Порченная.

— Иногда вместо того, чтобы откусить, нужно сожрать весь стол полностью. — Возможно, ты права. Мы ведь про еду?       Перед глазами мелькают белые пятна, но я все же отчетливо вижу, замечаю машинку, из неё выходит двое человек, они одеты в форму, странную, она не была похожа на ту специальную одежду из моей страны.       «Однако быстро, наверняка, у них тут рядом отделение», — быстро пронеслась мысль. Голова жутко, до этого вовсе не ощутимо, начала болеть, отдавая неприятные импульсы боли. Незнакомый язык, люди в непонятной форме — все эти факты только усугубляли ситуацию, они должны ввергать в ужас, из-за не понятной и вообщем не стабильной обстановки, но я, находясь ещё под эйфорией, лишь прикрыла устало веки, обрушивая тёмный занавес на себя. Но уши были настороже, они улавливали звуки едущих по дороге машин, голоса людей, возню где-то рядом за спиной.       Тяжёлая, мозолистая рука слегка сжала плечо, и я в миг открыла широко глаза, от удивление машинально дёрнувшись, словно не воспринимая ничего, туманный взор обратился к схватившему меня мужчине. Уже в возрасте, с поблёскивающими нитями седых волос, что отчетливо были видны в его темных волосах, фуражка на голове слегка скрывала этот факт. Но больше всего меня привлекла кобура на его штанине. Пистолет вестник смерти, а в крепких руках госслужащих — оправданный вестник смерти. Мужчина слегка прищурив тёмные, карие глаза, что-то громко сказал стоящему рядом товарищу, и я гневно сомкнула брови, прикусывая напряженные, тонкие губы, язык смочил их, пробуя на вкус соленые слёзы и метал от собственной крови. Я была зла на себя, такой тупой, неоправданной злостью, потому что не понимала о чём они говорят, голова сразу, словно в инстинкте, повернулась в сторону магазинов, зрачки тут же испуганно и неверующе расширились, трясущей рукой я закрыла себе глаза, почему же я раньше этого не заметила? Дура.       — Не может быть… — сухо и тихо, как мышь прошептала я, от чего мужчина рядом немного дёрнулся от незнакомых слов, что я произнесла. В моей голове было лишь одно: этот язык, все эти причудливые каракули с кружочками. — Нет! Нет… — вскрикнула я, в охватившей меня истерике, пытаюсь вырвался от руки полицейского, убежать куда-то, проснуться… Но крепкий захват за долю секунды стал жёстче, он… Будто бы стальной.       Захлёбываясь в слезах, я перестав дёргаться, отчаянно посмотрела в глаза мужчине, во взгляде моих голубых глазах неестественно отражалось безумство, страх и что-то ещё такое, от чего мужчина напротив меня содрогнулся, но в туже секунду он вернув себя контроль, вновь что-то сказал товарищу, он быстро, слегка пробежав глазами по моему лицу, другой рукой взяв за поясом наручники, сковал меня ими, окончательно убивая что-то внутри, будто бы там что-то сдохло и лишь слёзы, что до сих пор продолжают стекать по щекам, обдумываемые ветром соленные и мокрые дорожки на лице, холодно, равнодушно, даже вызывающе говорили, что я все ещё жива. Бросив на меня ещё раз странный взгляд вперемешку с чем-то доселе нечитаемым, полицейский крепко схватил не сопротивляющееся тело за скованные руки, ведя прямиком к машине под аккомпанементы, то есть голоса людей. Меня бросили в машину, тяжелая рука мужчины переместилась на плечо, не сильно сдавливая, дабы удержать на месте, как только второй полицейский сел в машину, мы в тот же миг и тронулись.       Наверное в тот момент я ничего не чувствовала, казалось, будто внутренности взбили блендером и посыпали сверху эмоциями. Бог же мой, как тяжело… Боже, как тяжело ощущать это давящее, пустотное чувство. Хуже смерти, хуже прибывание в больнице, это что-то ещё не происходившее со мной. Голова вновь дала о себе знать, раскалывая и раскалывая черепную коробку на части своей колючей болью. Я прислонила горячий лоб к холодному стеклу машины, благо тяжёлая хватка позволила это совершить.       