Зима — это состояние души, но только нестабильное

***

— Ты слишком сильно «заботишься» обо мне, Гриш! Ты буквально лезешь во все, что я делаю и думаю, постоянно спрашиваешь и требуешь, чтобы я доказал свое местоположение и решение, почему же я там нахожусь. Это уже не забота! — выпаливаю я в порыве злости. Чай от моего резкого скачка со стола пролился. Гриша смотрит прямо в глаза и хмурит брови, а через мгновение делает выражение лица равнодушным. В его взгляде читается некая надменность наравне со злостью. Он осматривает меня сверху вниз, а затем размеренным голосом отвечает: — Артём, я «лезу» в твою жизнь, потому что переживаю и хочу полностью убедиться в твоей безопасности. Я и так приезжаю к тебе раз в два месяца, а, когда меня нет рядом с тобой, что приходится делать? Плевать на тебя и твою жизнь? Это глупо и совершенно неуважительно, согласись. Ты преувеличиваешь. — холодная расчетливая интонация пугает. От его взгляда хочется спрятаться. Он не прожигает насквозь…он режет пополам. — Тогда та ссора с Викой появилась из пустого места? А то, что ты постоянно переспрашивал, почему это я опять куда-то записался и что отвечал, и буквально умолял остаться дома, и не идти вообще никуда даже с Викой? Ты хотел, чтобы я вообще сидел только дома и ходил в университет? А когда я сессии сдавал в июне тебя вообще будто с катушек снесло. Ты от меня почти что не отходил. Я не мог никуда пойти без тебя, не мог даже разговаривать с Викой без твоего присутствия. Она даже начала сторониться меня! — кричу я на Гришу, отойдя от стола и подойдя к кухонным тумбам. Я впервые так кричу на него. Он продолжает сверлить меня взглядом, сложив руки в замок под подбородком. Выглядит особенно зловеще под холодным тоном лампы. На душе тяжко стало, надо извиниться. Я не хотел поднимать голос. Но мне надоело, что мое личное пространство слилось с его. — Прости…не стоило поднимать голос. Но мне кажется, что ты слишком перебарщиваешь с заботой обо мне. Я не настолько слабый и беспомощный. Вот видишь, я выговорился, как ты просил, но не хотел кричать. Оно как-то само, эмоции не сдержал, вспылил, хех. — нервничаю, по голосу и резко меняющейся интонации это прекрасно слышно. Гриша не изменился в выражении. Опустил руки. Чуть наклонил голову назад и сложил за ней руки. — Артём, это хорошо, что ты решил высказаться. Даже таким образом. Но пойми, я действительно боюсь за тебя. Ты не можешь отказывать, не можешь нормально ухаживать за собой. Ты всецело делаешь все, что только вредит тебе. Вот потому я и «лезу во все», как ты выразился. Это всё ради тебя, Артём. — холодная интонация воспринимается максимально жёстко. Сейчас вместо злости я испытываю небольшой страх. Он встал и близко подошёл ко мне, чтобы чётко видеть глаза. Хоть разница в росте неплохо так видна, он выглядит так, словно готов воткнуть мне нож в желудок. — У тебя есть личная жизнь, у меня есть личная жизнь. И твоя личная жизнь начинает по твоей же инициативе сливаться с моей против моей же воли. Ты мало говоришь о себе, мало говоришь о своих делах, эмоциях и мыслях. Ты интересуешься только моей жизнью, будто забыв про свою. Гриш, это не нормально. Я тоже хочу послушать то, что ты чувствуешь и думаешь. А ты только учишь меня как жить, расспрашиваешь меня об универе, знакомых, здоровье, самочувствии, а потом молчишь, ожидая, когда я заговорю и буду вести все время монолог. Я тоже переживаю. И тоже интересуюсь. — под его взглядом хочется скукожиться и закопаться под землю. Уверенность, с которой я проговаривал слова, теряет силу. Он стоит слишком близко, смотрит прожигающе, режуще и злобно, а в глазах виднеется