Камень преткновения

      Сказать, что я этого не хотел — значит не сказать ничего. На самом деле, я изначально даже подумать не мог, что Союз будет так настырно предлагать скрепить наши не так давно установленные дипломатические отношения через брак с одной из его дочерей.       Я этому удивился, мягко говоря, ибо он явно не тот, кто будет готов так легко и без колебаний породниться и распоряжаться вашими судьбами. Так оно и было, на самом деле. И это распространялось на всех, кроме тебя.       В отношениях я особо не нуждался, если уж говорить прямо. Да и в целом смысла не видел заключать брак, предварительно не узнав партнера, что в принципе естественно. Хотя, здесь я уже поставил свой ультиматум: женюсь только при условии, что он позволит Мартину также выплачивать репарации, а не уходить от ответственности, что он с его помощью и делал. Как же я был наивен тогда…       Да, Павел дал свое согласие на это, что было также прописано в брачном договоре, но ему ничего не помешало несколько лет спустя просто свалить всё на Мартина, — в результате чего мы уже должны были сами разбираться — а он сам, видите ли, просто не пожелал в это вмешиваться. Прямо показал свое отношение ко мне в тот момент и я окончательно убедился в своих догадках, зачем же на самом деле ему нужна была вся эта история с браком.       Это, наверное, был первый раз, когда я пожалел, что женился на тебе… И дело было совершенно не в тебе, нет. Дело было в том, что я буквально согласился на брак, где мы оба могли бы быть несчастны, вместе с этим разрушив все твои планы на жизнь, которым и так не суждено было сбыться, на самом деле…       Впрочем, до этого момента ещё нужно было дожить, когда я, после недолгих переговоров и долгих размышлений всё же принял его предложение и была назначена дата помолвки.       Наша первая встреча состоялась в Тайницком саду. И это место выбирала ты лично, как я потом узнал от тебя же. Там было красиво, даже невзирая на позднюю осень. А летом, как ты меня заверяла в дальнейшем, было ещё красивее. Ну, впрочем, я в этом не сомневался и не сомневаюсь.       И, видимо, этот наполненный болью взгляд черных глаз, я запомню навсегда. Однако при разговоре ты была достаточно милой и робкой. И чем дольше мы говорили, тем меньше в тебе было последнего.       Хотя, твоя миловидная натура, безусловно, привлекала с первого взгляда. А умение располагать к себе позволяло тебе придать беседе ощущение легкости и непринужденности.       — Вы с Мартином даже не особо похожи, если честно, — в какой-то момент отметила ты. — Хоть и двойняшки.       — Да, есть такое. Он на мать похожим вышел, а я… — я даже увёл взгляд, слегка покраснев, ибо… Не особо приятно было такое признавать. Тем более перед еврейкой. — на отца.       Ты удивилась такому заявлению, конечно, хотя, толком даже не сказала ничего:       — М… Интересно это, — а после вновь взглянула на меня.       — Но ты не подумай ничего. Внешность — это единственное, что меня с отцом вообще объединяет, — всё же, мысли я читать не умею, к сожалению, так что лучше было таким вот образом перестраховаться, так скажем.       — Могу в это поверить.       Наступила неловкая пауза. Хотя, долго идти в тишине мне даже не хотелось, поэтому я спросил:       — У тебя есть кто-то на примете? — наверное, это был один из самых важных вопросов для меня сейчас, да и Павлу я всё же не мог доверять на все сто, как бы он там не убеждал меня, что ты даже никогда не состояла в отношениях.       — Нет, — ты же лишь пожала плечами, посмотрев на меня, при том отрывая взгляд от красно-желтого листочка, поднятого тобою с земли пару минут назад. — Я вообще и думать не думала об отношениях с замужеством в ближайшие годы, если честно, — после этих слов ты сразу же увела взгляд куда-то в сторону.       Постепенно время нашего разговора подходило к концу, и нужно было уже приступать к самой важной части всей этой встречи. Для которой, к слову, она и была создана. А начинать её мне особо-то и не хотелось. А нужно было.       