своей любви к нему, и Суна уверен в этом, потому что он достаточно долго живёт с Осаму. — О чём ты думаешь? В ответ только смех из динамика телевизора. Суна откашливается. Может быть, его было плохо слышно, думает он, когда Осаму говорит: — О том, что я счастливчик. — Что? — Суна недоумевающе хмурится, подозревая, что ему послышалось. И тогда Осаму изворачивается на диване, ложась на спину, боком к телевизору, и смотрит снизу вверх на опущенное к нему лицо Суны. — Я счастливчик, правда. У меня ведь хорошая жизнь, — его улыбка выкорчевывает из Суны внутренности. — Я люблю воспоминания о школе, потому что там был ты, Цуму, ребята. Наша команда по волейболу. То, как мы ездили на речку летом и катались на санках зимой. И как ездили в тренировочные лагери. И как прятались от всех, чтобы лишний раз поцеловаться. И как играли возле дома допоздна. А ещё ты посадил для меня пионы под окнами в форме сердца, вырыл их с луковицей и посадил у меня возле дома, чтобы я видел их каждую весну. Первую нашу квартиру люблю, какой бы убогой она ни была. Ты помнишь, как мы после работы бежали скорее туда, чтобы делать ремонт? А потом мы поздно ужинали холодной лапшой и пили. У нас были только голые стены и один футон, на котором мы еле помещались. Я люблю нашу маленькую семью. Помню каждый твой матч и помню, как ты помогал мне открывать «Онигири Мия», выбирал вместе со мной помещение, таскал коробки и подбирал мебель. Открытием «Онигири Мия» я обязан тебе — ты меня вдохновляешь… — Зачем ты?.. — Я только хочу сказать, что… Мне повезло. Я счастлив. У меня есть ты; я чувствую, что ты меня любишь и заботишься обо мне. У меня есть Ацуму. Друзья. Бизнес, наш дом. Многие же об этом мечтают, правда? А у меня это есть. Может… — Осаму пожимает плечами. — Может это плата, — он красноречиво смотрит на свои дрожащие конечности. — Не могло же это длиться вечно, — улыбается. — Что ты несёшь? — выдыхает Суна и качает головой. Он даже смеётся. Но это выглядит нездоро́во. Суна трёт лицо, не веря, что Осаму делает это с ним. Поступает так с ним. — Почему ты… Почему ты говоришь так, словно умираешь? Ты будешь жить. У нас всё только впереди, — у Суны напряжённый голос, когда он произносит это. Он берёт Осаму за дрожающую руку: — Это ничего. С этим можно жить. — Разве это жизнь? — Ты не ляжешь в гроб из-за этого, понимаешь?! — взрывается Суна. — Не ляжешь! — Не кричи, — спокойно просит Осаму, сурово глядя на Ринтаро. — Чего ты в самом деле так… — Чего я в самом деле?! Да потому что ты только и делаешь, что хоронишь себя заживо! — Я не… — Ты да, Саму. Ты постоянно говоришь так, будто твоя жизнь оборвалась. Она не оборвалась. Ты останешься здесь, со мной. Будешь работать, мы будем ходить на волейбол, иногда впускать Ацуму поныть и переночевать. Ничего не поменялось. — Поменялось, — тем же тоном возражает Осаму и упрямо сжимает губы, и Суна несколько мгновений колеблется, прежде чем уступить: — Да, поменялось. Ты прав, поменялось, конечно. Но ты ведь будешь рядом. — Тело будет рядом. У тебя появится недееспособное тело рядом. — Вот! Зачем ты это делаешь?! — Суна вспыхивает новым приступом ярости. — Иногда ты такой… — он сжимает руки в кулаки, подбирая слова, и это сложно, очень сложно в такой момент, когда хочется ужалить побольнее в ответ, но разумом ты понимаешь, что будешь жалеть об этом после. — Эгоист. Ты эгоист, Осаму. Осаму. Он назвал его Осаму. Он, действительно, зол на него. Осаму несколько долгих секунд смотрит на него, в гостиной воцаряется беспощадно жалящая тишина. И всё это время Суна не может отвести от него взгляда. Он только чувствует, как тень вины закрадывается под кожу, а Осаму уже, испустив разочарованный вздох, что вечер испорчен, шаркает ногами по полу к лестнице. — Куда ты собрался? — раздражённо вздыхает Суна, играя желваками на лице. Он поворачивается и смотрит вслед Осаму, поставив руки на талию. — Я не собираюсь говорить с тобой, когда ты в таком состоянии. Успокоишься, тогда поговорим, — говорит Осаму, не оборачиваясь. — Спокойной ночи, Рин. — Да, вот уж спокойной ночи, в самом деле, — усмехается Суна. — Спасибо, твою мать. Он находит сигареты. Выходит на улицу. Опускается на холодные ступеньки, наплевав на то, что может простудиться. И ему вообще-то не положено курить, ведь он спортсмен, он волейболист, у него матчи, контракты. «К чёрту контракты. Насрать на долбаные матчи», — думает Суна. Он опускает голову и вместе с выдохом вырывается из лёгких и никотиновый дым, а глаза застилает прочной пеленой — сколько не смахивай с глаз, сколько не три, она не исчезает. Лоб упирается в колени. Свободная рука сжимает волосы на голове. «Прятались от всех, чтобы лишний раз поцеловаться». Над домом яркий белый диск, и Суне хочется волком на него завыть от давления в груди, от желания эту тяжесть куда-нибудь деть, сбросить с себя. Или перенять. Нести это бремя вместо кого-то очень близкого и родного. Если бы он только мог… «Один футон, на котором мы еле помещались». Если бы он только мог, он забрал бы всю его боль себе. «Я люблю нашу маленькую семью». Он так сильно зол. И на себя, и на Саму. На себя, потому что сорвался. На Саму, потому что… Зачем он делает это? Суна старается, правда старается держать себя в руках, верить в лучшее, изучать болезнь, делать что-то, что, возможно, поможет ему. И после всего этого, он не хочет слышать, как Саму ставит на себе крест. «И всё же я не должен был срываться», — думает Суна. «Какой же я кретин», — думает Суна, возведя взгляд к безоблачному небу. Нужно вернуться в дом, подняться наверх, в спальню. Нужно вернуться к Саму и поговорить. Сказать хоть что-нибудь, пока есть вероятность, что он не спит. Вряд ли он спит после этого — каким бы спокойным он не показался, Саму не может спать. Спрятав сигареты в карман толстовки, Суна облизывает горькие губы, вытирает обе щеки рукавом, прямо как в детстве, и заходит обратно в дом, защелкивая дверь на замок. Половицы под ногами не скрипят, когда он поднимается, дом довольно новый, но Осаму всё равно может посчитать каждую ступеньку. Слышно шарканье ног по ковролину в коридоре на втором этаже, и он зажмуривается, отворачиваясь от окна, от той половины кровати, на которой спит Суна. И в этот же момент дверь бесшумно раскрывается, на несколько секунд впуская свет из коридора — Ринтаро против воли вспоминает, как они три года назад, планируя ремонт, спорили насчёт этих датчиков света в коридорах. На кровать меланхолично падает лунный свет, и Суна несколько секунд смотрит в спину Осаму, лежащего на боку. Сердце у него заходится тоской. Он опускается на край кровати и смотрит на Мию через плечо. Подумать только, он, действительно, его муж — иногда эта мысль слишком внезапно бьёт ему в голову. — Саму? — тихо зовёт Суна, а то вдруг он всё-таки спит. Однако ответ следует незамедлительно: — Что? И Суна тяжело вздыхает, шмыгая носом. — Прости меня. Я погорячился, — он молчит, ожидая услышать ответ, а затем добавляет: — И мне не стоило повышать на тебя голос. — Да уж, не стоило. «Не надо так», — думает Суна. И немного всё же раздражается. Отчаянно велит себе остынуть, но получается с трудом. Он слышит, как за спиной шуршит одеяло и простынь, а потом Мия ладонью нежно накрывает его спину и гладит, прося прилечь рядом, и Суна тут же ложится. Осаму подтягивается ближе к нему, прижимается холодными руками к талии, телом к телу, переплетается ногами и утыкается носом в плечо, прикрывая глаза. От него воняет сигаретами. Осаму поднимает голову, с укоризненным прищуром заглядывая в лицо Суне. — Ты курил. — Ага, — не отрицает он. — Фу, — Осаму морщит нос и отстраняется, — ты воняешь. Сними это, — говорит он, расстёгивая байку. Отбросив кофту, Суна кладёт ладонь на затылок Осаму и надавливает, притягивая к себе для поцелуя одними губами. И хотя он ворчит что-то про горькие губы, пододвигается выше, упираясь животом в тазовую кость. — Саму? — Суна отрывается от него. — Да, Рин? — Я боюсь, будто ты теперь думаешь, что я не хочу, чтобы ты делился со мной мыслями и своими переживаниями. Это не так, — шепотом произносит он. — Я и не думаю. — Просто… Иногда твои слова звучат слишком грубо, Саму. Но я ни в коем случае не хочу, чтобы ты закрывался от меня. Только не это, пожалуйста. Даже если мне будет неприятно, даже если я буду злиться, говори со мной. Пожалуйста, говори, Саму. — Я тебя услышал, Рин. — Ты не только мой муж. Ты и мой лучший друг. — Знаю. — А ещё я тебя люблю. — И я тебя люблю.

