Песнь, звучащая со дна змеиной ямы

Деревня Коббертреланн, о-в Ойерхопф, что к северу от еще не открытого континента

Задолго до того, как люди (и нелюди) разделили историю на Старую и Новую эры.

Сайлас не очень-то почитал богов. И они к его особе расположения не питали. Тем не менее, в ночь предшествующую испытанию норфиец поднимал свою кружку за честь Варге, и осушал ее за честь Ола. Горечь трав наполняла рот, забивая ненадолго солоноватый вкус хаукартля. Если Сайлас одолеет Иону, то уже через неделю, сидя в бражной зале на ярловом пиру, он, изрядно пьяный от меда, будет вгрызаться в копченые ребрышки и томленных в вине цыплят. Ко сну юнец отошел, когда минуло далеко за полночь. Спанье, однако ж, не принесло ему ни отдыха, ни забвения понеже до самой зари Сайлас мучился кошмарами. Проснулся он, когда серость утра уже растеклась грязной лужицей по земляному полу. За столом ждали мать и Брагге, боевой брат отца. Пока Сайлас ковырялся в остатках вчерашней похлебки, старый свард давал наставления. Мальчишку и мать его Игрид в Коббертреланне не жаловали. Завистливые бабы злословят от нечего делать, знал Сайлас. И если бы Скегге, покойный муж Игрид, не принял смерть за девять месяцев до того, как она разрешилась, деревенские все равно бы сыскали о чем судачить. Он усомнился лишь единожды, после того, как Брагге, нажравшись в хлам, молвил: "Выстой Скегге в той схватке, он признал бы тебя сыном. Признал бы, невзирая ни на что". Сайлас заставил себя забыть те слова. К его удаче, признанный или нет, но он был племянником сварда. А дружинники ярла чтили обычай прежде всего остального. Он то и обязывал Брагге приглядывать за сыновцем, пока он не достигнет возраста. Вступив же в лета, юнец был волен избрать собственный путь. Да только все, окроме одного, пути для него были закрыты. Мать расцеловала Сайласа на прощание, а Брагге вручил до блеска начищенный меч. «Этот клинок», торжественно объявил он. «Служил Скегге верой и правдой как на охоте, так и в бою. Я сохранил его для тебя». «Спасибо, дядя», Сайлас вымученно улыбнулся. Не то, чтобы он не был благодарен старику, но от мысли о грядущем делалось дурно. Норфийская традиция предписывала каждому, кто возжелает идти славным путем воина, доказать свою доблесть в бою. Если же кандидат не сумеет пролить кровь или, что еще хуже, смалодушничает, род его на века покроет позор. Напротив, тот, на ком лежит тень бесчестия, сделавшись свардом, возвратит себе имя и статус бонда. Брагге внимательно поглядел на мальчишку, погруженного в думу. «Это нормально», проговорил старик, даже с заботой. Сивая, заплетенная в косы, борода была свидетельством прожитой им жизни. «Все переживают в первый раз. Оно и понятно, ведь одолеть соперника это полдела. Настоящая демонстрация мужества случается тогда, когда ты преодолеваешь страх и вступаешь в битву». Но что, если не страх скует меня, подумал Сайлас. А сами нити судьбы? Юноша сцепил челюсти, крепче сжал рукоять меча. Раболепие перед богами, как и смирение пред роком, были роскошью, которую могли себе позволить полноправные. Удел же непризнанного прясть свою судьбу самому, даже если придется делать это омытыми в крови руками. С такими мыслями Сайлас шагнул за порог. Он покидал Коббертреланн изгоем, чтобы возвратиться свардом, сыном Скегге.