лёд, от которого ужасно сильно исходит холод. Я прижимаюсь к тумбе, чтобы хоть как-то отдалиться от пронзительного контакта. А Гриша стоит и продолжает молчать, не двигаясь. Только взглядом давит на душу, будто готовится тесаком, как мясник, разделать тушу. — И что же такого тебе хочется узнать обо мне? Мои дела, да? О них и говорить нечего: работа в офисе до вечера, а затем проекты на ютубе допоздна. Это неинтересно слушать, потому что каждый день оно повторяется. Эмоции? Мысли? Хах, они как у самых обычных людей, зачем рассказывать о злости из-за тупости коллег и агрессии из-за неудачи? Это банально и понятно, даже упоминать об этом уже скучно. Я ничем не выделяюсь, а вот ты намного интереснее. Твои дни насыщены творческой работой, тем более твоё мировоззрение отличается от остальных. Ты уникальный, Артём. — холодная надменность спала с лица, но глаза и голос излучают нечто странное и даже страшное…будто я слушаю некого фанатика перед его идолом. Гриша вкладывает в слова столько чувства восхваления, сколько обычный человек не выразил бы при всей своей любви к другому. Но почему он считает себя «серым» по сравнению со мной? Почему он так относится к себе? Хочется задать ему эти вопросы, но он опять их проигнорит. Такого рода вопросы почему-то всегда обходятся или обсуждаются максимально коротко. — Прекрати, это звучит страшно. Ты тоже уникальный, потому прекращай занижать себя и свою жизнь. Ты не доверяешь мне, Гриш?

***

— Кажется, я опять не засну сегодня, — с наигранной радостью неожиданно проговариваю я, на что Вика отвечает смешком и продолжает рассказывать мне историю её выходных. Не понимаю, как она может спокойно вести себя перед сессиями, учитывая, с какими сложностями мы с ней сдаём. Но она выглядит вполне естественно и спокойно, не считая малой дерганности в движениях. В коридоре шумно. Приходится вслушиваться в речь подруги. Звуки сливаются в один, я перестаю понимать, что происходит вокруг меня. Странное чувство. Всё-таки надо было спать больше трёх часов. Гриша прав. Но ему-то сдавать ничего не надо, а я учусь на ту профессию, где надо проявлять креативность и ненормально работать на результат. Потому он и может сладко сопеть у меня на диване, пока я ебашу. Вика берет меня за плечи и встряхивает. Глаза фокусируются на светло-бордовых волосах, а постепенно и на всё лицо. Она усаживает меня на окно и одной рукой держит. Я не понимаю, что она делает. Звуки приглушенные, всё как-то болтается в глазах из стороны в сторону. Я вроде не выпивал, чтобы дойти до такого состояния. Она что-то вынимает из моего кармана. Смартфон, кажется. Кто-то с синими волосами подходит к Вике и что-то спрашивает. У меня что-то спрашивает, не могу понять. Вика чуть отходит, оставляя меня с Лерой. Однотонное нечто, похожее на гул толпы, усиливается. Бордовые волосы вновь показались рядом. Глаза ощущаются тяжело, словно на них повесили по тонне. Вика держит меня за плечи и что-то встревоженно бормочет. Я не могу вслушаться. Я стараюсь держать глаза открытыми, это сложно даётся. Чёрно-жёлтая куртка приближается ко мне и поднимает с подоконника, держа за подмышки. Знакомый нахально-грубоватый голос бросает какую-то фразу в сторону и ведёт меня куда-то. Я иду по коридору; ноги дрожат, чувствуются ватными, очень мягкими. Я слабо перебираю ими, сзади кто-то крепко поддерживает и что-то быстро произносит. Коридор расплывается сплошным синеватым пятном, в ушах раздаётся писк. Сзади слышны женские голоса. Мы, видимо, зашли в аудиторию. Два силуэта подбежали к размазанному пятну, похожему на стол, и что-то стали рассказывать. Писк утихает, но гул голосов