2019 год

Этого стоило ожидать. Вполне. Его нисколько это не удивляет. Всё могло всплыть наружу даже раньше. Возможно, ему повезло. Суна, благодаря своей карьере и, глупо скрывать, внешности, от недостатка интереса к себе никогда не страдал. Общественность чаще всего интересовал не только график тренировок Суны или, например, его любимый цвет. Особое внимание всегда уделялось, уделяется и будет уделяться личной жизни. Поэтому деятельность Суны волей-неволей часто отражалась и на Осаму тоже. Хотя бы (или в особенности) из-за их ориентации. Осаму привык и не шибко сильно мучился, когда выходила очередная статейка или две, или ещё несколько — чаще всего это было что-то безобидное и не достойное внимания. Однако… не в этот раз. Увы. И первое, что чувствует Осаму, когда на него высыпаются заглавия свежих статей, — как земля уходит из-под ног. Если бы у него спросили, он бы сказал, что никогда раньше, до этого момента, не знал, что это за чувство. По мере того, как он читал содержимое, всё острее и острее стало пробиваться новое чувство — желание исчезнуть. Он читал статьи, размышления, догадки на тему своего физического состояния и подозрительно уставшего вида Суны Ринтаро, который изменился в характере — любезность с его стороны стала больше походить на себя, чем на флирт. Необычно для него — так решил автор одной статьи, а несколько уникальных людей в комментариях согласилось и даже написало подобие эссе. Осаму читал поток информации в каком-то неконтролируемом состоянии, словно без возможности остановиться. Возбуждённо трогая свои волосы на затылке и кусая губы. Никто. Никто не назвал точный диагноз. Но люди заметили. Они всё заметили. Особенно те, что имел возможность посетить Онигири и лично, хотя бы украдкой, взглянуть на Осаму. И теперь, отложив телефон, он сидит на месте, осторожно дышит. И хочет исчезнуть. Он сидит в своём доме, на своей кухне, на своей территории. И хочет исчезнуть. Спрятаться. Пропасть любым способом. Хочет так сильно, будто все эти люди из сети прямо здесь, смотрят на него и всё знают. Или догадываются. Им ведь совсем необязательно знать, как точно это называется. Вполне достаточно того, что они видят состояние. Это намного больше, чем какое-то определение этого состояния. Осаму находится в растерянных чувствах, его руки дрожат чуть больше, чем обычно, кажется, выступает даже пот, несмотря на то, что конечности холодные, и кружится голова. Он растерян. И хотя в его голове держится фоном мысль, что были и адекватные комментарии, Осаму кажется это абсолютно не важным. Он сконцентрирован только на том, что говорят недоброжелатели и обычные зеваки. Об этом ведь не знали и не знают даже родители… Только Суна и Ацуму, и врачи. А в следующий момент Осаму, словно ведо́мый кем-то, поднимается, надевает куртку, обувь, берёт ключи и выходит из дома. Исчезнуть, пропасть не выйдет. Не получится. Нужно всего лишь уйти. *** Суне только приходит сообщение в лайне от Осаму: «Сегодня я не буду ночевать дома». В этот момент он обедает со своей матерью и отвлекается от разговора, прекращая слушать женщину. «Не понял. Что-то случилось?» — печатает и отправляет Суна с надеждой на отрицательный ответ, хотя сам верит в это с трудом. Ответ приходит достаточно быстро. И он не знает, как на него реагировать. «Ты ведь видел?» «Я уверен, что да». «Они знают. Или догадываются». «Я просто хочу побыть один. Не волнуйся, Рин». Суна тяжело вздыхает и сглатывает скопившуюся жидкость во рту. Конечно, он видел. Но решил не поднимать эту тему хотя бы потому, что Осаму зациклен на болезни не как на проблеме, которую надо решать или пытаться решить, а как на своём недостатке, который усложняет жизнь всем окружающим. Суна боялся, что если он поднимет эту тему, это будет выглядеть так, будто общественное мнение имеет значение. Ещё он не хотел лишний раз тыкать Осаму в это носом, чтобы он не накручивал себя. И всё-таки глупо было полагать, что несколько громких заглавий обойдут стороной Осаму.