ᛟᛟᛟ

День выдался ясным и безветренным, что на севере случалось редко. Благое предзнаменование. Сайлас брел неспеша, слегка запрокинув голову, так, чтобы лучи ноябрьского солнца ложились на лицо. Мороз щипал еще не поросшие бородой щеки, а в глазах вертелись разноцветные круги. Они двигались уже несколько часов без остановок. Сайлас шел вместе с остальными кандидатами, позади основного отряда и ничто, кроме разве что здравого смысла, не мешало ему сделать привал. И, как подсказывал опыт, гласу рассудка юнцы вроде него внимали нечасто. Почему нельзя биться летом, ворча, Сайлас плюхнулся в мягкий сугроб. Ответ он, впрочем, знал и сам – норфийские боги были суровы, как норфийский климат и не терпели малодушия. Терпением не славились и венценосные бараны ярлы. Юноша чувствовал, как бегут струйки пота по спине, как гулко стучит сердце в груди – и ощущения эти бодрили его. Однако ж, как только пульс выровнялся, затаившаяся дремота набросилась прыткой лесной кошкой и хозяин ее - Морфей - с готовностью отворил ворота́ своего царства. Но Сайлас не мог принять приглашение. Он не уснет, нет... К реальности его вернуло ледяное прикосновение. Юноша разлепил веки и помутненным взором тотчас уперся в нависшее над головой пунцовое покрывало. За то время, что кемарил, тучи заволокли небо, а отряд скрылся за лесом. Вокруг было тихо и пусто и лишь редкие снежинки, вихрившиеся в воздухе, нарушали неподвижность пейзажа. Дурачина, Сайлас неуклюже поднялся на ноги, поглядел на сугроб, что чуть было не стал его курганом. Не на сей раз, костлявая. И взял направление, в котором двигался отряд. Обветренные губы скривила мрачная ухмылка, когда легкий снег превратился в снегопад. В чем норфийским богам нельзя было отказать, так это в наличии чувства юмора. Весьма, весьма специфического. С легкой подачи нетленных, на западное побережье Ойерхопфа обрушился шторм. Он раненым зверем заметался по Медному лесу, вздымая злые вихри, заметая следы, залепляя глаза. Пойманного в белую ловушку Сайласа объял доселе не тревоживший страх, не перед бесславной жизнью, но смертью. Он потерял счет времени, блуждая во мгле. Казалось, прошли часы с начала бури, но возможно, намного меньше. Пальцы ног давно онемели. Если норфиец и выберется из западни, то не прежде, чем отморозит пару-тройку членов. Что-то мельком показалось из-за снежной непрогляди. «Браге!? Улле!?», позвал Сайлас. Но ветер подхватил его слова и унес прочь, в неизвестность. Он проследовал за призраком, но не нашел никого...никого. Когда последние силы иссякли, он рухнул на землю и, опершись спиной о ствол межережника, принялся ждать сам не ведая чего. Сумрак сгущался и в тенях его, казалось, оживали бьерги – полулюди, полудемоны, о которых в младенчестве ему травил байки Улле. Тогда Сайлас верил, что под покровом темноты чудовища снуют близ Коббертреланна, в надежде поживиться детворой. Повзрослев же, он узнал, что бьергами зовут Безбожников - чужеземцев-северян, чьи предки приплыли с самого края света на невообразимых размеров лодках. Безбожники не возводили святилищ и не пили за здравие богов, но законы уважали. Вместо судоходства и разбоя, они промышляли торговлей и ростовщичеством. Разодетые в меха купцы временами наведывались в Коббертреланн - закупались вяленной рыбой, втюхивали местным богачам