Начало новой жизни

Каждый день у Руневского уходил на раздумье, на тоску. Он уже знал сколько шагов от начала комнаты, если считать от дверного проёма, до подоконника, письменного стола. Сколько от его спальни до комнаты Свечникова, который уже вернулся в привычную форму. Раз уже выслушал от отца, что нельзя Саше так много думать, и что он подобен маятнику часов. Но разве упрёки остановят? Мужчина продолжал бродить по комнате, которая давно стала его клеткой, полной воспоминаний, путаниц. Сам себя запер… Каждый миллиметр был измерен шагом, даже помечены пыльные углы, правда для мыслей об одежде места в голове не было. Честное слово, если подойти и сказать вампиру, что его рубашка, ношенная два дня подряд без сменки, мятая, грязная или рваная — он тот час же её скинет, одним движением, с силой. Ему будет всё равно. Он не здесь. Он в омуте, названном «Прошлым». Тем, в котором он потерял первую супругу, нашёл в себе силы и познакомился с Алиной, которая так и не стала его женой… И её потерял… Только не старость их разлучила, а… Время? Быть может. Время начало для Денисьевой отчёт до глубокой старости, а с Алиной начало старт их разрыву. «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным». Двадцать шагов и он у комнаты. Тихий вдох. Четыре. Стука. В дверь. И молчание. Он не осмелится дотронуться до ручки, так же как и не посмел бы сейчас прикоснуться к девушке. От напряжения, казалось, сводит мышцы и кружится голова, он точно болен. «А что если она не у себя? Гуляет может, или уже внизу, сейчас поднимется и застанет врасплох. На её глазах блескнет жалость, а следом раздастся презрительный смех» …— мысли так и торопились, картина так быстро писалась перед его глазами, что пришлось зажмуриться, прислониться к деревянной двери лбом. Он был услышан, совершенно точно был. Как бы Руневский не торопил события, но они оба ещё не были готовы к разговору. Понимал прямо сейчас, вдыхая тонкий запах Алины Сергеевны у её двери, к глазам подступали слёзы, ноги подкашивались. Он не посмеет и поднять на неё глаз, а о разговоре и мечтать стыдно. Внутри совсем пусто и тяжело одновременно. Слезинки, что скапливались столь долгое время, наконец вышли наружу и теперь громко ударялись о пол по одной, в какой-то негласной последовательности: то левая, то правая, то обе вместе, они стучали. Колени согнулись сами, пришлось всё же уйти с глаз долой. Невыносимо держаться в самой глубине одиночества — там и холодно, и жарко. Руневскому то снилось ничего, то эта дверь. Он ломится, зовёт возлюбленную, она орёт, не как резанная ножом Кровяника, а от тоски. Как бьются в истерике люди, сходящие с ума… Он ей нужен. Он чувствует это и всё дёргается в преграду отчаянно стараясь разрушить, пробить своим телом, может быть, ценой сохранности собственного тела. Его охватывает пожар. Лёгкий треск пламени разрастается в миллион таких же, гулких песен огня, и снова крик. —Саша! Саша! Руневский, спаси! — а дверь всё никак не поддаётся. Чёрта с два! Он проломит крепость, что держит его любовь взаперти, даже если он снова обгорит! Если снова придётся лечить шрамы от ожогов, снова лежать в постели с невозможностью позаботиться о себе… —Руневский! Саша, ну что ты?! —ещё мгновение и, распахнув глаза, вампир видит над собой Свечникова, чьё лицо излучало беспокойство. —Господи, напугал! —Выдохнул он, тепло улыбаясь и убирая липкие от пота волосы со лба воспитанника. Одеяло давно сползло на пол и, кажется, побег совершён был давно, оно успело охладеть. Тяжело поднявшись и встав ногами на ковёр, Руневский закрыл лицо руками и вздохнул. Такой картине старший вампир лишь усмехнулся: —До такой степени тебя сны пугали только когда я тебя домой с поля боя забрал. Ты тогда ночами плакал даже во сне, а потом мы гуляли перед тем, как уснуть заново. Маленький ты меня будил своими попытками сбежать из дома или просто так, чтобы успокоиться, потому