***

Его нет дома несколько дней, он отключил мобильный. Конечно, Суна мог бы попытаться найти его, попытаться поднять на ноги весь Токио, всю Японию, если понадобится, но не ухудшит ли это ситуацию? Что он скажет, когда ворвётся туда, куда бы он ни сбежал? Он думал об этом на протяжении всех этих дней, перебирал возможные варианты — и не нашёл ни одного подходящего. Поэтому Суна терпеливо ждёт. В тот вечер, когда Осаму ушёл, Ринтаро был растерян и взволнован. Он знал, что звонить Ацуму или ехать к нему бесполезно, что поехать к Ацуму было бы слишком ожидаемо, слишком просто, а единственное, чего бы он добился этим, — обеспокоил и Ацуму. Они вместе со школьной лавочки, разумеется, они ссорились уже много раз, но чтобы вот так — никогда. Они могли не говорить друг с другом, игнорировать, но при этом всегда оставались рядом. Осаму никогда не уходил из дома, как бы сильно расстроен или зол не был. И Суну это радовало, он гордился этим. Он знал, что они оба гордились. А теперь… Эти три дня Суна старается делать вид, что всё в порядке, как если бы Осаму просто уехал в командировку (в которые он никогда не ездит), а он преданно ждал его. Суна ходит за покупками, посещает зал, приводит дом в порядок и даже чинит стиральную машину, как его давно просил помочь Осаму. Он мог бы вызвать мастера, но он чувствует необходимость сделать это самому. Бесчисленное количество раз, пока Суна оглядывает внутренности стиральной машины, он задаётся вопросом, кому и что он пытается доказать этим? Что он не бессилен и не бесполезен? Или, может быть, он пытается найти себе занятие в пустом доме, который и по хорошим временам для них просторнее, чем нужно? Чудом стиралка починена. Суна и сам не верит. Он загружает вещи и отправляется вниз, чтобы выпить водки. В баре ещё осталось вино, но пить его без Осаму совсем не то. Две бессонные ночи Суна проводит внизу, на диване в гостиной, перед телевизором, потому что он не станет спать в их постели один. В последний раз, когда Осаму заявил, что хочет развестись, и ему пришлось спать одному в их постели, Суна решил, что этот опыт он больше повторять никогда не станет. Суна выпивает, смотрит романтические дорамы, иногда бросает взгляд на экран мобильного телефона. От узкого дивана у него болит спина и шея, в какой бы позе он не лежал. Глаза болят, белки краснеют. Он засыпает только к утру, в часа четыре и не раньше. А днём он снова пытается, пытается, пытается дозвониться до Осаму в надежде, что в один прекрасный момент он возьмёт трубку, они поговорят и увидятся (или увидятся и поговорят), что он придёт домой. Ему просто нужно остыть — Суна это понимает. Но ему так тяжело на душе. И он совсем не плачет, глядя сквозь экран плазмы. Суна не может ни увидеть его, ни потрогать, ни поговорить. Ничего. Он ужасно скучает. Так сильно, что ему с детской наивностью кажется, будто смертельно. А потом он засыпает и спит до тех пор, пока глаза не режет солнце, пробивающееся сквозь белые занавески на окнах.

***

На следующий день, когда стучат в дверь, Суна оживляется, но через секунду его посещает мысль, что у Осаму ключи. Он догадывался, что так случится, если тот не объявится в ближайшие пару дней — Ацуму стоит на пороге и озадаченно смотрит на Суну. И тот признаётся, что не знает, где Осаму. Они сидят некоторое время на кухне: Суна кратко, без лишних красок рассказывает, что между ними произошло, Ацуму предлагает остаться с ним на ночь, но Суна отказывается и говорит, что ему тоже необходимо побыть одному. Либо с Осаму. Здесь только два варианта. Вечером Суна отказывается от водки. Наконец решает позаботиться о себе: готовит рис и рыбу, как ему показывал когда-то Осаму — простой и лёгкий рецепт, не требующий особых навыков. Как раз для Суны. Он не такой уж любитель готовить. Ужинать в горьком одиночестве отвратительно, еда кажется безвкусной, поэтому Суна оставляет половину тарелки и уныло смотрит дораму. А потом ему звонит Осаму, и он тут же подскакивает на месте и берёт трубку, чересчур возбуждённо спрашивая: — Саму?! — Привет, Рин. Извини. — Всё в порядке, — Суна прислушивается к тишине. — В порядке ведь? — Насколько может быть, — тихо отвечает Осаму. — Ты даже лекарства не взял, — наверное, думает Суна, напоминать сейчас об этом не лучшая идея, но он не может не, потому что это чертовски важно. Как бы Осаму это не надоедало, как бы он не хотел, чтобы их в его жизни не было, болезнь остаётся с ним. И регулярный приём таблеток действительно важен. Навряд ли Осаму купил себе другие на эти несколько дней хотя бы потому, что многие из них выдаются исключительно по рецепту, некоторые лично врачом. Он физически не смог бы этого сделать. Однако Осаму понимает. Он всё понимает, поэтому только вздыхает. — Придурок, да? — Есть немного, — честно соглашается Суна. — Так и… где ты сейчас? — В отеле. Суна так и предполагал, но уточнить стоило. Они несколько секунд молчат, и он почему-то вместо того, чтобы спросить то, что его интересует, говорит: — Я был в Онигири, — говорит, будто всё в порядке между ними, с ними. С Осаму. — Ребята спрашивали про тебя: как ты, куда пропал. — И что ты ответил? — спрашивает Осаму. — Сказал, что ты взял несколько дней отдыха. — Мог бы придумать что-нибудь более правдоподобное. — Первое, что пришло в голову, — пожимает плечами Суна. — Саму, — вздыхает и тот вопросительно мычит в ответ. — Саму, поговори со мной. Давай я приеду и заберу тебя. Я очень хочу тебя увидеть, Саму, — говорит он, чувствуя, как слишком большой для него одного одного дом сжимается. — Скажи мне адрес, я приеду за тобой и всё тебе объясню. — Объяснишь? — непонимающе переспрашивает Осаму. — Ты обижен на меня? Что я не сказал? Я могу объяснить. — Нет. Я не обижен, Рин. Как тебе такое могло в голову прийти… — Надо было сказать. — Я понимаю, Рин. Я всё понимаю, — успокаивает его Осаму. — Мне нужно было немного времени наедине. И я тоже хочу тебя увидеть. Напишу тебе адрес в лайне, ладно? — Я приеду как можно скорее, — говорит Суна уже в коридоре, обуваясь. Он решает не тратить время на то, чтобы сменить одежду. — Не торопись, будь осторожен на дороге. — И я тебя люблю, Саму.

***

— Привет. — Привет, — выдыхает Осаму и делает шаг вперёд, отпуская ручку двери. Он обнимает Суну и утыкается носом ему в плечо, делая вдох. Чего ему не хватало эти дни так это дома. Не стен — дома. А дом это Ринтаро. Суна обнимает в ответ, кладёт одну руку на затылок, другой прижимает к себе. И становится легче. Намного легче. Впервые за эти несколько несчастных дней он чувствует себя относительно спокойно, если бы не… — Почему ты плачешь? Саму, ты не взял никаких лекарств, — опять напоминает, взяв его за дрожащую руку. В машине остался тренажёр, помогающий ослабить тремор. — Если ты когда-нибудь решишь уйти, я пойму. — Но я не собирался… — Когда-нибудь. — У меня и в мыслях не было, Саму, прекрати, — нахмурившись, качает головой Суна и вытирает слезу с его щеки. — Я оставляю за тобой это право. — Оно мне не нужно, — он чувствует, как начинает закипать — ни то от настойчивости Осаму, ни то от его слёз, ни то от глупости сказанных слов. Стал бы он всё это делать, если бы хотел уйти? Навряд ли. — Моё дело сказать. Его слова обидные, но… Но Суна молчит. Ведь Осаму так плохо. — Не говори так больше, — он не хочет больше слышать этого, поэтому пресекает спор. — Как ты себя чувствуешь? — убирает чёлку с его лба. — Я устал. — Верю, дорогой. И тебе нужно отдохнуть, — он поджимает губы в ободряющей улыбке. — Отвезу тебя домой, заварю травяной чай. И тебе поесть надо. — Извини. Я такой эгоист. Я не должен был… — Нет, не извиняйся. Тебе просто нехорошо. Давай ты немного успокоишься, и мы спустимся. Ацуму ждёт внизу, в машине. Да, Ацуму внизу. Как только Суна закончил говорить с Осаму по телефону, набрал Ацуму и предупредил его, что всё в порядке. Он напросился поехать с ним, так что пришлось забрать по пути и Ацуму. Осаму жалобно стонет. — И он здесь? Я не хочу слушать его издёвки. — Не говори так, — усмехается Суна. — Он очень беспокоился о тебе. Мы оба. Цуму будет рад увидеть тебя. Только для начала тебе нужно хотя бы умыться.