диковинные побрякушки, - и снова отправлялись в дорогу. Норфийцы безбожников принимали нерадушно, но Сайлас с высоты своих лет понимал, в чем крылась настоящая причина. Что до зверолюдей, то в них он теперь верил также рьяно, как безбожники в богов. И все же, в нынешнем положении, таланты перевертышей, в отличие от веры, находил небесполезными. Сделаться бы полярным волком, фантазировал в полубреде. Забиться в логово, свернуться клубком - и черт с ней, с непогодой. Сайлас был уже на грани яви и забытья, когда услыхал его. Рык прокатился по лесу, подняв в душе волну ужаса; юноша вздрогнул и потянулся к мечу. Глаз сумел разглядеть силуэт в глубине чащи. Из-за белёсой завесы, он неотвратимо надвигался на него. Припомнилось, охотники говаривали нет смерти страшнее, чем та, что от лап медведя. Они же говаривали, что те впадают в спячку с наступлением первых заморозков и не кажут носов из берлог до самой оттепели. Насчет спячки старые дурни, как видел Сайлас, ошибались. Он не горел желанием выяснять, как обстоят дела с правдивостью прочего. Зверь приближался – Сайлас пятился. Движения животного, невзирая на чудовищные размеры, были уверенными, по-своему грациозными. Медведь не крался, как хищник, но шел поступью господина. Был ли это равный бой? Нет, но это был шанс снискать милость богов. Его испытание. Времени на раздумья не оставалось. Сайлас рывком вскочил на ноги и, игнорируя прострелившую мышцы боль, бросился в атаку. С боевым кличем норфийцев, занес клинок и рубанул им, вложив в удар всю массу тела. Сталь скрестилась с когтями. Животное, вставши на дыбы, взрычало, и тяжелой лапой отшвырнуло противника, словно тряпичную куклу. Послышалось глухое «бум» и следом за ним переливчатый звон металла. То меч, выбитый у него из рук, отлетел в сторону и ударился о дерево, сообразил Сайлас. Сам он приземлился навзничь под могучий красноним. Писк в ушах нарастал, глуша все остальные звуки. Должно быть, норфиец знатно приложился головой. Тем временем медведь несся к нему, разинув клыкастую пасть. Сайлас мог поклясться, что глаза зверя горели синим пламенем. Он проявил отвагу, и все же не прошел испытание, проиграл битву едва вкусив ее азарт. И все это было неважно. Сайлас знал, что умрет. Варге и остальные могут поцеловать меня в задницу. Боль пришла также внезапно. Жгучая, непрестанная, она обрушилась на Сайласа с мощью лавины, ломая кости, разрывая связки и сухожилия, выворачивая суставы. Медведь рванул когтями грудь, затем еще раз, и еще. Металлический вкус разливался по языку, а кровь - алеющим пятном на снегу. За миг до успения, говорили, приходит покой, но у Сайласа в голове шла параллельная схватка. Чья-то чужая, злая воля боролась с его собственной. Больше не мог терпеть, стиснув зубы, - и закричал, но крик, извергнутый из непознанных глубин, принадлежал уже не человеку. Медведь, словно огорошенный, замешкался, затем вовсе отпрянул. Быстро, но недостаточно. Сайлас, руководимый новоявленным инстинктом, успел вкогтиться в зверя. Кровь из шерстяной шеи хлестнула на лицо - подтверждение того, что атака достигла цели. Он сморгнул, одним чудовищным прыжком поставил себя на ноги, проревел, воистину по-звериному, и кинулся вперед. Последнее, что помнил юнец – хлюпанье снега под лапами того, кто не был им. А дальше была тьма.