Я стал перед тобой, тем самым заставив тебя резко остановиться, после уже начав свою «речь», а вдобавок ещё и чувствуя, как кровь приливает к щекам:       — Слушай, Дин, я понимаю, что тебе не нравится всё это. Я не хочу давить тебе на больное, но обратной дороги уже нет. Время нашей встречи подходит к концу, и я должен спросить: ты выйдешь за меня?       Ты же недолго помолчала, потупив взгляд, явно обдумывая, как лучше ответить, однако по итогу неуверенно кивнула, вновь посмотрев на меня и сказав:       — Да. И я всё понимаю… Может, мне действительно будет лучше у вас… — а после уже увела взгляд куда-то в сторону, протянув руку для кольца и слабо улыбнувшись. — Но знаешь, было даже приятно с тобой поговорить.       — Взаимно.       Хотя, всю оставшуюся дорогу обратно мы также разговаривали. Ты уже тогда показалась мне приятным в общении человеком. И таковым и оказалась в принципе, как выяснилось в дальнейшем.       А через два месяца, собственно, состоялась и свадьба.       В какой-то момент даже становилось мерзко от той мысли, что я являюсь непосредственным участником этого политического показушного цирка, который Союзу нужен был, наверное, в первую очередь для самоутверждения.       А зал для проведения церемонии был шикарно украшен… Тут уже видно, твои родители не мало так вложились.       Когда в начале уже церемонии вышла ты, я обомлел: белое пышное платье, диадема, на которой закреплялась блестящая фата, длинные темные волосы, что были кудрявыми от природы, и этот даже в какой-то степени завораживающий взгляд бездонных чёрных глаз… Словом, ты была прекрасна.       «Будто ангел с небес…» — на какую-то долю секунды промелькнуло в и без того беспорядочном в тот момент потоке мыслей. Ибо мой мозг отказывался воспринимать эту неадекватную реальность, из-за чего я всё начало простоял будто во сне, как и ты, судя по всему. Хотя, и на самом-то деле не верилось, что всё это происходит наяву, и уже более-менее «очнулся» я лишь на финальной фразе:       «Объявляю вас мужем и женой! Можете надеть кольца и поцеловаться!»       Мы обменялись кольцами, хоть и никому из нас, на самом деле, это в радость и не было. Однако, после чего, наконец подняв фату, наши взгляды встретились и мы поцеловались. И всё бы ничего, если бы мне не показалось, что в какой-то момент ты вообще застонала… Честно говоря, это от слова совсем не вписывалось в картину происходящего. Хотя… У тебя после этого даже взор был словно затуманен, а щеки налились лёгким румянцем, так что… всё возможно.       Дальше празднование чуть ли не до самой ночи, банкет… На котором, видимо, были счастливы все, кроме нас самих.       Однако всё самое интересное, как оказалось, было ещё впереди, ибо постепенно пришло время для первой брачной ночи.        Между нами ничего бы уж точно не было бы, однако я всё равно отчего-то даже немного волновался. Я уже сидел на постели, обдумывая всё произошедшее за сегодняшний день, когда за дверью услышал это «Я не хочу!», после которого тебя как раз-таки и затолкнули в спальню.       Ты лишь напоследок взглянула на тут же закрывшуюся на ключ дверь, а после максимально затравленно на меня.       Я встал и подошёл к тебе, тогда как ты чуть ли не прижалась спиной к стене и опустила голову.       — Я не буду с тобой спать… — очень хорошо читается этот оттенок презрения в поднятом на меня взгляде и голосе, за которым, на самом деле, стоял страх.       — Да я и не собирался тебя принуждать как-то, — пожимаю плечами, вместе с этим заметив твое нескрываемое удивление после моих слов. — Дети мне сейчас ни к чему, а просто переспать… Смысл? Не горю желанием. Как и ты.       — Ну, хорошо…       — Я не насильник, чтобы ещё принуждать к такому. В целом, запомни одно: я не буду ни к чему тебя принуждать, пока мы вместе. Но взамен пообещай слушаться меня…       — Слушаться?.. — презрение сменяется растерянностью и теперь, кажется, полным непониманием.       — Именно. Последнее слово всегда будет оставаться за мной, но ничего сверхъестественного я от тебя требовать не буду. У нас так принято, чтобы жена слушалась мужа. И это понятие немного отличается от того, к которому ты привыкла, — на самом деле, далеко не немного, в чем ты потом сама убедишься, но, тем не менее, я никогда сильно не ограничивал тебя. Да и не видел в этом смысла. Наверное, многие женщины страны мечтали о той свободе, которая есть у тебя.       Снова это молчание, после которого ты всё же говоришь, при том тяжело вздохнув:       — Пусть будет так, — сразу после этого ты зеваешь, а там и, не обращая внимания на меня, идешь к постели, после уже ложась и закутываясь в одеяло с головой, оставив мне лишь небольшой его клочок. Как мило. Правда, это скорее не из вредности было сделано, а по привычке.       — Может, отдашь мне немного одеяла? — сажусь на постель с противоположной стороны, там и слегка потянув за оставленный мне кончик.       Ты лишь оборачиваешься на меня, там и словно опомнившись и тут же извинившись, после уже отдав мне половину. Потом долго смотрела на меня, словно завороженная, будто бы боясь или не желая говорить, однако по итогу всё же вышла из этого "транса", пожелав мне спокойной ночи и отвернувшись.       А уже в шесть утра следующего дня мы вылетели в Бонн.       К слову, мы решили не разводиться сразу. Если за год сможем добиться хотя бы какого-то взаимопонимания и уживемся вместе, то брак сохраним, а если нет… «Ну, значит не созданы мы были друг для друга, что поделать».              Признаюсь честно, не думал, что ты окажешься на столько интересным собеседником, с которым можно было обсудить если не всё, то очень многое. Ты из разряда тех, кто может отстаивать свою точку зрения до последнего. Однако, если посчитаешь, что мнение собеседника не хуже и даже правильнее, открыто признаешь свои ошибки и даже скажешь, почему так думала. А я, как бы странно то ни было, только и был рад объяснить, что попросишь. Хотя… Признавать свои ошибки ты могла лишь если говорила с близкими людьми или теми, к кому питаешь особое уважение. Не знаю, если честно, как так вышло, что ты, фактически, стала питать ко мне это самое уважение чуть ли не с самого начала. Да и наверное впервые мне довелось посвящать кого-либо в свой менталитет. И даже не а бы кого, а дочь главы Коммунистического блока. И еврейку впридачу.       Готовила ты, кстати, уже тогда вполне себе неплохо. А сейчас вообще прекрасно. Хотя, за еду в принципе мы оба отвечаем. Но тебе и моя стряпня тоже нравится. Никогда раньше не думал, что буду проявлять беспокойство из-за чьего-то мнения по поводу того, как и что я готовлю. Да и вообще беспокоиться разве что о ком-то или чем-то, помимо своих граждан, выплаты репараций и хоть каких-то попыток поднимать авторитет среди других стран.       Почти сразу по приезду ты дала Алексу клятву, что будешь свято чтить идеи капитализма. Не по собственному желанию, конечно, из-за чего потом ты высказывала мне своё недовольство, которое я прекрасно понимал. Сейчас ни капитализм, ни коммунизм, тебе не симпатизируют. Хоть и из двух зол ты всё равно отдаешь предпочтение первому. Что иронично, в тебе также при этом умещается симпатия к идеям о бесклассовом обществе и всеобщем равноправии, которые ты считаешь несбыточными. Как и я, впрочем.       Пришлось также выстраивать с тобой комфортные отношения, чтобы ты хоть на какую-то долю забыла о том, кто мы по национальности, и что я на тебя так-то даже дышать права не имею. Ну правильно, тебя только на руках носить и обращаться, как с принцессой.       Вообще, взаимности я особо не ждал, но ты преподнесла мне её в самом лучшем ключе. Уже чуть более полугода спустя ты стала отвечать мне тем же. Так ещё и как-то призналась, что сочувствуешь мне из-за того, что я вынужден отдуваться за предков, а также, что начала иногда беспокоиться за меня, хотя утверждала, что совершенно не умеешь привязываться к людям.       К слову, никогда не думал, что чье-то проявление заботы и понимания будет так греть мне душу. В общем-то, мы даже сблизились за тот год, а потому на годовщину вердикт стал очевиден — брак сохраним.       