***

В машине Суна вкладывает в руку Осаму тренажёр и в очередной раз ободряющее улыбается. Ацуму спрашивает о самочувствии, но без излишней сентиментальности, чтобы не давить на Осаму. А потом всю дорогу рассказывает о работе и о том, что он встретил милого парня. И эта новость действительно отвлекает Осаму на некоторое время, он даже сидит почти боком, чтобы видеть Ацуму, и что важнее всего — улыбается. А Суна наблюдает за ним боковым зрением либо через зеркало на лобовом стекле. Ацуму хоть и неудобно, но он всё равно перегибается через сиденье Осаму, когда они подъезжают к дому Ацуму, чтобы крепко обнять брата напоследок. Он прикрывает глаза и жмёт ладонью ему между лопаток. Говорит: — Постарайся не делать так больше. Не пропадай, Саму. Они всё ещё братья, они близнецы. Между ними связь прочнее стали. И Ацуму тоже больно всякий раз, когда он видит как больно Осаму. Когда видит его исхудавшую фигуру, тремор, прикладываемые усилия при обычных движениях и перемещениях, синяки под глазами, горстки таблеток в ванной. Ацуму хочет, чтобы ему было хорошо. У Ацуму не может не болеть душа — Осаму тяжело, а значит тяжело и ему самому. Они тесно связаны. — Я загляну на днях, ребята. Хорошо? — Тебе когда-нибудь нужно было спрашивать? — поднимает брови Суна, покосившись на него. — Это так, формальность, — отмахнувшись, отвечает Ацуму. — Спокойной ночи, Цуму, — улыбнувшись, кивает Осаму. — Спокойной, — бросает он, хлопая дверью снаружи и дожидаясь, пока машина отъедет и скроется из виду. Он постоит всего несколько секунд после, развернется и пойдет домой, ностальгически вспоминая свои сопернечиские, местами раздражительные для него, отношения с братом в детстве и подростковом возрасте. Ацуму бы съел последние любимые сладости Осаму, но если бы ему понадобилась его жизнь, он отдал бы её без всяких раздумий.

***

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Суна, убирая руку от лица. Они сидят на кухне. Как только они приехали, Осаму отправился принять душ и выпить лекарства, а Суна взялся заварить для них чай с мелиссой, который теперь приятно согревает руки. Хотя — Суна переводит взгляд на ладони Осаму — лучше было бы согреть их другим способом. — Лучше. Намного лучше, — выдыхает Осаму и мягко кивает. — Тебе нужно было время подумать, — Суна облизывает губы, пересекаясь взором с Осаму. — Так ты сказал тогда, — напоминает он. — Да, я подумал. Отвечает Осаму нехотя, и это очевидно, но Суна не может перебороть себя, дать ему ещё времени, потому что ему сильно нужно услышать от Мии, что творится в его голове, о чём он думает. — И?.. — И я решил, что, возможно, операция не самая худшая идея. На несколько долгих секунд виснет тишина. Сначала потому, что Суна не уверен, что ему не послышалось, ведь Осаму был так категорично настроен к операции, а потом он не может найти слова потому, что он удивлён такой резкой перемене и отчего-то… Отчего-то совсем ей не рад. Он сам предлагал рассмотреть этот вариант. Сам просил не отвергать. Но теперь не может искренне порадоваться. — И ты так решил, потому что… — Суна поднимает брови и давит на глазницы, усмехаясь; потом весь собирается и тянется рукой к — хоть и расслабленной, но дрожащей — руке Осаму, чтобы сжать. — Мне не кажется, что это хорошая идея. В смысле я знаю, что хотел этого. Чтобы ты чувствовал себя лучше. Твоё решение… Оно имеет другой мотив? — Конечно нет, — качает головой Осаму и поджимает губы, опуская глаза на их сплетённые пальцы. — Я тоже, тоже хочу чувствовать себя лучше. Суна кивает, прикусывает губу и прищуривается. — Для себя или для меня? — Я понял, о чём ты думаешь, Рин, — улыбается Осаму. — Для нас. У Суны опускаются плечи и взгляд теплеет, мягчает, таит. Ему становится немного легче дышать. По крайней мере, Осаму не думает снова оставлять его. По крайней мере, Осаму думает остаться с ним навсегда — Это ведь, наверное, и есть правильный ответ? — Осаму заглядывает ему в лицо, опуская глаза на губы. — Определённо. Это именно то, чего я всегда хотел. Поцелуешь меня? — и вместе с тем он первый наклоняется вперёд, чтобы прижаться к сухим губам Осаму и ненадолго забыться в обволакивающем прикосновении к шее. Он отрывается и коротко целует его в уголок губы и ещё немного выше. — Мы найдём лучших врачей, Саму. — Конечно. — Я только хочу быть уверен, что это не из-за одного меня и мнения остальных. — Я же сказал, Рин, дело в нас. Только в этом. Срать на остальных. — Хорошо, — усмехается Суна. — Просто хотел убедиться. И если вдруг тебе станет страшно или ты передумаешь… Будет так, как ты скажешь. — Спасибо. Спасибо тебе за всю твою заботу, Рин, — на недоуменный взгляд он добавляет: — Я должен был это сказать уже давно. И не раз. — Какие мы всё-таки сентиментальные, — Суна оставляет поцелуй у него на лбу у основания волос и поднимается с места, чтобы прибраться на столе. Осаму кивает, как бы соглашаясь. — Тебе это не нравится? — Вряд ли. Съездим завтра в Онигири вместе? Остаток вечера до сна они обсуждают планы на ближайшие дни, откладывая разговор об операции на потом, потому что последние дни оказались и без того изматывающими. Для начала им необходим сон.