стал слишком громким. Затем меня ведут на выход из комнаты и на лестницу. Я спотыкаюсь, но не падаю. Цепкая тяжёлая хватка сзади не дает. Мы спускаемся на первый этаж. Доходим, кажется до раздевалки. Голова болит. Глаза невыносимо держать открытыми, я надолго закрываю их. Кажется, проваливаюсь в сон. Я перестаю слышать гул. Темно. И тяжело. Голова ужасно болит, раскалывается так, будто я огреб битой по ней больше десяти раз. Глаза словно жжёт, они будто горят. В горле сухо, безумно сухо, как будто я пробыл в пустыне без воды весь день. Всё тело трещит от дискомфорта. Я через силу встаю, чья-то рука падает с груди на диван. Кажется, я дома. Одеяло вроде бы моё. Диван узнаю. В темноте не видно спящего, возможно, это Гриша. Я еле трясу его за плечо. Он прекращает сопеть и резко вскакивает. Он обхватывает меня и сильно прижимает к себе, утыкаясь носом в шею. Я приобнимаю его, как могу. Он отпускает меня. Гриша меняет позу, сев поближе ко мне, и берет за руку, гладя по ней пальцами. Сонный басистый голос Гриши прерывает ночную тишь: — Артём, как ты себя чувствуешь? Мне принести воды, таблеток или еще что-нибудь? Я, когда прибежал в университет, чуть не упал от твоего вида. Он мне теперь в кошмарах снится будет, ха-ха. — нервный смешок издается из его уст тяжело и грустно. В каждом слове отдается волнение и нервозность. Я пытаюсь ответить, но на выходе получается еле слышимый шёпот. Откашливаюсь. — Принеси воды и таблеток от головы. — мой голос звучит неестественно и хрипло, будто мои голосовые связки вырвали, измочили, сильно сжимали от влаги и высушили. Говорить неудобно из-за сильной неприятной сухости. А боль продолжает бить молотом по голове не переставая. Колющая и ноющая боль одновременно, как же славно. Я заболел? Вроде бы нет: только спал мало. Гриша за мгновение бежит на кухню, по пути потянув за одеяло. Я прикладываю голову к стене, к подушке, к дивану — стараюсь найти хоть какое-то положение, чтобы смягчить ужасную боль. Хочется кричать и разбить голову. Хочется вырвать глаза, чтобы они не ощущались так, будто на них кислоту вылили. Издалека слышится шум. Руку кладу на голову и стараюсь лечь хоть как-нибуль, чтобы облегчить боль. Это не помогает. Гриша включает свет в коридоре и приносит таблетки с водой. Я запиваю несколько обезболивающих одним залпом. Осталось только дождаться. Гриша присаживается на диван и кладёт руку мне на бедро. Во взгляде читается облегчение и нежность. Медленно подкладываю свою ладонь под его и сплетаю пальцы, сжав так, насколько смог. Он улыбнулся и присел к спине диване поближе ко мне. Кладу голову ему на плечо и прикрываю глаза. Чужая рука притягивает поближе, и моя голова начинает болеть слабее. — Тебе сделать зелёный чай, Артем? — шёпотом спрашивает Рофлер, поправляя положение тела. Я тихо угукаю. Сейчас чай был бы кстати. — Я донесу тебя до кухни, хорошо? Тебе сейчас лучше не напрягаться. — получив кивок, он чуть поттягивает меня за ноги к себе и, просунув одну руку под коленками и взяв другой за подмышки, поднимает с дивана. Тело ощущается совсем легко, конечности болтаются, а голова висит. Как тряпичная кукла. Хочется рассмеяться, но сил попросту нет. Я словно иссушен до смертельной границы. Он аккуратно кладёт меня на стул. Я вижу, что Грише тяжело плавно опускать меня, но нисколько не сомневаюсь в его силе. Чуть дрожит, руки трясутся, но в итоге без происшествий меня усаживают за стул перед дверью. Он ставит чайник, а меня пронзает еще раз головная боль. До этого я ощущал обычный дискомфорт и напряжение, но сейчас нечто колющее вернулось с новой силой. Каждый меткий удар — отдельная пытка. Голова от ударов даёт трещины, словно стекло. Надо ещё обезболивающего, иначе прям здесь скончаюсь! Слишком тяжело выпустить из своего рта даже звук. Та просьба далась мне чудом. Открываю рот — хриплый выдох. Надо ещё раз. За что мне, блять, весь этот пиздец… — Принеси…ещё…обезбола.