Перед до мной проносятся улицы, они европейского типа, чем-то похоже на Нью-Йорк, но было видно некое отличие: люди. Они были такими разными, как только я вышла из переулка, я подумала фестиваль, косплей, праздник какой-то, а это тривиальная повседневность, так ходят каждый день. С разномастными цветами волос, гротескной одеждой, что была разнообразной с некой причудливой формой. Не смеяться, не плакать больше ничего не хотелось, я прикрыла глаза, ныряя в мысли, как в спасательный круг.       Когда мы приехали, меня тоже не сильно жаловали, вели грубо, без церемоний, но оно было и ясно, ведь так поступают с городскими сумасшедшими. Перед взглядом вновь мелькнула вывеска с незнакомыми словами, теперь я точно уверовала, что это правда. Это мир, в который я попала был из аниме. И паника ещё пуще стала подкрадываться мурашками по спине, ведь я четко помнила, что этот мир опасен, жуткий, он хуже нашего…       Мысли хаотично «уплывали» от меня, вместо этого я осматривала обстановку, в которую попала. Мы шли по длинному коридору, он хорошо освещён, двери были с каждой стороны, наверное это были кабинеты, мы же не на секунду не останавливались, всё шли и шли, около пяти минут точно, кажется, я теряюсь во времени. Не могу понять: сейчас обед или же утро? Солнце было наверху, когда я смотрела, значит все же обед. Но наша «дальняя» дорога подошла к концу, другой человек, который шёл с нами рядом, отворил дверь. Это было немного затемнённое помещение и воздух здесь был спертым, в комнате был лишь серенький, явно из метала стол и два стула, что стояли друг напротив друга. На столе была одна лампа, что поблёскивала, освещая тусклым, жёлтым светом лишь лица и тела сидящих, нежели помещение. Но на то и был сделан расчёт. Обстановка предполагает давление.       Наконец, меня усадили куда-то за стул, перед этим больно, как вещь кинув на него, наверняка, потом останутся синяки, но это было последним, что меня сейчас волновало. Напротив меня сел тот полицейский, который заковал мне руки. Он был более собран, чем тогда, когда меня задерживали, в руках у него была круглая, чёрная штучка. «Это наверно переводчик», — в тот момент подумала я. Брови слегка сомкнулись, головушка то родная до сих пор подаёт импульсы боли.       — Откуда ты? Ты иностранка? — спокойно спросил мужчина, смотря прямо на меня, фуражка с его головы куда-то пропала, он одной рукой зачесал свои волосы назад, его тучная фигура слегка напрягалась, словно в ожидании чего-то, корпус туловища оперся на серый стол, за которым мы и сидели. Я не понимала о чем он мне толкует, по интонации это был вопрос, но в этом не было смысла, ведь в ответ я ничего не могла сказать. Капелька пота скатилась со лба, из-за духоты, что образовалась в помещение. И, наконец, пожалуй, не выдержав груза молчания, я решилась что-то произнести.       Наклоняюсь поближе к мужчине, я смачиваю пересохшие губы, язык проходит по верхней и нижней, и из горла сорвался тихий хрип. Желтый свет ещё лучше украсил лицо, показав всю отрешённость и неверие. Я приоткрыла губы, низким тоном, едва-ли слышным, говоря:       — Я ни-че-го не понимаю, — специально произнесла по слогам, нарочито стараясь сделать голос более дружелюбным, таким образом пытаясь показать, что я обычный человек, но это было лишнем, полицейский лишь бросил на меня сконфуженный взгляд, он, слегка привстал, дабы пододвинуть листик и ручку, но заметив мой жаждущий взгляд на стакан воды, подал и его. Я благодарна кивнула, сразу накинувшись на склянку, делая быстрые, судорожные глотки, осушая полностью стакан.       — Напиши своим языком на листке что-то, — вновь заговорил мужчина, в это раз более мягче, чем в прошлый, но заметив тут же повторно непонимающий взгляд, он начал объяснять жестами, что нужно сделать, с трудом, но я вникла в суть.       Обхватив ручку, я быстро написала несколько строчек, хотелось, конечно, матерных, но здравие взяло надо мной вверх, я тихонечко про себя хрюкнула от смеха, полицейский сразу же кинул на меня вопрошающий взгляд, на что я в туже секунду и заткнулась. Перед тем, как уже передать лист, я взглянула на него ещё раз, читая немо губами:«Я хочу жить. Нужно… Это всё сон?»       