С любовью, Д

      — Не реви.       Я не умею поддерживать.       Приём у Слизнорта не задался с той минуты, как я оказался там. Сидеть с толпой напыщенных отличников, тупых, как пробки, зубрил, заглядывающих в рот слизеринскому декану — то ещё развлечение. Я не смог бы вытерпеть это трезвым.       Конечно, я напился, и у меня есть все основания: я должен убить Дамблдора, должен протащить Пожирателей в Хогвартс, должен разлюбить Поттера и вытерпеть его компанию на этом ёбаном собрании.       Мы сидим слишком близко. Нас рассадили по уровню любвеобильности коллекционера. Сначала Поттер, конечно же, потом грязнокровка, следом я и остальная массовка.       Нас отделяет чёртова Грейнджер. Хвала Мерлину, нас разделяет чёртова Грейнджер!       У него глаза зелёные, будто два огромных изумруда. Волосы чёрные как смоль. Очки ещё эти дурацкие. Больше всего их обожаю.       Конечно, долго я не продержался. Я игнорировал его весь учебный год, держался подальше. А тут вот он, сидит, смиренный, морщится. Ему тоже это всё не нравится. Похвально.       Выпив в итоге бутылку шампанского и прихватив ещё одну с собой, я выскочил из всей этой бодяги и поплёлся в женский туалет. Как всегда. Я там весь шестой курс обитаю. Там тихо, промозгло, неуютно, вечно Миртл ноет. Думаю, я этого заслуживаю.       Конечно, всё накрылось пиздой. Первое, что услышал, входя в туалет — женские всхлипы. Мерзкие такие, похожие на хрюканье свиньи. На Миртл не похоже — она воет, как белуга, а тут свинья. Мне абсолютно это не нужно, но почему-то сегодня, заёбанный ёбаным Поттером, я полон любопытства и жажды сделать этот день ещё ужаснее. И я иду внутрь.       Рыжая Уизли сидит под раковиной, совсем не по-девичьи раскинув ноги. Тушь потекла, волосы слиплись и разлохматились одновременно, где-то в луже валяется гриффиндорский галстук. Блузка так расстёгнута, что могу поклясться — подойди я ближе, узнаю, какого цвета лифчик.       В её руке бутылка огневиски. Выпита одна треть. Собутыльник! Я знаю, почему она ревёт. Я знаю, по кому она ревёт. Это и идиоту ясно. Она ревёт по нему. Я же вижу. Я так же ревел.       Подхожу совсем близко. Она замечает меня, пьяным взглядом пытаясь сфокусироваться на моей фигуре. На её лице побитой собаки мелькает презрение.       Лифчик бежевый.       — Не реви, — зачем-то говорю я. Не люблю, когда девушки плачут. Даже такие омерзительные, как она. Не то чтобы не люблю. Скорее, теряюсь, злюсь и пугаюсь одновременно.       — Проваливай, — она шмыгает и вытирает нос рукавом.       Я хмыкаю и думаю, что она абсолютно права. Что я забыл тут, рядом с плачущей мелкой Уизли? Пусть себе ревёт на здоровье, мне-то что.       Есть что. Мне больно.       Моя пьяная голова решает, что я сяду рядом. И кое-как плюхаюсь около неё, чуть не разбив бутылку. Так близко, что задеваю раскиданные ноги. Она поворачивается и выплёвывает:       — И что ты тут забыл, Малфой?       — Собутыльника, — я поднимаю вверх шампанское и зазывно покачиваю им в воздухе.       Она смотрит на меня своими заплывшими глазёнками, долго смотрит, присматривается. Я никуда не спешу. Тут она отворачивается от меня, берёт огневиски и отпивает прямо из горла. Во всей её позе так и читается — ну и хер с тобой!       Так мы молча пьём с полчаса. Я успеваю осушить половину бутылки и захмелеть ещё сильнее. Шампанское — удивительная вещь. Что бы я ни пил, но с игристого меня всегда сносит моментально. Уизли не отстаёт.       — И что ты тут забыл? — с наездом спрашивает она.       — То же, что и ты, — не задумываясь, отвечаю я.       — Много ли ты обо мне знаешь, Малфой?       Я слышу, как она злится. Да, много, рыжая тварь.       — Я знаю, что ты напиваешься в одно лицо в школьном туалете, как последнее ничтожество. — Я делаю глоток. Как и я.       Она опять на меня смотрит. Я прямо слышу, как скрипят у неё в голове пьяные шестерёнки. Минуты две молчания, и она начинает икать.       — Сочту за согласие.       — Отъебись.       Ещё полчаса мы пьём молча. Ну как молча? Под горькое икание.       Шампанское полностью осушил. Глянул на Уизли — огневиски осталась ровно половина. Только сейчас замечаю, что она больше не ревёт.       — На, — она протягивает мне свою бутылку.       — Спасибо. — Я удивлён. Боже, я и правда пьян.       Ещё минут двадцать. От огневиски осталось совсем немного. И она опять начинает реветь. Ну, хотя бы икать перестала.       — Не реви.       — Не могу!!! — вдруг взвизгивает она на весь туалет. И заливается таким рёвом, слёзы чуть не фонтанчиком брызгают. На секунду я испугался, что она затопит туалет. — Не могу! Не могу! Не могу!       Громко вздыхаю. Почему-то мне кажется, что я должен ей помочь. Наверное, потому что меня уже не спасти. А её — ещё можно. Она, наверное, хороший человек. Не знаю. Наверное, она даже красивая.       — Да любит он тебя, дура.       Она резко замолкает. Её глаза внезапно просветлели, руки затряслись. Громко дышит, словно задыхается. А потом разворачивается ко мне и спрашивает так серьёзно, как только может:       — Откуда ты знаешь?       — Потому что он не любит меня.       Она хмурится и ничего не понимает. Ну я же говорю — дура дурой. Он у тебя на блюдечке. Он весь твой. И весь не мой.       — Вспомни, как он смотрит на тебя. Как говорит с тобой. Как касается. А теперь вспомни, как он смотрит на меня. Как говорит со мной. Как касается, — я говорю куда-то в пустоту.       — Ты…       — Я добиваюсь его внимания всю грёбаную жизнь. А к тебе он липнет сам. Я проиграл, а ты выиграла. Поэтому иди и бери его, дура. Он слишком Поттер, чтобы подойти первым. А я пока допью. — Я вырываю из её рук огневиски и делаю непостижимо огромный глоток. Горло неприятно обжигает.       Она всё смотрит на меня, а я не гляжу на неё. Что я там увижу? Удивление? Шок? Да надо быть идиотом, чтобы не понять, как я без ума от него. А, она же дура. Тогда всё нормально.       — Ты втюрился, — констатирует она.       — Ты тоже.       — Я девочка.       — А я мальчик. Какие ещё очевидные факты пообсуждаем?       Она молчит. Смотрит на меня, изучает. И хмыкает так по-слизерински.       — Сложно любить того, кто тебя ненавидит.       Это правда. Поттера вообще сложно любить. Он кособокий, неуклюжий идиот, который на свою задницу постоянно ищет какое-то дерьмо.       — Тебя он не ненавидит.       Уизли отворачивается от меня и наконец-то собирает в кучу свои ноги, сворачиваясь калачиком. Утыкается курносым носом в колени и бормочет себе под нос:       — Любит… как сестру.       Дура.       — Ну и с чего ты это взяла?       — С того, Малфой, что я видела их. Они целовались. Случайно наткнулась. — Её слова такие горькие, что во рту появляется неприятный привкус.       — Кто с кем?       — Гарри и Гермиона.       Блядь.       