И кстати о привязанности. Лично я до этого испытывал её только к младшему брату по детству. И, скажу честно, тяжело переживал разлуку с ним. Изначально мы оба готовились к смерти. Ведь что с нами ещё могут сделать страны-победители, как с прямыми наследниками Третьего Рейха? Но… Мы глубоко ошибались. Нас не убили, а просто разлучили. И от этого мне было ещё страшнее. Ведь я не знал даже, как ко мне будут относиться англичане. Да и знать не хотел. Я не знал, что будет с Мартином, и как будут относиться к нему. Хотя, по твоим словам, Совет вырастил его и воспитал как родного сына, всегда прекрасно относился. И это радовало. Я, собственно, тоже в хороших условиях вырос, а к власти пришёл уже в семнадцать, пусть и не без посторонней помощи.       У тебя с привязанностью всё обстояло несколько иначе. Ты вроде и ценила мать, а в дальнейшем и отца, а также братьев и сестру, однако… Для тебя словно было не важно, есть ли люди рядом с тобой, есть ли у тебя друзья. Ты до безумия легко отпускала и отпускаешь людей. Да так, что некоторые из них говорили по своему уходу: «Да ты никогда не ценила меня! Тебе просто было плевать!». А ты… А что ты? Ты не могла ничего с собой поделать. Не могла дать того, чего от тебя требовали. Тебе было важно, что бы твой богатый внутренний мир был с тобой, в котором ты и могла бы обитать, и всё. И часто ты уходила в него, неважно где и когда. Да и это никогда не вредило тебе.       Наверное поэтому примерно в тринадцать ты наловила себя на мысли о том, будто бы вообще находишься не в этом мире. Эта мысль сводила тебя с ума, также как и то, что ты не умеешь страдать по людям и якобы их не ценишь. Ты видела, как страдают другие, когда от них уходят друзья. И хотела также. Ты искренне верила в то, что если люди страдают после ухода других, значит только тогда их ценят.       И ты изменила своё мнение, когда мы сошлись. Ведь ты любила и ценила братьев и сестер, однако тоже толком не страдала по ним. Безусловно, ты тосковала по ним, по родине, но… Это быстро прошло. Потом это вырывалось разве что в нечастых порывах этой самой тоски.       И меня поражало это. В хорошем смысле. Впервые я видел девушку, которая могла бы ценить и при этом так легко отпускать. Которой было бы не плевать на своё окружение, но она не была бы зависима от него. Как это может сочетаться, я, честно говоря, до сих пор не до конца осознаю.       И… Я не понимаю почему, но именно после того, как ты рассказала мне об этом, я действительно начал испытывать уважение к тебе, если это таковым можно было назвать.       Мы изначально договорились говорить обо всем прямо. И это, наверное, было одно из первых твоих откровенных признаний, в котором ты мне явно хотела дать понять, что привязанности можно от тебя не ждать. Оказывается, ещё как можно. В последующие года три ты также говорила, что не понимаешь, что чувствуешь ко мне, ведь… Ты начала проявлять более сильное беспокойство и более ярко выраженную заботу. Это было взаимно. И я долгое время тоже не до конца понимал, что происходит со мной. Точнее, я с одной стороны и всё прекрасно осознавал, а с другой всё равно возникало множество вопросов. Мне, как и тебе, эти чувства раннее не были знакомы.       И мы не проходили этот период влюбленности и идеализации, какой проходят все возлюбленные. Оно и к лучшему, скажу я тебе. Мы, по мере повышения взаимного доверия, фактически видели друг друга такими, какие мы есть. Без преувеличений. И это тоже к лучшему. Не всегда конечно без «скелетов в шкафу» обходилось, но особо завышенных ожиданий я лично на тебя не строил с самого начала. Как и ты на меня. Хотя, в дальнейшем ты частенько занималась таким, но по итогу утверждала, что реальность даже лучше разбившихся ожиданий, хоть тебе и поначалу было в некой степени тяжело принять её.       Однако некоторые вопросы всё ещё оставались открытыми. Мне до сих пор было непонятно, почему отец решил выдать тебя замуж так рано, ещё и лишив выбора.       