***

Проснувшись пятого октября, Осаму понимает, что он в доме один. Просыпается он без причины, медленно и спокойно, практически непроизвольно прислушиваясь к звукам вокруг, однако, ничего не намекает ему на то, что Суна поблизости или хотя бы дома. Осаму протягивает руку на вторую сторону постели — пусто. Он озадаченно хмурится и приподнимает верхнюю часть тела, перенеся вес тела на локоть. Осаму заспанным взглядом обводит комнату, как будто Суна мог бы притаиться. Осаму немного удивлён хотя бы потому, что он привык, что практически каждый год в его день рождения Суна первый из всех поздравлял его. Как правило, с самого утра и пораньше. Он не расстраивается. Задаётся вопросами — да, расстраивается — нет. Осаму нашаривает рукой мобильный, пишет Суне сообщение и спрашивает, где он, а потом принимается за свою обыкновенную утреннюю рутину. Он вылезает из постели, заправляет её, делает совсем лёгкую зарядку, натягивает на тело байку Суны, потому что в доме прохладно. Потом, прихватив тренажёр для руки в виде мячика, чтобы ослабить тремор, он спускается вниз, включает телевизор и находит канал с утренней передачей, где говорят о недостатках и преимуществах полифазного сна, бросает пульт на диван и проходит на кухню, чтобы приготовить лёгкий завтрак и сварить кофе. Вообще-то, он не очень голоден, но нужно принять лекарства, а на голодный желудок ни одно из них нельзя, так что Осаму засовывает два ломтика хлеба в тостер, периодически бросая взгляд на маленькое окно справа от плиты — ему очень нравится эта особенность их кухни. Возле окна растёт клён. И его красные листья методично опадают под напором октябрьского ветерка. Осаму ощущает почти детское предвкушение, которое он почему-то пытается скрыть, даже будучи наедине с самим собой, а оттого старается придать этому утру обыкновенность и непримечательность. Осаму нутром чувствует, что отсутствие Суны этим утром напрямую связано с его днём рождения. Это заставляет нетерпеливо кусать губы и думать, гадать. Осаму прячет руки в длинных рукавах байки, застегивает молнию и прибавляет несколько градусов на термостате — вопреки солнечной осени за окном, в доме холодно. Они не празднуют ни день рождения Осаму, ни Суны. Максимум устраивают ужин, на который зовут Ацуму, иногда приезжает и мать Суны. А своих родителей Мия давно не приглашает на посиделки. Он так и не рассказал о болезни. Решил — одним разочарованием для них будет больше. Пускай всё остаётся так, как есть. Раздумия и сомнения о правильности своего поступка вновь подрывают настроение Осаму, но ему приходится оторваться от них, когда из тостера выскакивает хлеб, кофе в турке поднимается, а яйца достаточно прожариваются. Он выключает плиту и достаёт из холодильника сливки. Немного дует губы, действительно аппетитно выкладывая на тарелку яйца, тосты и шпинат с помидорами черри. Жаль, что Суна не делит этот завтрак с ним. Сегодня он действительно задерживается с поздравлением. Но это ничего. Если потребуется, Осаму будет ждать его вечность. Правда, Суна решает, что вечность — чересчур, поэтому в следующую секунду после этой мысли хлопает входной дверью. По включенному телевизору он понимает, что пообещавший отоспаться Осаму, уже проснулся. — Я слышал, самому лучшему мужчине на свете сегодня исполняется… — Не говори этого прошу. Не называй эту цифру, — умоляет Осаму, улыбаясь и закрывая лицо руками, прежде чем Суна обнимет его и коротко поцелует. Тот не успевает ничего сказать, и Осаму начинает: — Где ты был всё утро, ты даже сообщение не… — но он замолкает, когда из-за спины Суны, теряясь между его ног, выбегает щенок. — С днём рождения! — разводит руки Суна, улыбаясь. Он выжидательно вглядывается в лицо Осаму, всей душой возлагая надежду, что ему удастся его порадовать, — Суна знает, как сильно тому хотелось завести собаку ещё с раннего детства: сначала были против родители, потом съёмная с Суной квартира (а найти подходящую квартиру, куда можно с животными довольно сложно) не позволяла подобной роскоши, а первая их квартира — крошечная студия — была слишком маленькая для двух мужчин и собаки. Осаму мечтал о том, что как только у них появится квартира побольше или дом, он сможет завести собаку. Но то работа, то начавшиеся проблемы со здоровьем… И будто не осталось места прежним желаниям. Забылось. И вот Суна напомнил. У Осаму на лице — неописуемый восторг, широкая улыбка и блестящие от счастья глаза. С растрепанными после сна волосами, неумытым лицом, в пижаме и байке он выглядит настолько простым и родным, близким и нужным, что у Суны в груди защемляет — ему становится необъятно приятно, что он тот, кто смог его порадовать и вызвать столь искренние эмоции на лице. В этот момент Осаму кажется ему самым красивым человеком на свете. Этот самый красивый человек на свете опускается на корточки и тянется руками к щенку — аките с бело-рыжей шерстью, плюшевой на ощупь, и карими глазами. Она энергично виляет хвостом и, высунув язык, подставляет мордашку к рукам Осаму, принимая ласку. — Я забрал её из приюта с неделю назад, она это время жила у Ацуму, так что пришлось съездить к нему рано утром, чтобы привезти тебе, — улыбается Суна, опускаясь на корточки так, что между ними собака вертится и крутится, не понимая куда себя деть и кому в руки отдаться. — И да, это девочка. — У неё есть имя? Суна качает головой. — Я не стал выбирать ей имя без тебя. Хотя Ацуму пытался, — хмыкает он. — Хорошо… — задумчиво тянет Осаму, прикусив губу. — И как Ацуму её называл? — ничего хорошего он, конечно, не ожидает. — Унаги, — осторожно произносит Суна, подняв брови, и Осаму озадаченно вскидывает голову, поэтому он добавляет: — Не спрашивай. Там целая история о том, как она украла у него унаги кабаяки. — Боже, она нравится мне ещё больше, — смеётся Осаму, и собака, будто поняв смысл его слов, ещё сильнее начинает вилять хвостом. — Ладно, придумаем имя позже, посмотрим, как будет вести себя. — Она жила с Ацуму, так что вполне вероятно, что он успел ей привить не самые лучшие привычки, — хмыкает Суна, поджав губы. — Он же приедет сегодня? — Да, после пяти. Сказал, прихватит бутылочку красного полусладкого. — А с мамой что? Она звонила тебе? — Писала. Сказала, заедет после обеда ненадолго, чтобы поздравить тебя. Осаму одобрительно кивает, продолжая играть с собакой. Пока они завтракают, собака, которой предоставили свободу действий и передвижений, знакомится с домом и обнюхивается. Осаму при этом не прекращает периодически с интересом поглядывать на неё, а Суна — то на неё, то на Осаму. — Почему именно сейчас? — спрашивает Осаму. — Ты же давно хотел завести собаку. Больше нет причин откладывать это, — пожимает плечами Суна и, чуть погодя, добавляет: — Вдобавок к этому, я подумал, тебе будет легче, когда меня не будет рядом, — с этими словами он вплетает собственные пальцы в пальцы Осаму и легонько сжимает. Тот кивает и поднимается из-за стола, чтобы убрать грязную посуду со стола, — Суна не рвётся отнимать, чтобы Осаму не воспринял это на свой счёт. К тому же — Суна приглядывается к нему — его состояние сейчас вполне стабильное, ни к чему лишний раз давать повод для сомнений в его дееспособности, и… И Суна не может находиться с ним рядом вечно. Равно как и не может делать всё за него, равно как не может контролировать его двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Да и Осаму это не нужно — он уже не раз это пытался доказать и доказывал. Суна бесшумно вздыхает, глядя в спину Осаму, — он не помнит, в какой момент его стало так крыть. Раньше Суна не страдал необходимостью всё контролировать. От этого стоит отвыкать. Он уже не в первый раз одёргивает себя. Осаму ставит посуду в раковину и откручивает вентиль с водой, бросив взгляд через плечо сначала на Суну, а потом на прибежавшую к ним собаку: — Её же, наверное, покормить надо. — Ацуму кормил её перед тем, как ехать. Но прикупить что-нибудь надо, да. — Ацуму?.. — А что ты так удивляешься? Он мне её вообще не хотел отдавать. — Чтож, похоже, мы прогадали с подарком в этом году, — Суна не видит его лица, но чувствует улыбку в голосе. — Он говорил, что не любит собак, — напоминает Суна и наклоняется к аките, чтобы снова почесать за ушком. Та присаживается у его ног и смотрит блестящими глазами. — Ацуму вообще много чего говорит, — Осаму выключает воду и поворачивается лицом к Суне, вытирая руки об полотенце. Он опускает взгляд на собаку, потом снова смотрит ему в глаза и улыбается: — Спасибо.