— шёпотом прошу я. Я смог сказать что-то ещё, какое счастье. Гриша сразу выходит из кухни и незамедлительно кладёт таблетки на стол. Видимо, он оставил их в зале, потому так быстро и нашёл. Стакан воды, выдавливание из пачки таблеток, глоток. Гриша недовольно смотрит и встаёт у столешницы, не отрывая взгляда от меня. Сейчас он выглядит так, будто собирается устроить мне суд. Но он молчит. Стоит, прожигает и не роняет ни звука. Он тихо наливает мне и себе чай в кружки, приносит на стол и присаживается за стул. Медленно пьёт, стараясь не издавать хлёпающих звуков. Глаза устремлены в стол, зрачки не двигаются с места. В тусклом освещении его болотные радужки образуют сплошную темноту, отчего глаза выглядят таинственно пугающе. Будто в них держится поглощающая пустота, готовая схватить душу и утащить в себя. У меня уже бред начинается? — Артём, это было последней каплей.

***

— Я перестал тебе верить с того дня, как ты упал от переутомления. Тогда это было последней каплей. Ты буквально не можешь нормально о себе позаботиться. Ты в любом случае сделаешь всё так, чтобы лучше было кому-то другому, но не тебе. Ты продолжал внаглую улыбаться мне, что все прекрасно. Продолжал лгать, что по собственной инициативе записывался на какие-то мероприятия, а сам валился с ног. А Вика…я молчу про неё. Она либо слепая, либо ей наплевать на тебя. Хотя нет, скажу точнее — вы с ней два идиота на пару. Какой смысл мне вообще говорить тебе или ей что-то о себе, если вы сразу начнете мне отдавать все свои силы, чтобы «пожалеть и помочь». — Гриша вскипает. Вместо некого фанатизма в словах и глазах читается только злость. Злость на всё. Он держит кулаки сжатыми, еле держится, чтобы не сломать либо меня, либо всё, что вокруг. Я боюсь его. Боюсь, что он ударит. Я чувствую его сильную агрессию: он словно коптит пространство вокруг себя. Но слова про Вику въелись в сознание. Будто в голове что-то треснуло, сломалось.

***

— Вика, а мне точно нужно было идти с тобой? Меня ведь Гриша пошёл встречать, а я так нагло иду с тобой. Тем более он говорил… — Он много чего говорит, что, порой, может сильно обидеть. Тем более со мной будет веселее. — улыбается Вика, но всё, что она сказала, звучит как скрытая обида и злость на Гришу. Да и улыбка какая-то натянутая. В душе встает горький комок. Да и от этой улыбки как-то хорошо видны мешки под глазами. Она, видимо, тоже плохо спит. Макияж, конечно, прикрывает их существование, но если чуть внимательнее приглядеться, то тогда они будут отчётливо видны. М-да. Ногами перебирать тяжело. Вика опять что-то рассказывает. Я ей угукаю и осматриваюсь. Он ушёл… совсем на душе становится неприятно. … — Артём, осталось ещё немного. Нам нужно сделать совместную фотографию, что мы участвовали в этом конкурсе. Тебе же хуже будет, если не покажешься и свалишь. — тихо убеждает Вика, вытягивая меня вперёд. Её слова звучат совсем жёстко. А как же Гриша? Почему она зла на него? Я выдавливаю из себя улыбку ради фотографию. Вика радуется и приобнимает за плечо, хваля. Мне противно. Мне всё равно на этот конкурс, на ее слова. Мне хочется вернуться к Грише. Я прощаюсь с ней и ухожу. Она кричит вслед, но я не поворачиваюсь. Впервые в душе чувствуется такой ужасный ком. Впервые мне не хочется подольше времени провести с Викой. Впервые мне стало так неприятно от её действий и слов.