что «вы меня обратили — вам со мной и нянчиться» —Свечников не переставал придаваться настольгии и не скрывал своей улыбки. Он хотел заразить своим монологом Руневского, но не получалось. Тот был поглощен ужасом и обидой увиденной игры воображения. —Нам стоит возобновить традицию…— наконец проговаривает Саша и меняет ночную рубашку на домашнюю, мечтая покинуть спальню, наполненную кошмаром. Скоро они оба оказались на улице и закуривали сигары под симфонию сверчков. Стоя на крыльце и всматриваясь в небо, каждый думал о своём. Один о том, как вернуть доверие той, по которой ноет сердце, а второй о том, как унять чужую боль, как помирить деток между собой. Ведь Свечников понимал, как им двоим тяжко друг без друга, как они захлебываются каждый друг по другу, но в себе. —Саша, хочу сказать, что многие вещи кажутся страшными лишь от наших собственных переживаний. Тогда, у моей кровати, ты всё понял, осознал свои ошибки, но сейчас мне кажется, что урок ты не извлёк. Владимир Михайлович, как только пришёл в чувства — отправился разбираться с работой, которая успела встать без его участия. Это помогло абстрагироваться от пережитого горя хоть чуть-чуть, даже несмотря на сочувствующие слова коллег. Нечего ему вариться дома, он должен был оставить Алину с Руневским наедине, чтобы они сами захотели всё исправить, он предоставил возможность, но ею не пользовались… Досадно. —Что ты имеешь ввиду? —мужчина стряхнул пепел с носика сигареты и поднёс обратно к губам. Он в глубине души понимал, какого плана сейчас пойдёт разговор, но ему не очень то хотелось это признавать. —Ты так и не поговорил с Алиной Сергеевной, верно? — опущенная голова и то, как волнительно перебирались подушечки пальцев по костяшкам, говорили многое, даже если с уст не слетело ни звука. —Сашенька, ты. —Я пытался… Но не получилось. Я не стану врываться в её комнату, когда она меня видеть не хочет, так только сделаю хуже. Свечников на это лишь усмехнулся и снова затянулся: —А ты думаешь, что избеганием что-то решишь? Дела… Где-то ты больно по-взрослому рассуждаешь, а где-то эмоции берут над тобой вверх, и Александр Константинович превращается в Сашку. Маленького мальчика, которого мучают кошмары по ночам, он боится собственной тени от лунного света в тёмном коридоре, даже если он совсем не один, —тяжёлая рука легла на плечо и сжала, вызывая тёплую улыбку на лице Руневского, —Знаешь, когда ты сказал, что хочешь сделать предложение Алине Сергеевне, у тебя горели глаза, ты даже не задумался, нужно ли это ей? —рука сползла обратно на своё место, куда-то расслабленно вниз, — Ну, брак и вообще как она относится к семейной жизни? —затянулся, и выдыхая дым, Свечников затушил сигару о пепельницу, —Птички нашептали, что с её первым женихом дела до такого серьёзного дела не дошли, а ты не просто поторопил события, а перепрыгнул важный этап жизни любой влюблённой пары. Руневский растерянно хихикнул, потирая пальцем висок: —Ну, спасибо твоим «птичкам» — кошачьи глаза устремились ввысь, в небо, расслабляя, допуская мысль о неправоте его самого, даже если хотелось сделать девочку счастливой… Правда в конце концов получилось всё хуже некуда, —Она ответила мне взаимностью. Я надеялся, что мы построим счастье. Тут старший вампир не выдержал. —На фундаменте лжи? На обмане — счастья не сыскать и вот, она не желает тебя видеть, —Свечников глубоко вздохнул, понимая, что сейчас выпалил лишнего. Саша и без него понимает свою вину, пришёл за поддержкой, а его снова макают в это чувство. С одной стороны, это правильно, но неправильно прогонять измученную собаку, которая просит помощи. —Я переживаю за вас двоих ровноценно, но лечить раны, свои и её, вы должны без меня. — и уходящий куда-то на кухню, Владимир Михайлович оставил вампира наедине со своими мыслями. Его уже не волновало как поступит воспитанник, но что-то в груди надеялось, что шаг будет правильный.