ᛟᛟᛟ

«Мне нужно больше спирта, его лихорадит!», раздавала команды незнакомка. Гам, стоявший вокруг, время от времени вырывал Сайласа из небытия. «Почему мы так печемся о нем? Он туземец», проворчал в ответ парень. Сайлас не размыкал глаз, не реагировал. Вместо того, чтобы отгонять, он позволял голосам звучать в голове, ведь знал, что в конечном итоге, и они растворятся в глубинах его сна. «Ни о ком бы не пришлось печься, если бы ты был благоразумен. Охотиться на свободных…Бил, чем ты думал?!». «Одиночка, заблудший в шторм все равно, что мертвый», прохладная примочка накрыла пылающий лоб. Сайлас испустил хриплый стон. «Откуда мне было знать?» Девушка долго молчала. «Бьерн может изгнать тебя за это…Если парень умрет, он вправе казнить тебя». «Значит, сделайте так, чтобы он жил».

ᛟᛟᛟ

«Как он?», справился мужчина. Его голос был негромким, но твердым. Сайлас не слышал его прежде. «В спячке», отвечала женщина. Юноша знал, что ее называют Тринэ. «Кровь, что течет в его жилах, сильна…». Мужчина ничего не сказал на это. «Зверь просыпается, когда приходит время. Но случается и так, что зверя будят. Я чувствую ярость, что мечется в его душе, и голод, что терзает плоть», мужчина вновь смолчал и тогда женщина вопросила тоном хлестким, как удар бича. "Ты знал? Отвечай, подонок, знал?". "Знал", эхом отозвался незнакомец. «Будь ты трижды проклят! Почему ты не забрал его? Он принадлежит нам, не им!». «Сайлас. Его имя Сайлас». Тринэ фыркнула. «После смерти Скегге, у Игрид осталось лишь дитя». «Ах, вот каким ты зришь милосердие?», слова Тринэ сочились ядом. «А что ты скажешь на это. Если бы их пути с Билом не пересеклись, он обратился бы в той дыре, где ты его оставил. И разорвал бы на части добрую ее половину прежде, чем неповоротливые пропойцы-сварды оторвали б свои задницы от пивной скамьи. Как думаешь, Бьерн, остались бы ярлы верны клятве, если б посчитали, что мы ее нарушили? Скажи, у чьих ворот встало бы их объединенное войско?" «Сайласу нет двадцати. Я полагал...До обращения еще было время, как был и шанс, что он не обратится вовсе». "Не думала, что помимо прочего, ты еще и слепец". Женские пальцы легли на висок, скользнули вниз по скуле, коснулись губ, подбородка. Бесцеремонный жест, насквозь пропитанный тоской. «Вот же ирония. Гляжу на него, а вижу тебя, юного», Тринэ помедлила. «Смотреть в это лицо изо дня в день, из года в год...Злая участь».

ВИДЕНИЯ ДЭГРУН

Он бродил в полумраке, среди каменных столбов и недвижных изваяний. Время от времени, кто-то звал его по имени, но каждый раз голос терялся в лабиринтах длинных коридоров, отражался от их стен, множась эхом, и тонул в тишине, хранимой чертогом, не удостоившись ответа. Сайлас. Так звали того, кто не отзывался на зов безликого. Она подошла к нему сзади, осторожно, как будто звук шагов и шелест платья могли спугнуть видение. Коснулась застылого на безветрии пламени волос, и тут же одернула руку. Мужчина обернулся, медленно склонил голову набок, так, что с уголка рта сбежала, извиваясь змеей, капля еще не высохшей крови. Он не мог причинить вреда, знала Дэгрун. Он был не более реален, чем его замок и его каменные подданные, всего лишь призрак, явившийся в ночи с посланием, пока не ясным, но в туманности своей тревожным. Она вновь взвила руку, чтоб упокоить на восковом лице. Юноша не препятствовал, не разжимал обагренных челюстей, не обнажал зубов - только глядел бездонными как морские воды глазами. И нечто поистине жуткое поднималось из бездны его взгляда.

Не ведающий, кто он есть, чужак себе.

Эхо вторило. "Чужак...чужак..."

