Письмо без подписи.

Ясная ночь медленно, но верно подкрадывалась все ближе, дабы накрыть столицу темным покрывалом. Она как лисица — такая же неприметная и осторожная; все еще довольно прохладная, несмотря на середину апреля. Вообще, в этом году Петербург только и делает, что «радует» людей поздними холодами. И любой нормальный человек, думаю, покрутил пальцем у виска, если бы сейчас увидел Екатерину Алексеевну. Впрочем, этой даме явно не помешает человек, способный вытащить ее из этой бумажной пропасти. Но, увы, Никиты Ивановича рядом не наблюдалось. Поэтому Катя продолжала погружаться все глубже, постепенно теряя связь с реальностью и уходя в собственные размышления, которые, к слову, никак не связаны с людскими жалобами. Но в какой-то момент нескончаемый поток мыслей оказался прерван. На глаза Ее Величества попался очередной белый конверт. И при других обстоятельствах она вряд ли обратила бы на него свое внимание, если бы не одно маленькое «но»… на конверте ничего не было. То есть, вообще ничего; ни печати, ни подписи отправителя. Странное дело, решила императрица и хотела было отложить конверт в сторону, дабы тот не маячил перед глазами, но передумала. В груди саднило от зарождающегося где-то глубоко любопытства, и она все же распечатала письмо. Быстро пробежавшись по тексту, Катерина не поверила своим глазам: это почерк Дашковой. Подпись в самом конце только подтвердила ее предположение, и теперь Катя обязана была прочесть письмо полностью. «Дорогая Екатерина Алексеевна. Меня очень огорчает, что мы с Вами разошлись так просто и… нелепо. Я даже не заметила, как наша дружба превратилось в это. Раньше ведь все было так хорошо! И что же мы с Вами наделали? Честно признаться, мне безумно стыдно за свою дерзость. И я думаю, что нам необходимо поговорить. Не станете ли возражать по поводу встречи? Сегодня вечером у меня в покоях. Буду очень ждать. Всегда Ваша Екатерина Романовна Дашкова.» Уголки губ сами собой приподнялись в еле заметной ухмылке. Никто в Вас не сомневался, Екатерина Романовна. Столько всего скрывалось в нескольких строках, написанных аккуратным некрупным почерком. Да, им непременно нужно все обсудить. По крайней мере, причину столь резкой перемены «настроения» княгини. Совсем недавно Кате казалось, что та ее и знать не хочет. Так просто они разошлись. Екатерина Алексеевна стала уделять чересчур много времени работе, Сенату, воспитанию сына… так много, что совсем позабыла о старой подруге. А та просто исчезла, дабы не мешать. На самом же деле Катенька ей совершенно не мешала. Как раз наоборот. С ней все было гораздо легче. И даже тяжелая участь правительницы с ней ощущалась не так тяжко, как теперь. Ее Величество не станет более задерживаться здесь и мучиться с этими чертовыми бумагами. Это, в конце концов, можно сделать и без нее. Так почему она должна засиживаться допоздна и проклинать всех подряд? Ей это ни к черту. Именно поэтому сейчас она поднимается с места, оставляя на столе стопку непрочитанных писем и полупустую чашку уже остывшего кофе. Сегодня они ей вряд ли понадобятся. Да простит ее Панин.