Как оказалось, тебя погубили твои же интересы. А точнее то, что они не были угодны другим.       С пятнадцати лет ты начала изучать свою родословную, ибо кровных мать и отца даже не помнила… Тебя растили дядя с тетей. Да и интересно было, чем же жили родственники.       Тебе не нужно было долго копать, что бы узнать, что ты чистокровная еврейка. И тут уже вообще возник вопрос: а что с ними случилось? Ибо простой ответ матери, точнее, тети: «Отца репрессировали в тридцать восьмом, а маму сослали», — тебя не устраивал. Хотя, был вполне себе правдив. Всех, ну, или почти всех, за вероисповедание и «потакание буржуям» и вырезали. Отец действительно стал жертвой репрессий, а мать лишили родительских прав незадолго до начала войны и тебя отдали тете, которая сменила имя с фамилией и отреклась от своей семьи, а значит и имела право на жизнь в идеальном обществе.       И тебя это пугало… Казалось бы, многих убивали за "неправильные" взгляды, но ты по вполне себе понятным причинам даже не задумывалась о том, что это могло коснуться и твоей семьи лично. Но именно после этого у тебя появились даже какие-то сомнения в правильности такой политики.       И именно тогда у тебя ёкнуло что-то внутри по отношению к отцу… К слову, это было лишь приближением к точке невозврата.       Позже ты начала изучать историю Израиля… Хоть и с огромным трудом откапывала литературу на эту тему. Однако всё больше тебя привлекало это государство с его культурой и историей.       Уже в семнадцать ты поняла, что хочешь эмигрировать. Но отец этой идеи не одобрял, на этой же почве у вас и происходили конфликты. Да и вдобавок к этому теплое отношение постепенно сменилось на предвзятое.       А один раз, в те же семнадцать, ты при очередном споре так вообще заикнулась о том, что хочешь принять иудаизм, что, понятное дело, не одобрили, и тебя чуть из дома не вышвырнули тогда, оставив без каких-либо средств к существованию. Но и это было ещё далеко не всё.       В свои восемнадцать, в один прекрасный день, после очередной ссоры с отцом, ты напилась. Ну, как напилась… Трех бокалов красного вина было достаточно для того, чтобы развязать тебе язык. Причем развязать так, что бы ты высказала ему всё, что в принципе думаешь о нем. Он потом с тобой не разговаривал недели три… А завел диалог на фразе «У меня для тебя хорошие новости. Ты выходишь замуж». Видимо, тот случай и стал последней каплей, после чего он понял, что тебя только замуж и выдавать.       К слову, иногда, после особенно напряженных или долгих переговоров, ты и по сей день можешь выпить бокал. Тем более что и его достаточно, что бы ты более-менее расслабилась.       Хоть и алкоголь, как главный способ для умиротворения, ты ни в каком своем проявлении не признаешь, в чем я с тобой, в общем-то, солидарен.       Однако с тобой я как бокал вина не прочь разделить, так и чашечку чая или кофе.       А за эти четыре года между нами всё очень сильно изменилось. И вновь я не понимал, когда всё пошло не так. Я не понял, в какой момент стал ощущать такое тепло и комфорт, находясь рядом с тобой. Так ещё и желание заботиться, защитить в случае чего.       Но теперь я хотя бы понял, что это, и это заветное «я люблю тебя» и смог сказать тебе именно в тот период.       Тогда же я часто стал задаваться вопросом:       — А за что ты любишь меня?       Улыбаясь, ты отвечала:       — За многое. За прямолинейность, умение выслушать. Часто этого достаточно, что бы мне стало легче. Как бы странно то ни было, это даже больший бальзам на душу чем «Я понимаю тебя». За ненавязчивость и уважение к моим взглядам. Доброе слово и совет в нужный момент. За то, что бываешь рядом, когда это нужно… И в принципе стараешься изменить всё в лучшую сторону и не боишься трудностей и ответственности. Да и просто ты интересный собеседник, с которым можно поговорить про всё и вся. А ещё от тебя веет каким-то теплом и уютом… Знаю, немного странно, но именно это я ощущаю уже на протяжении последних трёх лет жизни с тобой.       