ᛟᛟᛟ

Он увидел украшенные шпалерами стены и расписанный потолок. Осторожно пошевелил пальцами ног, затем, уже увереннее, - кистями. По ладоням жаркой волной растеклось тепло. Ложе было добротным, застланным не соломой, а простынями. Мгновение Сайлас бездумно наслаждался его удобством, покамест воспоминания не хлынули в голову бурным потоком. Он резким движением откинул укрывавшие меха и выбрался из постели. Прохладное дыхание ночи обдало обнаженную, местами разлинованную шрамами, кожу. В хорошо меблированной комнате - окроме кровати, что само по себе являлось роскошью, - отыскался сундук с резной крышкой, стол, табурет и тумба. На ней, в высоком серебряном подсвечнике, оплывала одинокая свеча. В сундуке хозяева оставили для гостя одежду – штаны из выделанного сукна, шерстяной пояс, рубаху. Меховой плащ и сапоги были по размеру, но не по сезону. Прежде чем одеться, Сайлас оглядел себя - казалось, он сделался больше, мускулистее. За дверью, расположившись на скамье, кемарили двое - мужчины, и у каждого в ножнах поблескивала сталь. Пройдя мимо них, ступая медленно и осторожно, так, чтобы ни одна доска не скрипнула под тяжестью шагов, Сайлас скользнул в полуосвещенный коридор. Предусмотрительно умыкнул один из подвешенных по периметру факелов. Путь вниз не был долог - чтобы выйти в большую залу потребовалось одолеть один лестничный проем. Сайлас слыхал, что дома виднейших ярлов имели по два этажа, но воочию сих чудес архитектуры прежде не видел. Сама зала пустовала. Оно и к лучшему, заключил он. Кем бы ни были хозяева, встреча с ними не сулила добра. Охотиться на свободных…Бил, чем ты думал?!, всплыл в памяти фрагмент подслушанного разговора. Был ли оно взаправду Сайлас определить не мог. Честь же диктовала остаться и отблагодарить тех, кто выходил его, за заботу. Черта с два, сказал он себе. На демонов законы чести не распространяются. Он помнил глаза медведя, горящие мертвецким огнём и знал, что выставленный у дверей караул не стоит интерпретировать как жест гостеприимства. Ночь – лунная и безмятежная, приветствовала юношу свежестью поздней весны. Должно быть, они чем-то опаивали меня, Сайлас скрежетнул зубами. Он проспал дольше, чем полагал, и гораздо дольше, чем следовало. Он прислушался - и не услышал ничего, кроме негромкого лязга. Голова шла кругом, а пальцы подрагивали, но в остальном Сайлас чувствовал себя сносно. Он пошел на звук, стараясь держаться удаленных мест. Он полагал, что лязг исходит от ворот, однако звук привел его на безлюдную площадь. В центре, под массивным резным столбом, склоняясь головой к земле, сидел человек. Его неприкрытую грудь и руки покрывал витиеватый рисунок узора. Узник, по-видимому, услышал его и возвел взор: глаза метнули языки синего пламени и впились в Сайласа, преисполняясь зловещим. Только теперь он заметил железный ошейник, сомкнувшийся на изрубцованной шее плененного. «Ах, инлинг, ты очухался», незнакомец скривил губы в неприятной улыбке. Сайлас опознал его голос. «Пока кто-то отлеживает бока в постели, кто-то другой отсиживает зад у покаянного столба». «Бил", прохрипел Сайлас. "Хорошая цепь". Парень лязгнул ей как будто бы даже с гордостью. Сайлас подметил, что обидчик был лишь немногим старше него. «Что ты такое, Бил?», вопросил норфиец. Вместо ответа, парень ловко оттолкнулся от земли, и со скоростью пущенной стрелы подлетел к нему. Тяжелая цепь брякнула и натянулась струной. «Ты в самом деле нихера не знаешь, а?», прорычал Бил в самое лицо. Сайлас не дрогнул, не отпрянул. Парень снова оскалился, но отпустил на шаг. «Разве ты не боишься меня?". "Нет", солгал он. "Брешешь. От тебя так разит страхом, что я его за версту учуял", молвил Бил, продолжая пятиться. "Знаешь, чем плох страх? Он, быстрее других эмоций, овладевает тобой, а овладев, лишает контроля. Глянь-ка на свои руки". Сайлас сощурился, и медленно, как-то недоверчиво, сделал это. Часть его боялась обнаружить вместо рук медвежьи лапы, но этого не случилось. Все было почти нормально - никакого меха, никаких распухших пальцев, и лишь на месте ногтей торчали когти. Бил довольно рассмеялся. "Ну так, а что ты такое?". Внезапно, Сайлас почувствовал себя чужим в собственном теле. Сбитый с толку, напуганный, и своего страха устыдившийся, он резко развернулся и рванул прочь. «Беги, беги», неслось вслед за ним. «Все равно не сбежишь».