***

— Уна! — Унаги! — Она Уна. — Унаги. — Мы нашли компромисс — она Уна. — К чёрту компромиссы, она украла у меня унаги. Осаму переводит насмешливый взгляд с подбежавшей к нему Уне на Ацуму и поднимает брови. — Я всегда говорил, что ты злопамятный. — Украденная еда не забывается, мне ли тебе говорить об этом, — парирует Ацуму, откупоривая бутылку пива для себя — Осаму нельзя, он обходится тёплым чаем. — Иди ты. Ацуму только улыбается на это и делает глоток пива. Он собирается с мыслями, пока осматривает задний двор. Трава уже местами пожелтела, кленовые листья собраны Суной и Осаму в кучку чуть дальше от дома, небо голубое и чистое. Сегодня хорошая погода, поэтому они решили посидеть на улице и подышать свежим воздухом. Ацуму смотрит на Осаму, а тот не замечает этого до тех пор, пока он не произносит: — Я хотел кое-что сказать тебе. — Ну? — По поводу Сунарина. — Хорошо, — Осаму не напрягается, но ждёт с любопытством. — Ты несправедлив по отношению к нему. Я всё понимаю. Правда, понимаю. Но иногда ты такой засранец. Разве ты не видишь, как он устал? Что ему тоже тяжело? Ты всё время боишься, что Сунарин оставит тебя из-за Паркинсона. И если этого не скажу я, никто тебе не скажет, Саму: единственная причина, по которой он мог бы оставить тебя, — это невозможно, но допустим — ты сам и твоё нежелание принять его заботу. Так что перестань трахать ему мозг, — и Ацуму был бы не Ацуму если бы не добавил после этого с ухмылочкой, отсалютовав бутылкой пива: — Трахай его в другое место. — Как мило. — Ох уж эти братские беседы, — цокает языком Ацуму и качает головой, поджав губы. — Ты хотел сказать гейские. Гейские беседы. Ацуму улыбается и пожимает плечами. Он наклоняется к Уне, просящей ласки, а Осаму в этот момент взвешивает все за и против, но много времени на это не уходит, потому что, несмотря на то, что он не хотел пока что никому (кроме Суны) рассказывать о своём решении, Ацуму он доверяет и от него скрывать что-либо точно не имеет смысла. — Тогда, наверное, я тоже должен тебе кое-что сказать, — вздыхает Осаму. Ацуму немного хмурится, глядя на него и показывая, что он весь во внимание. — После того, как меня несколько дней не было дома, я подумал об операции. Суна поддержал. На лице Ацуму читается явное удивление, потому что тот помнит, насколько Осаму был настроен против этой идеи. — Это хорошо, — наконец улыбается он. — Думаю, это правильное решение, — говорит Ацуму и давит иррациональное чувство — тревогу и беспокойство, которые внезапно кажутся ему чужеродными, ведь это действительно замечательная новость, но… Ацуму оптимист, но, как и любой другой человек, он склонен к пессимизму. И сейчас Ацуму не понимает взыграл ли в нём пессимизм или внутренняя чуйка, которая тоже имеет место быть — Осаму его близнец. И раз на то пошло, ни с кем у него нет более прочной связи. И это совсем не про доверие, уважение, любовь и личные взаимоотношения — это больше про незримую связь вне любых обстоятельств. Если Осаму плохо, Ацуму ощущает упадок сил. Если Осаму посещают навязчивые мысли, у Ацуму бессонница и давится неестественная улыбка. Ацуму сложно понять чувства — обычный ли это страх за близкого человека или дурное предчувствие. — Мы пока только готовимся, выбираем клинику и врача получше. — Придётся лечиться заграницей? — Придётся, — поджимает губы Осаму и кажется самую малость раздосадованным этим фактом. — Это ненадолго, так что абсолютно не имеет значения. Только… не смогу надоедать тебе, это минус. Хотя я мог бы прилететь на несколько дней в качестве группы поддержки. Может быть, несколько раз, если потребуется. Зависит от того, как долго… — Цуму, — останавливает его Осаму. — Я ещё никуда не улетаю. Успокойся. Мы даже клинику не выбрали. — Это пока. Надо проверить свой загранник… — Неисправим, — улыбается Осаму. — В любом случае, мы хотим сначала отправиться в небольшой отпуск. На месяц. — Сначала нужно набраться сил, — понимающе кивает Ацуму, ведь сил и до этого ушло немало. Может быть, так и вправду будет лучше: вне зависимости от результата знать, что сделал всё, что мог. Ацуму остаётся только поддерживать его до последнего.