***

Гриша замечает мой страх и отходит. Садится на стул и кладёт руки на стол, соединив пальцы. Крепко, будто пытаясь что-то сломать. Я расслаблюсь, но… Что я не знаю про Вику? — Да, Артём, Вика от тебя ничем не отличается. Возможно, она говорит побольше о своих проблемах, чем ты, но стоит учесть, что рассказывает только про те, что связаны с её будущим и родителями. Она тоже отдаёт всю себя ради других, и я достаточно пообщался с ней, чтобы это понять. А ты не особо замечал её усталость. Ты, в принципе мало что замечаешь, Артём. Вы с ней действительно прекрасные люди, и я ценю каждого из вас. Но ваше неуважение к самим себе просто вымораживает. Моя жизнь сера и скучна, но если я додумаюсь хотя бы раз при вас заикнуться про какую-то свою тревогу или проблему, так там такое нахуй начнётся, что не опишешь одним словом. Вот только она до сих пор со мной нормально не разговаривает после ссоры. — злость уходит из его слов, но они стали ощущаться более…устало и дружелюбно. Его твердая холодная интонация перестала скрывать искренние добрые чувства. Слова сейчас имеют больший вес, чем мимика, голос и поведение. Но почему на душе так больно и обидно? — Я уже не мог молчать об этом. Мне действительно тяжело смотреть на вас двоих, в особенности на тебя. Она втягивает тебя в свою активную жизнь, вообще не думая ни о чём. Ей важно забыться в людях. Ей важно не слышать себя. Это единственное, что отличает её от тебя. И почему-то она пытается сделать так, чтобы у тебя было также. Возможно, даже хорошо, что она избегает тебя. Так будет лучше. — голос больше не излучает холод, но его слова про Вику колят также, как и его речь несколько минут назад. Взгляд потеплел, руки расслабились. Он внешне перестал быть напряжённым. Но теперь напряжен я. Голова гудит. Я перестаю понимать вообще всё, что он сказал. Это звучит так правдиво, но почему я отказываюсь это принимать? Всё так…походит на правду, что хочется провалиться и исчезнуть. Но это злит. Я испытываю агрессию, постепенно растущую и вскипающую. Его слова звучат правдиво, но я не могу их принять. Не могу принять и его слова про Вику. Он тоже во многом ошибается и поступает ужасно. Почему-то создается такое ощущение после его «признания», что только он правильно поступал и поступает. Только он содержит в себе адекватные здравые мысли и суждения. Только он прав из нас троих… Он ждёт моих слов. Он видит, как я вскипаю. Он прекрасно это чувствует. И он не понимает. Взгляд чужих глаз не отрывается от моего лица, рук, которых я сжал. И я решаюсь на ответ: — Ты не скучен, и я готов повторить это еще несколько раз. И мы не устраивали «пиздеца», как только ты что-либо решался рассказывать. Мы действительно проявляли переживание и волнение, что нормально. Или мы должны были плюнуть на твои проблемы, даже самые мелкие, как ты это и делаешь? Ты прав: многое я не вижу и не замечаю. Не замечал измотанности и настоящих причин отстраненности у Вики. Возможно, я привык видеть её такой радостной, лёгкой и простой в общении. Вероятно, из-за того, что тоже не жалею себя, не замечаю проблем у Вики. Но ей не наплевать на меня. Она всегда заботилась обо мне. Всегда переживала и помогала. В этом ты точно не прав. — стараюсь сдерживать злость за Вику. Она заботится обо мне по мере своих возможностей. Вика — отличная подруга, она почти что мне сестра. И он знает про это, но почему-то говорит такие неправильные вещи, что моя реакция агрессией не должна быть удивительной. — Хах, правда что-ли? А мне кажется, что из-за обиды на меня она ту проклятую неделю не давала нам видеться, подкидывая новые мероприятия и заявки