Никогда не думал, что мне будут так греть душу чьи-то слова.       Наш первый интим случился примерно пять лет спустя совместной жизни. По моей инициативе. Скажу честно, это было что-то такое спонтанное с утра.       Ты просто попросила помочь зашнуровать корсет… И в моих планах изначально только это и было, честно… Однако потом что-то пошло не так. Но мы оба всё равно остались довольны. Ты даже изначально не сопротивлялась.       Да, я ещё в нашу первую брачную ночь пообещал не трогать тебя, пока ты сама этого не захочешь. Но сейчас-то мы и в доверии уже были, потому ты в любую минуту могла попросить не продолжать. А здесь на вопрос «ты же не против, да?» так вообще ответила: «не-а, давай». Так что можно считать, что всё было по обоюдному согласию.       Нас, помимо схожести характерами и в некой степени взглядами, также объединяли кошмары. Как бы странно то ни было, но это действительно так. Отец часто преследовал меня во снах. И зачастую преследует до сих пор.       «Не такого сына я растил».       «Я всегда буду частью тебя. И тебе, также как и ГДР, от этого не сбежать».       «Ты не смоешь со своей никчемной души следы прошлой жизни».       Скорее всего, я действительно никогда не смогу окончательно отмыть грехи прошлого и они всегда будет частью меня… Но нужно хотя бы пытаться что-то предпринять, дабы загладить вину. Даже не мою вину. Однако у неё слишком огромная цена, за которую мы с Мартином, по одному лишь желанию сверхдержав, могли и головой отвечать.       Тебя во снах тоже преследует отец. И каждый раз, когда он тебе снится, за завтраком ты, с этой саркастически-больной улыбкой на лице, говоришь: «А мне сегодня снова папа снился».       «Ты непригодна для жизни в идеальном мире, собака капиталистическая».       «Не такой наглой и неблагодарной я тебя растил. Не для того принял в семью, что бы потом отдать за капиталиста».       «Да твоя вера только отбивает у людей желание трудиться и стремиться к настоящим ценностям».       И каждый раз, после подобных снов, мы просыпаемся в холодном поту посреди ночи. А иногда ещё и трясучка бьет.       Сейчас же ты зашла в комнату, устало протерев глаза. Небось после вечерней молитвы только.       — Я устала.       — Понимаю. Отдыхай, чего уж, — я же продолжил читать.       Ты же, ничего не говоря, уже через пару секунд легка на кровать рядом со мной и накрылась одеялом, теперь же смотря куда-то наверх, в потолок. А после этого вообще свернувшись «калачиком».       — Скажу честно, я чувствую себя перегоревшей после сегодняшних переговоров. Наговорила на месяц вперед, ей-богу. Возникает ощущение, что даже не хочется никого видеть и слышать… Что читаешь, кстати?       — «На Западном фронте без перемен».       Ты даже на несколько секунд увела взгляд в сторону, явно вспоминая, читала такое или нет. Ну, ты всего Ремарка перечитала так-то ещё во времена универа.       — А… вспомнила, — заключила ты наконец спустя минуту раздумий, после чего прикрыв глаза, тогда как я погладил тебя по голове, отчего поначалу ты даже слегка вздрогнула. Ещё около двух недель назад у тебя были длинные шикарные волосы до талии, а сейчас чуть ниже плеч. Ты, конечно, говорила, что хотела бы отстричь их, но чтоб настолько сильно… Этого я никак не ожидал, признаю. Хотя, тебе всё равно идет.       — Завтра Рождество, в конце-то концов, а также наша шестая годовщина. Уверен, что хоть немного за этот день, но ты отдохнешь. Я и сам устаю сильно в последние месяцы, если честно, так что хотя бы один выходной день, как бы странно то ни было, для меня в радость. А сейчас, если ты позволишь, я мог бы составить тебе компанию, — после этого я отложил книгу на прикроватную тумбочку и лег рядом, также накрывшись одеялом. Ты же лишь вновь устало взглянула на меня, после чего подвинувшись ближе и обняв, ткнувшись носом в ключицу.       Знаешь, зачастую нам сейчас не хватает таких вот моментов, когда мы могли просто лежать в обнимку после работы, даже ничего не говоря, а просто наслаждаясь тишиной и присутствием друг друга.