Мне показалось, что я протрезвел и больше никогда в жизни не расслаблюсь. Чёртова Грейнджер! Этого просто не может быть. Казалось, я уже смирился, что Поттер отправляется призом в палату семейки Уизли, но грязнокровка, заучка Грейнджер… Лохматая, неотёсанная, неумытая Грейнджер.       Умная, смелая и преданная Грейнджер — проносится мысль где-то на периферии.       Мы молча допиваем бутылку. Оба не знаем, что сказать. Наше мучение нависло над нами, хоть режь ножом. Оба смотрим в пустоту то ли снаружи, то ли внутри.       — Ну мы и лузеры с тобой, — Уизли еле слышно хмыкает. Я поворачиваюсь к ней, она улыбается. — Но ты больше лузер, чем я.       — Моё достоинство не позволит это признать, Уизли.       Кого я обманываю — давно уже позволяет.       — Как ты там сказал? «Я знаю, что ты пьёшь в туалете, как последнее ничтожество»? — хмыкает снова и с весельем добавляет: — Лузер.       Конечно, я хочу остроумно ответить. Но в голове, кроме слова «дура», ничего не вертится.       — Где злорадство над моей болью? Я лежу тут, размазанная и разъёбанная на куски, а ты рядом хнычешь. Зачем ты это делаешь?       — Считай, к тебе снизошла большая удача. Всё то, что я тебе рассказал… — Мне очень важно было этим с кем-то поделиться. Я делаю это не ради тебя, а ради себя. Или хочу думать так. — Да я, блядь, не знаю, что я здесь делаю и что творю.       — Не страшно, что я всем расскажу? — На удивление, в её глазах нет ни доли ехидности и коварства. Вижу, что не будет этого делать. Гриффиндорка.       — Да тебе никто не поверит.       — Я сама еле верю.       Я хмыкаю. Почему-то мне с ней комфортно. Она в меру язвительна и в меру гриффиндура. Это напоминает мне его. Видимо, нахваталась, ошиваясь рядом.       — Как давно? — Она шмыгает носом и немного пододвигается ко мне. Мне плевать.       — Курсе на четвёртом понял — если его на том грёбаном турнире сожрёт дракон или кальмар, я пойду ко дну вместе с ним.       — А я влюбилась в него ещё до нашей встречи, — отвечает она, будто её кто-то спрашивал.       — Если говорить в таком ключе, то я — чуть ли не с рождения.       Она мерзковато хихикает. Мы опять замолкаем на какое-то время. Веки стали слипаться. Алкоголь разлился по организму с новой силой, делая тело тяжелее.       — Малфой, что нам делать?       Я ничего не отвечаю. Я не знаю. Реальность плывёт. Кажется, я засыпаю. Закрываю глаза, прислонившись головой к стене. Всё, я слишком много сказал и завтра буду жалеть. Но, может, я первый и последний раз сделал что-то хорошее. Слышу звон разбившейся о стену бутылки и шуршание рядом. И тут же чувствую, как чьи-то тёплые губы касаются моих. Мы целуемся очень больно. Этот поцелуй полон печали и горя. Благодарности и ужаса. Мы оба представляем его.       Она отстраняется от меня. Открываю глаза. Её лицо очень близко. Красное от слёз и чёрное от туши.       — Любить дальше, — хрипло отвечаю я, смотря ей прямо в глаза.       — Спасибо, — говорит она тихо, одними лишь губами. Я киваю.       Она кое-как встаёт, зачем-то поправляет мятую одежду. Ей это, конечно, не помогает. И походкой разбитой клячи направляется к выходу.       Представляю, как Поттер целует Грейнджер. Её лицо тает, и вот он целует Уизли. И вот он целует меня.       Я засыпаю в туалете. Может, потому это всё было, что она может идти, а я остаюсь в вонючем туалете. Может, потому, что она светлая, а я тёмный. Она тёплая, а я холодный. Она живая, а я мёртвый.       Кто как может. Любим дальше.