на участие тебе через учителей или сама лично. Я отчётливо помню, как она взяла и потащила тебя за руку после пар куда-то в сторону, когда я шёл тебя встречать. Она меня видела, Артём. Ты понимаешь, что из-за какой-то тупой ссоры она довела тебя до такого состояния, не учитывая, что ты, как самый настоящий идиот, будешь полностью забывать про базовые потребности и отдавать всего себя делу? Не задумывался? — Я встал в ступор, а в голосе Гриши играет насмешка и слабая надменность. Он будто смеётся надо мной, но я понимаю почему. И теперь я начинаю понимать всё то, что он говорил про меня с Викой… — Наверное, тебе сейчас очень тяжело думать так о Вике, но и мне тоже. Я пытался с ней поговорить после той ссоры, но она отказывалась. А затем начала тебя от меня отдалять. — с неким равнодушием бросил Гриша, повернувшись телом ко мне. — Расскажи мне, что вы тогда обсуждали. Я знаю, что ты зациклен на мне, даже очень. Но этого недостаточно. — Это не важно. Важно то, что эта обида довела сейчас до такого пиздеца нас обоих. Да она, наверное, и себя ебать как замучила. — эти секреты и постоянные умалчивания раздражают. Опять мне что-то не стоит знать, так как «это не важно», «это не интересно» и т.п. Гриша, я уже не могу. Это было последней каплей. — А что мне вообще стоит знать? Я не могу узнать о твоей жизни, не могу узнать о твоих тревогах, проблемах и мыслях, не могу, блять, даже услышать нормальное объяснение, почему ты поругался с нашей общей подругой. Я, блять, вообще ничего о тебе нормально не знаю, ты это понимаешь?! Всё то, что сказал про меня с Викой, звучит верно, согласен, но так надменно, будто только твоя позиция и видение ситуации в целом полностью истинно и правильно. Создается такое ощущение, что мы с Викой действительно идиоты, и только ты прав. Блять, я даже не могу теперь нормально воспринимать Вику после твоих слов. Я даже не могу нормально тебя, блять, воспринимать, потому что мне надоело. Мне пиздец как надоело ничего не понимать. Мне надоело пытаться вынудить из тебя хоть что-то о твоей жизни и личности. Мне надоело чувствовать себя как дитя, когда ты рядом. Я не беспомощный, Гриша. Я не тупой, я не больной, я все прекрасно понимаю и вижу. Ты точно также поступаешь неправильно по отношению к себе, как и я с Викой. Ты точно такой же «идиот». — мы теперь на грани. Оба ходим по лезвию ножа. Вижу, как хмурит брови и сжимает ладони в кулаки. Вижу, как старается терпеть эту злость. Как и я. Как и Гриша, я стараюсь сдержать этот злобный яростный огонь в душе, который сам же и разжёг. Эмоции пылают. Страх пропал. Хочется высказать всё. Импульсивно, возможно, обрывочно, но буквально всё. Я не хочу думать о последствиях хоть сейчас. Молчание. Из всех возможных вариантов ответа он выбирает этот. Да и злость из его глаз перестала искриться так сильно. Будто пожар был резко потушен. Гриша поднял взгляд на меня. Разочарование. Единственное, что читается в чужих глазах. В его тёмных болотных глазах. В родных и таких близких… За секунду и мои эмоции потухли. Выветрились, испарились — попросту исчезли от его взгляда. И вновь чувство вины. И осознание. Я поступил слишком импульсивно. Думал озлобленно и жёстко. Совсем не учёл, что он также обладает эмоциями. Да, их не так часто можно увидеть и прочувствовать, но они есть, и этот факт мне прекрасно известен и важен. И именно на это я плюнул. Он встаёт со стола и выходит из кухни. Я не понимаю. Он решил уйти в другую комнату, надеюсь? Он же не уедет, да? Что я, блять, натворил… Он обувается. Спешно, рвано. Я не могу пошевелиться, не могу остановить, не могу ответить. Я попросту не