2020 год

Верхушки высоких деревьев аркой сплетаются над дорогой. Машина плавно движется вперёд в закатном солнце на фоне бледно-голубого, почти белого, холодного неба. Они выехали ближе к обеду и до сих были в пути, хотя уже один раз останавливались, чтобы дозаправить машину и купить воды и еды, так как заранее запаслись только кормом для Уны, послушно сидящей на заднем сиденье. Всё её треволнение выдают виляющий хвост и нос, прижатый к окну. Суна закрыл его полчаса назад, потому что к вечеру начало холодать, и ненадолго включил печку — у Осаму стали подмерзать конечности и нос. Ненадолго, потому что, если верить карте, скоро они будут на месте и уж там точно согреются. Для того, чтобы попасть туда, где они едут, Осаму потребовалось убедить хозяина, что собака не доставит неудобств. Потребовалось время, но договориться удалось. Мобильная связь пропала десяток километров назад. Это тоже послужило сигналом, что совсем скоро можно будет расслабиться. — Ты уверен, что навигатор показывает правильную дорогу? — Осаму долго мучает этот вопрос, но осмеливается спросить он только сейчас, вглядываясь в сгущающиеся тени впереди — Суна, сузив веки, включает фары. — Надеюсь на это. Уна вытягивает голову вперёд, и Осаму чешет ей за ушком. — Учитывая, в какой глуши находится онсэн, я был удивлён, что навигатор вообще смог его определить. — Хоть бы там было тепло. — Ты так и не согрелся? — Суна поворачивает голову, и Осаму пожимает плечами, отводя взгляд на дорогу. — Не хочу читать лекцию про носки, как мамочка, поэтому… Потерпи ещё немного, я уверен, что вот-вот мы приедем, — и через несколько минут после этих слов в далеке виднеется небольшая постройка, притягивающая внимание тёплым светом. Из машины с собой они берут только одну небольшую сумку со сменным бельём, одеждой и средствами гигиены. Проведут они здесь только ночь, а утром отправятся в снятый коттедж. Уна, получив возможность побегать и размяться, делает два круга вокруг машины, принюхиваясь к траве. А потом Осаму зовёт её, и она догоняет их. Хозяин, спокойный пожилой мужчина с проседью, встречает их с лёгкой улыбкой на лице и говорит, что ждал, когда они приедут. Осаму снова уверяет его, что от Уны не будет проблем, и она даже подходит к нему, чтобы погладиться. Суна переглядываются с Осаму и коротко улыбается. Хозяин берёт нужный ключ и, пока ведёт к нужной комнате, рассказывает о своей собаке, которой не стало чуть меньше года назад, и что он рад животным, если те не нарушают покоя других гостей. Показав им комнату, мужчина рассказывает про онсэны, посетителей не так много, как зимой или ранней весной, в марте. Затем он оставляет им ключ и прощается. Недолго думая, Ринтаро и Осаму берут сменное бельё и отправляются принять ванну, оставляя Уну одну. В помещении огромное окно во всю стену, за которой, если хорошенько присмотреться, ещё видно лес; вместо уже ставших привычными электрических ламп здесь масляные. А ещё витает приятный, но незнакомый запах. — Здесь так… — Осаму смотрит в окно, стягивая свитер. — Мрачно?.. — Романтично, — улыбается Осаму и кидает в него только что снятую вслед за свитером футболку. — Тебе не нравится? — Наоборот, — отвечает Суна. Он снимает кофту, расстёгивает джинсы и следит за Осаму, стоящим к нему спиной. Тот, конечно, сбросил в весе, его мышцы уже не такие крупные, но он всё ещё кажется ему самым сексуальным мужчиной в его жизни. Даже спустя столько лет, Ринтаро всё ещё в восторге от него — от его больших ладоней, жилистых запястий, от природы широких плечей, спины, круглых ягодиц, объёмных бёдер. Какие же у него потрясающие ноги. Осаму присаживается на корточки и осторожно погружается в горячую воду, а Суна следит, следит и следит — за его перекатывающимися от движений мышцами под кожей. Он издаёт удовлетворённый стон, когда замёрзшее тело моментально согревается. — Это обалденно… — выдыхает Осаму, всё ещё не повернувшись к нему лицом. Суна опускается за ним в воду и медленно обнимает со спины, обволакивая руками, притягивая к себе, тыкаясь носом в шею и влажно целуя в этом месте. Осаму чуть выгибается в спине, чтобы убедиться, что ему не кажется. — Извини, Рин, в последнее время моё либидо оставляло желать лучшего. Ты очень терпелив, и я… — Саму. — Д-да?.. — Помолчи немного, пожалуйста, — Суна проводит ладонью по его груди, — давай просто отдохнём, — и нежно касается сосков кончиками пальцев и невольно двигается пахом ближе к заднице Осаму, чтобы ощутить приятное касание к коже, и тот, будто поняв, что нужно Суне, заводит руку за спину и находит его член. Ринтаро благодарно мычит ему над ухом. — Значит, мне придержать похвалу и благодарности? — Если можно, — Суна сдавленно улыбается ему в лопатку, а потом дотрагивается до сжатого колечка мышц и осторожно входит одним пальцем — последний их секс был не так давно, но рисковать и делать больно Осаму он не может, хотя изначально тот так и предлагает сделать. Ринтаро проталкивает второй палец и осторожно растягивает Осаму, тот смотрит на него через плечо, они встречаются взглядами, и Осаму опускает свой на губы Суны. Тогда Суна наклоняется вперёд, чтобы поцеловать его, не прекращая подготавливать — он сгибает пальцы, намеренно задевая чувствительную простату. И Осаму давится вздохом, и Суна получает одно удовольствие только от выражения его лица — поджатые губы, прикрытые глаза, покрасневшие от тепла щёки. Тело блестит от воды под мягким светом ламп. Осаму Мия — искусство во плоти. Он выгибается снова, давая понять, что уже точно можно войти. И Суна подхватывает его под бёдра, легонько сжимает и аккуратно проталкивает член. Сначала только головку — он перехватывает Осаму поперёк, не давая непроизвольно двигаться вперёд, но тот наоборот поддается назад, к нему в руки, и сдавленно мычит. — Мне нравится слышать тебя, но сейчас нам стоит быть потише, — шепчет Суна, проводя носом по щеке Саму и целуя в скулу. — Случайно… Продолжай, — и он стискивает зубы, прикрывая глаза. Суна входит наполовину, постепенно углубляясь. Пар оседает ему на плечи, тело согревается горячим источником. А Осаму сжимает его руку в своей и перемещает себе на грудь, импульсами посылая наслаждение в живот. Кровь приливает в пах сильнее и движения Суны становятся немного быстрее, задают ритм. Осаму опускает голову, прогибаясь в пояснице навстречу порывистым движениям. Сквозь полуприкрытые веки он наблюдает как одна рука Суны оглаживает чувствительные соски, спускается ниже по солнечному сплетению к напряженному животу с дорожкой волос и в конце концов соскальзывает на член, проводит вдоль, играючи очерчивает большим пальцем головку. А вторая рука Суны сжимает его бедро и удерживает на месте. Осаму чувствует слабость в ногах, поэтому упирается одной ладонью в деревянный пол, ему приходится немного согнуться. К щекам приливает кровь — здесь очень жарко. Его хватает ещё на несколько секунд, как и Суны. Из-за всего того списка препаратов, которые Осаму принимает, его стало реже тянуть к сексу, и он даже начал жаловаться Ацуму, что они стали всё больше походить на парочку старпёров — Ацуму, конечно, не упустил возможности поддакнуть, что он и без того старпёр в дурацкой панамке. Как же хорошо, что этот идиот в Токио. — Теперь я хочу есть, — опустившись ниже в воде, тянет Суна и поджимает губы. — Мы добирались сюда почти девять часов не для того, чтобы провести здесь пять минут, — улыбается Осаму и жмёт ему на грудь, чтобы он расслабился, а сам устраивается рядом. Суна расправляет плечи и почти обижено поправляет: — Я уверен, это было дольше пяти минут. — Да, конечно, — прыскает Осаму, и Суна переводит на него взгляд, не сдержав улыбку.

***

Выйдя из ванной комнаты и выпустив за собой клуб пара, Осаму секунду прислушивается к тишине коттеджа, чтобы выловить едва уловимые шорохи — пальцы Суны практически бесшумно стучат по клавиатуре и кликают мышкой. Они договорились выпить какао перед сном и лечь спать немного раньше, чтобы проснуться и отправиться посмотреть на озёра, и прогуляться на свежем воздухе. Чтобы отправиться отдохнуть, пришлось хорошенько подготовиться — найти подходящую клинику и хирурга, чтобы провести операцию после отпуска, уладить дела в Онигири и запланировать сам отдых. К счастью, они недолго думали куда поехать — Осаму сразу сказал, что не хочет никаких долгих перелетов на другие материки, хочет остаться в Японии, поехать в какую-нибудь провинцию, уйти от городской суматохи. Суна нашёл замечательный коттедж, расположенный недалеко от гор. Здесь тихо, спокойно и настолько свежо, что в первый день у Осаму разболелась голова от высокой концентрации кислорода. Коттедж уютный, словно их дом, — бордовое дерево, живая роспись красками на сероватых стенах, обилие мягкой мебели и керосиновых ламп. Электричество проведено, но им они предпочитают пользоваться как можно реже. Осаму выходит в просторную комнату, в которой за низким столом на полу сидит Суна перед ноутбуком. Он поднимает на него взгляд, отрываясь от экрана, и уже хочет встать, спрашивая: — Чай? Но Осаму останавливает: — Давай я сам. Чем занимаешься? — кивает на ноутбук. Суна вздыхает и стягивает с переносицы очки, в которых он обычно сидит за компьютером. — Разгребаю почту. — Любовные письма поклонников? — с ухмылкой спрашивает Осаму, взглянув на него через плечо. — Почти, — Суна усмехается в ответ. — Контракт истёк месяц назад. Осаму никак не реагирует, потому что рассчитывает, что, конечно, Суна станет его продлевать, понимая это, он говорит: — И я хотел бы поговорить с тобой. — По поводу?.. — Осаму ставит чашку с чаем перед ним. — Хочу уйти из волейбола, — произносит Суна, приглядываясь к выражению лица Осаму. Ему почему-то кажется, что реакция может быть бурной, но тот вполне спокойно, словно предполагал такой исход событий и думал над ним, кивает. — Не ожидал, что это случится так скоро, — пожимает плечами Осаму. — Я тоже. — Это ведь не из-за меня? — он встречает уставший взгляд Суны и добавляет: — Хочу убедиться. — Конечно нет. Просто… на самом деле это не так уж и рано, учитывая сколько лет моей жизни было посвящено волейболу. Я занимаюсь ним со школы, Саму. Осаму поджимает губы — время и вправду слишком стремительно мчится вперёд. Он придвигается немного ближе. — Хочется попробовать что-нибудь ещё, — кивает Осаму. — Ты уже думал над этим? Суна улыбается так, будто ждал этого вопроса. — Есть несколько вариантов… — Наденешь фартушек Онигири? — игриво прищуривается Осаму. — Только если ты попросишь. Если ты попросишь, я вообще всё что угодно надену, — Суна одновременно шутит и как бы… не шутит. — Звучит заманчиво. Но разговор уходит не туда, обсудим это позже, — обещает Осаму. — Так и какие варианты? — Я говорил с Куроо, он может узнать насчёт комментатора матчей. — Думаешь, тебе это будет интересно? — осторожно спрашивает Осаму. — Не уверен, поэтому ещё и не просил узнать. Может быть, что-нибудь связанное с СМИ — спортивный журналист. Как тебе? — Ближе к правде, — Осаму обнимает его руку, заглядывая в ноутбук — у Суны уже есть предложения о работе. — Будешь писать статьи? — Думаешь, у меня не получится? Осаму качает головой и хлопает его по бедру. Как он вообще мог подумать так? — Наоборот. Мне кажется, тебе понравится. Возможно, будешь выступать на каких-нибудь спортивных шоу. — И мы наконец-то не будем разлучаться на недели. — Ты же сказал, что это не из-за меня, — нахмурившись, Осаму тянется к мышке, прокручивая письма и цепляя заголовки со словами «интервью», «книга о вашей жизни», «участие в видео для ютуб канала», «реклама бренда спортивной одежды», «интеграция» и ещё многими другими. Чтож, без работы Суна в любом случае не останется. Но даже если всё это ему не по душе — Осаму будет только рад, если он решит вести дела Онигири с ним. Только Осаму знаёт, что Суна не хочет. По крайней мере, пока что. — Не из-за тебя, но это приятный бонус. — Ох, — Осаму коротко целует его в губы, — ты, сидящий за ноутбуком и пишущий статью… это будет слишком сексуально. — Что мне нужно сделать, чтобы это не казалось тебе сексуальным? — Ты прав. Что бы ты ни сделал… — и Осаму с намеренной томностью выдыхает и снова целует его, но на этот раз дольше и глубже. Суна кладёт одну руку ему на талию, на вторую переносит вес тел, упираясь в пол. От Осаму приятно пахнет травяным мылом и мятной пастой. И весь он такой нежный — от бархатной кожи до ласковых прикосновений. А когда Суна первым разрывает поцелуй и гладит шею Осаму, говорит: — Ещё я думал о том, чтобы тренировать детей. А вот это уже неожиданно. И Суна замечает замешательство Осаму. — Может, мне и не понравится совсем. Кто знает. Хочу попробовать. Осаму несколько секунду смотрит на него снизу вверх из-под почти высохшей чёлки, а потом улыбается и оставляет поцелуй чуть выше груди. — Ты потрясающий. Не могу поверить, что ты мой муж, — и качает головой, наклоняясь в другую сторону, чтобы сделать глоток чая. — Кто бы говорил, — и как только он произносит это, проснувшаяся Уна подходит к ним и залезает, устраиваясь поудобнее — укладывает голову и передние лапы на бёдра Суны, а остальную часть тела на бёдра Осаму. А потом прикрывает глаза-бусинки и продолжает спать — Уна устала от дороги. Они переглядываются и лишь улыбаются, допивая зелёный чай.