На последних словах, что-то сжалось внутри меня, постепенно приходило осознание. Пока полицейский с помощью той чёрной аппаратуры пытался определить язык, я судорожно вздохнула, но тут же успокоилась. Конечно же, как я и говорила: «Перед смертью не надышишься… Значит это лишь конченная, но хорошая иллюзия, сон, который скоро закончиться. Но это не значит, что я не буду ощущать страх и опасность».       Как вдруг, полицейский вздохнув, резко поднялся со стола, я тут же вклинилась взглядом в его глаза. И испуганно, с ужасом застыла, скривив губы. Правильно писал Марк Тулий: «Глаза это зеркало души». Я не знала, что будет со мной дальше, но инстинктивно, лишь только заглянув в глаза мужчины, я сразу определила, что это будет что-то не хорошое, эти бушующие эмоции, властные в глазах мужчины.       — Тачи, звони в специальный отдел, — быстро проговорил мужчина, на что я ещё больше вжалась в стул, из-за потока незнакомых слов и накалившего на меня страха. Я выглядела, как та подбитая птица, которой скоро оторвут крылья.       «Это все сон! Сон, сон сон, — быстро-быстро бормотала у себя в голове, отказываясь верить, но все это было таким реалистичным, а боль, а эмоции, которые я сейчас испытываю, — неужто…»       — Что случилось? — удивленно спросил напарник, скосив глаза на меня, осматривая на наличие чего-то ведомого лишь ему. — Вы…       — Помнишь приказ? — перебил мужчина своего напарника, на что Тачи тут же смолк, напряжённо смотря на него. — Всех, кто говорит на мёртвом языке, нужно сдать специальному отделу.       — Так она… — глазёнки Тачи тут же понимающе заблестели, а руки пытаясь себя чем-то занять, слегка пригладили форму. — Тогда, оставляем девчонку тут?       — Да, мы должны следовать инструкциям, ты же помнишь, — машинально промолвил мужчина, его глаза замаслились каким-то лихорадочным блеском, он тут же вскинул голову, вновь обращаясь взглядом к напарнику. — Ох, Тачи! Как же нам повезло, нашему отделу, наконец-то, перепадут деньги! — громким басом сказал полицейский, усмехаясь, уголки его губ, словно приклеенные, были вздернуты верх. — Не могу поверить, что нам так перепало, пошли! — Он тут же подошёл к Тачи, хлопая его по спине. — За это нужно выпить!       Я вновь гневно сомкнула брови, от непонимания, о чем они толкуют. И когда дверь закрылась за ними, погружая меня в спасительное одиночество и некую пустоту, я не выдержав, опрокинула стул, задевая провод лампы, та предупреждающе замигала, угаснув, в последний раз показав мое потерянное лицо, что вот-вот превратиться в слезное месиво. Я изнеможённо прислонилась руками и лбом к стене, съезжая по ней, как слёзы в тот же миг по щекам.       — Да!.. Да, чтобы вы все твари, суки… Чтоб вы сдохли! — надрывно кричу, стукаясь лбом об стенку, сердце болезненно отбивало ритм. — Боже, за что?! За что ты поступил так со мной? — из горла доносились уже жалкие хрипы. — Лучше бы я там умерла! Лучше…       Бездонные, голубенькие глазки смотрели в пол. Меня поразило, будто бы молнией, полное и окончательное осознание того, что это реальность. Не было больше сна. Не в силах больше кричать, тело устало растеклось по холодному полу, ножка сломанного стула валялась где-то рядом, руки, что были до сих пор закованы наручниками неприятно саднили, а высохшая корка крови в ноздрях лишь усугубляла и без того мерзкую, неприятную ситуацию, и как назло: в эти моменты пустота тебя не обволакивает, будто бы шоколадом, тут память берет вверх, она давит и душит… Душит память своими воспоминаниями. В тот миг это был последний раз, когда я что-то сказала, пока тяжёлые, словно свинцовые веки не утянули занавес, погружая куда-то во мрак.       Мне всегда отец молвил так: будь сильней, чем нужно, плюй на свои ожидания, не думай про общество, когда это требуется и всегда-всегда рассчитывай на себя, будь эгоистом — истина, правила, которым я следую. И, видимо, такое восприятие жизни и помогло мне осознать все дерьмо, что навалилось на меня, когда я попала в чужеродный мир.       — Папа, я хочу жить… Нужно выжить… — пробормотала я сквозь стиснутые зубы, позорно глотая слёзы.