выхожу из ступора. Не могу. Мысли бегут из стороны в сторону, но я бессилен. Слышу внутренний крик, но не действую. Щелчок, скрип и громкий хлопок — он ушёл. Я не понимаю. Я не понимаю ничего сейчас. Ни чувств, ни реальности вокруг, ни того, что только что увидел, ни звуков, которые прекрасно и отчётливо слышал — абсолютно ничего. Скатываюсь на пол и обхватываю руками голову. Это точно не сон? Может, мне кажется? Мне же эта ссора просто приснилась, да? Боже, как же мне, чёрт возьми, душно! Выхожу на балкон. Ударяюсь плечом о дверь — наплевать. Открываю окно и захватываю носом огромный объём воздуха. Внизу торопливо идёт силуэт в знакомой чёрной ветровке. Опять. Чувство нереального, фантастического, сюрреалистического. Ищу пачку сигарет. Я же покупал недавно новую, где она, блять? Лежит какая-то на полке. Викина… Да пошла она вместе с ним! Пачка летит вниз. Я не вижу, куда она упала, да и наплевать. Снова злость, снова нереальность. Эмоции перемешались, мысли перемешались. Всё перестало быть в порядке, всё перестало быть моим. Всё перестало иметь ценность. Хочется позвонить Вике, но…не могу. Хочется прижаться к Грише — не могу. Хочется покурить — не могу. Я ничего не могу. Я не могу увидеть, что кому-то плохо. Не могу увидеть, что у своих близких проблемы. Не могу помочь, не могу поддержать, не могу сказать… Пустота. Я не засну сегодня, это точно. Сейчас до меня не доходит, что потерял их. Не доходит, что потерял поддержку и опору. Не доходит, что из-за собственной слепоты довёл всю ситуацию до огромного коллапса. Я виноват. Я безумно виноват перед Викой, безумно виноват перед Гришей. Неужели я недостаточно старался? Неужели я недостаточно пытался разобраться с каждым? Неужели я действительно настолько глуп и слеп? Неужели это всё правда?

***

Глаза опухли после ночи. Хорошо, что сегодня воскресенье. Утро давно закончилось. Солнце сейчас в зените. Я не чувствую голода. Я не чувствую вчерашней ночной боли. Я не чувствую той агонии, что пробила меня всего до дрожи. Я чувствую пустоту. Она такая большая, хах. На дисплее много пропущенных от Вики. Много сообщений от нее же. От Гриши ничего. Я нервно смеюсь. Я действительно не понимаю, что происходит до сих пор. Мне смешно, что я не могу заставить себя принять это всё, как произошедший факт. Да, теперь я остался без близких. Остался без доверия к одной и потерял отношения с другим. Я думал, что это обычная ссора. Ведь все пары ругаются, разве нет? Мало у кого все идеально, это нормально. Я думал, что мы выговоримся, позлимся, а позже разберём всё сказанное друг другу. Надежды разрушены, как и мой мир вчерашней ночью. Звоню Вике. Я просто скажу ей, что всё понял. Понял, что за ссора была у неё с Гришей. Понял ее странное поведение. Просто понял всё. Гудки идут тянущейся некончающейся нитью. Женский голос в слезах просит послушать. Утверждает, что Гриша у неё и что очень виновата передо мной. Упрашивает о встрече, извиняется. Одно нажатие, и звонок прерван. Отключаю телефон и иду на балкон. Ветер легко обдувает мои спутавшиеся светлые волосы. К подъезду подходят два знакомых силуэта. Один из них махает рукой и кричит. Другой идёт рядом, глаз с дороги не поднимая. Звон домофона. Иду слишком медленно. Беру трубку и слышу знакомый голос: «Прошу, открой». Кнопка нажимается мгновенно. Домофон выключен. Я не готов. Я должен отдохнуть и подумать. На удивление, за один день можно потерять все, что считалось дорогим и самым близким. Как жаль, что именно я стал тем, кто опробовал такую интересную возможность. Слёзы покатились сами по себе, невольно. И в них нет смысла. Я не чувствую. Я пуст.