***

Радостно виляя хвостом и высунув розовый язык, Уна послушно идёт возле Ринтаро. Она любит людей, поэтому когда попадает в яркую галдящую толпу, на неё находит неописуемый восторг. Тёмные глаза Уны блестят, и она с аппетитом поглядывает на уличные закуски. Сегодня в Хиросаки празднуется день цветения сакуры — с самого утра небо чистое, солнце пригревает, жители и туристы улыбаются, на улицах больше людей. Они идут по улице, по обеим сторонам которой разбросаны стенды и прилавки с ароматной уличной едой и сладостями, звучит праздничная музыка. Послезавтра они уже уезжают обратно в Токио и снова погрузятся в заботы и лечение, но сейчас Осаму ощущает умиротворение. Он давно не чувствовал такого спокойствия, прогуливаясь с Рином по улицам незнакомого городка. К слову, Ацуму их выбор воспринял скептично — уж лучше бы недельку на, допустим, Окинаве провели. Но ни Ринтаро, ни Осаму ни разу не пожалели, что остались в Японии. Ринтаро хоть и привык к частым поездкам и перелётам, но уставал от этого, поэтому собрать вещи и провести пару часов в дороге оказалось приятно и не напряжно. А Осаму особенно хотелось тишины, зелени и острых макушек гор на горизонте. «Это старость», — пошутил Ацуму, и Осаму даже не смог поспорить. Но по приезду скоро их ждёт новое «путешествие» и долгий перелёт, так что лишние телодвижения ни к чему. К тому же… Осаму вдыхает сладкий запах, витающий в воздухе, и прикрывает на секунду глаза. К тому же, ему сейчас хорошо. Как будто бы даже болезнь отступила на задний план.

***

— Приглядывай за ним, — просит Осаму, опустившийся на одно колено перед Уной. Он перебирает её шерсть на шее и поджимает губы. Собака не гавкает, продолжает дышать через рот, высунув язык, но Осаму понимает, что она его услышала, потому что в следующую секунду Уна, тернувшись об руку, поднимается и, не прекращая вилять хвостом, обходит Ацуму и становится по другую сторону от него. Ацуму с театральным недовольством косится на Осаму, сложив руки на груди, однако, когда смотрит на Уну, его взгляд смягчается — он любит её ни сколько не меньше, чем Рин и Саму. Та ластится к Суне, прощаясь и с ним тоже, тихо скулит ему в руку и, кажется, очень старается не выдавать своей грусти из-за того, что хозяева улетают и оставляют её на кого-то вроде Цуму — это ещё неизвестно кто о ком будет заботиться. — Вот посмотришь, прилетите обратно в Токио, а она даже домой вернуться не захочет — настолько ей понравится жить со мной, — усмехается Ацуму, чем вызывает у Осаму смешок. Тот качает головой и делает шаг вперёд, немного морщась от дискомфорта в левой ноге, чтобы обнять брата. Он хлопает его по плечу и отстраняется. — Возвращайся поскорее, Саму, — говорит Ацуму с лёгкой улыбкой на губах. — Даже соскучиться не успеешь. — Когда я по тебе вообще скучал, — отмахивается Ацуму. — Звони почаще. Мы тоже будем, — вклинивается Суна. — Ладно, чтож мы в самом деле! — хмурится Ацуму, разводя руки. — Время пролетит незаметно, ни к чему такие душещипательные прощания. — Кажется, это первый случай, когда я согласен с тобой, — кивает Суна и пожимает Мие руку. Тот смотрит ему прямо в глаза и ни одного слова не слетает с его губ, но Суна понимает, что у него на уме — позаботься о Саму. Хотя он знает, что просить не нужно. Примерно минуту Ацуму, как и стоящая рядом Уна, продолжает смотреть им вслед, щурясь от вечернего солнца, пробивающегося в окна. Последнее, что он видит, — Осаму поправляет серую панаму на голове, а потом два силуэта окончательно теряются в толпе и шуме. Вздохнув, он переводит взгляд на Уну, которая тоже поднимает на него морду. — С ним всё будет хорошо, Унаги, — ближайшее время никто не сможет его одёргивать от этой клички, и Ацуму усмехается этой мысли. — Кстати, насчёт унаги… Я жу-у-утко голоден, — он разворачивается к выходу, и Уна поворачивает за ним. — А ты? Наверняка тоже не отказалась бы от чего-нибудь вкусненького. Что скажешь? Уна согласна гавкает, и Ацуму широко улыбается. — Понял. Заедем куда-нибудь по пути. Только если больше не будешь красть мою еду!