***

Высокий каблук отбивал какой-то неизвестный ритм в зависимости от того, как быстро Катерина шагала по мраморным ступеням, поднимаясь в покои старой подруги. Она, кажется, уже и забыла, где именно они находятся. Как давно они виделись в последний раз? Месяц назад? Два? Черт его знает. Может, разлука не ощущалась ею так остро только потому, что голова целиком и полностью забита другим? В последнее время Катя думала в основном о стране; о политике, о народе, о казне. У нее просто не осталось времени на что-то еще. Что-то, что раньше значило очень много. И сейчас, идя по длинному коридору в сторону покоев Екатерины Романовны, государыня металась от одной мысли к другой, словно хотела быть готовой к любому (абсолютно любому) развитию событий. А вариантов развития было много. Может, даже слишком много. Наконец распахиваются тяжелые двери, и Ее Величество переступает порог чужой спальни. Екатерина Романовна сидит в широком кресле у окна, теребя пальцами край книжной страницы. Императрица позволяет себе помолчать пару секунд, дабы рассмотреть ту, что не видела так долго. Все такая же прекрасная, в длинном шелковом платье цвета пасмурного неба. Волосы собраны в простую прическу, темные кудрявые локоны упали на грудь. Екатерина помнила, что распущенные волосы у нее завиваются. И считала это очень даже милым. В то время как сама Дашкова уверяла, что терпеть не может эти кудряшки. Катя же, завидев Ее Величество, тут же отложила книжонку в сторону и поднялась с кресла, делая реверанс. Так ведь принято. Но от этой женщины подобная «официальность» Катерине не нужна. Тем более сейчас, когда они совершенно одни. Императрица преодолевает разделяющее их расстояние и встает так близко, что, стоит только протянуть руку, и она коснется бледной щеки княгини. Так она и поступает — тянет руку и невесомо проводит двумя пальцами по выдающейся скуле Дашковой, на что получает вполне ожидаемую реакцию в виде подступившей к коже пунцовой краски. — Я скучала… — шепчет одними губами Катенька и шагает ближе, цепляясь пальцами за корсет императрицы, словно стянуть пытается. Екатерина только ухмыляется и одним рывком перехватывает ее запястья, заставляя опустить и позволить действовать самой. Отпускает ее руки, а сама скользит взглядом от шеи к талии, мысленно прикидывая, что с этим можно сотворить. Рвать жалко, с какой-то досадой думает императрица, а потом все-таки тянется к ее талии, заводя руки за спину. Сама целует, наслаждаясь уже почти забытым вкусом чужих губ; что-то такое приторное… конфеты. Конфеты с ликером. Какая прелесть, про себя усмехается государыня, углубляясь. Со шнуровкой справляется быстро, пусть даже корсет не совсем обычный. Ловкие длинные пальцы Великой перекидывают ленты, и «бархат» с глухим грохотом падает на паркет, утягивая с собой платье. Темная ткань соскальзывает вниз, растекаясь на полу, и Катя спешно ее переступает, дабы не поскользнуться. Екатерина отстраняется, вглядываясь в родное лицо; она совсем не изменилась. Все такая же красавица. А Дашкова уже краснеет от такого долгого изучающего взгляда. Но мешкает недолго; подходит ближе и цепляется пальцами за руки Ее Величества; скользит выше, дабы дотянуться до шнуровки корсета. Помнится Катерине, раньше она не была такой смелой. Так сказывается императорское влияние? Катя справляется со шнуровкой и тянет вниз черную ткань чужого платья. На поцелуи охотно отвечает, порой даже пытаясь возвышаться, но, увы, выходит с трудом. Царица каждый раз все проворачивает так, как хочется ей. Катенька поднимается на носочки и обхватывает ладонями ее лицо; снова целует, тянет на себя и обнимает за шею. Затем спускает руки на талию, касаясь через тонкую ткань нижнего платья. Императрица вновь притягивает ее ближе и самодовольно ухмыляется, когда слышит судорожный вздох. Целует, прикусывает ее нижнюю губу, а Катя в ответ только глубже впивается ногтями в кожу, но на поцелуй все же отвечает и прижимается всем телом. Обнимает за талию, утыкается носом в грудь. — Кто же это Вас так целоваться научил, Екатерина Романовна? — спрашивает Царица, целуя ее в макушку. До слуха доносится тихий смешок. Ну да, кто же. Будто такой большой выбор. Да Катя к себе никого, кроме императрицы, и не подпустит так близко. — Вы же и научили, Екатерина Алексеевна, — тем же шепотом отвечает Дашкова и поднимает голову, чтобы увидеть наглую ухмылку на губах императрицы. От этой уверенности в голосе и смеяться хочется, и гордость берет. Ее девочка. Только ее. Катерина тянет руку и запускает пальцы в ее волосы, осторожно вытягивая одну за другой несколько маленьких заколок. Бросает на пол, и те разлетаются в разные стороны, ударяясь о паркет. Длинные темные волосы ниспадают на плечи, и Катя с наслаждением откидывается чуть назад. Императрица пользуется предоставленной возможностью и подхватывает любовницу на руки. Та сообразить ничего не успевает и приходит в себя только когда оказывается на кровати, прижатой к холодным простыням. Екатерина упирается ладонями по обе стороны от лица княгини и наклоняется ниже, касаясь губами бледной кожи шеи и спускаясь к груди. — Катенька… — тянет государыня, всем телом чувствуя ее дрожь. Но не от волнения. Оно уже давно отступило, оставив за место себя только предвкушение. Екатерина Алексеевна поднимается выше, оставляя на фарфоровой коже следы темно-алой помады, и хватает зубами мочку уха, чуть прикусывая мягкую плоть. В такие моменты кажется, будто еще совсем чуть-чуть — и она набросится, перестанет себя контролировать. Но этого не происходит. Катерина только ведет рукой и разводит ее колени, придерживая, дабы та не дернулась. Потом спускается ниже — ко внутренней части бедра. Дашкова от того вздрагивает и пытается подняться, но сдается под давлением чужих рук и вновь падает обратно. Императрица медлит, словно издеваясь. Поглаживает разгоряченную кожу, наблюдая за реакцией любовницы. Та выгибается навстречу и тянется к ее губам. Опять целует, нетерпеливо ерзает, прикусывает нижнюю губу. Екатерина осторожно толкает один палец, медленно вводя глубже. Дашкова дергается в некой судороге, но отстраниться не пытается. С губ срывается сдавленный стон, и императрица самодовольно ухмыляется. Это эгоистично, шепчет голос где-то внутри, словно пытаясь призвать к здравому смыслу. Ну не должна Екатерине льстить такая реакция со стороны любовницы! Да кого это, черт побери, волнует? Именно, что никого. А значит, она прощена. Ее Величество поднимает взгляд и тут же встречается с голубыми глазами княгини. Смотрит пристально, будто хочет что-то сказать. Но молчит. Что ж… Второй палец вводит все так же неожиданно; в ответ получает негромкий вскрик. Катя комкает пальцами белые простыни, сжимая до боли в костяшках. Какая же она все-таки… Екатерина знала точно, что больше ни с кем так не будет. Катенька у нее такая одна, единственная и неповторимая. А ей больше и не нужно. Никого не нужно.