ᛟᛟᛟ

Но он сбежал. Мча, не помня себя, сначала по петляющим меж безымянных деревень дорогам, потом через непроходимые лесные массивы, и до самой кустарниковой поросли. Он опасался погони, но лишь безмолвные тени преследовали его... ...И какое-то странное, смутно знакомое чувство. Проклятый демон навел на меня морок, убеждал сам себя. Поутру чары рассеются и наваждение пройдет. Только на самых подступах к деревне, Сайлас, наконец, позволил себе отдышаться. Норфийцы принимались за работу с первыми лучами солнца. Когда же Сайлас вышел к домам, восходящее светило уже полностью поднялось над горизонтом. Блеяние скота, отдаленный шум прибоя, звон наковален и шуршание зернотерок сливались в единый поток звука - ласкающего слух, родного. Деревенские сновали кто туда, кто сюда, погруженные в повседневные хлопоты, но стоило пришлому ступить через ворота, Коббертреланн отбросил дела и сосредоточил внимание на госте. "Во-о-о дела!", протянула Адда, жена Лода. "Ты глянь, кого черти принесли!". На ее голосьбу начал сбегаться народ. Одни оглядывали Сайласа с любопытством, словно бы видели впервые, другие - с неприкрытой враждебностью. Кучка быстро разрасталась, и вскоре он обнаружил себя взятым в полукольцо. Сложно было понять, что царило на умах у собравшихся, и все же нечто общее отчетливо читалось на хмурых лицах. Прославленная неприязненность, коей норфийцы награждали каждого чужака. Сайлас не двигался с места, не решался. "Жалкий трус!" раздался среди перешептываний гневный возглас. Несколько мужей подхватили слова и вот уже толпа хором скандировала: "Трус! Трус! Трус!". Они решили, что я сбежал с испытания, обвинение было настолько несправедливым, что на глазах навернулись слезы. Ко все еще неясному, вибрирующему внутри чувству вдобавок примешались обида и злость. "Сайлас?" в какофонию голосов ворвался хрип Брагге. Дух воспрял, и моментально низринулся. «Ты только погляди, как вымахал», Брагге одарил воспитанника взглядом мрачным, как грозовая туча. «Я не сбегал», гаркнул Сайлас, не очень-то убедительно. "Ага, ты просто решил прогуляться", едким голосом вставил Иона. На запястье его чернел витой браслет - отличительный знак сварда. "А по пути тебя похитили альвы и заперли в подземном чертоге. Надеюсь, высвобождаясь из плена, ты не поистрепал мехов". На лице юноши застыла гримаса презрения. В висках запульсировало от накатившей ярости, но Сайлас смолчал. Он понимал, что исчез в неподходящее - наиболее неподходящее для того - время, и возвратился, ряженый, спустя без малого полгода. «Мы ведь искали тебя", продолжал Брагге, будто и не слыхал злых слов Ионы. "А когда ни живого не нашли, ни мертвого, то все поняли». "Я не сбегал", сглотнув затопившую рот слюну, повторил Сайлас. Голову дурманили витавшие в воздухе запахи: дыма, травы...крови. "Коли нет, то говори, что с тобой приключилось!", наконец, потребовал Улле. "Мы живем по справедливости, рассудим также". "Да что там слушать", перебил Иона. "И так все ясно - сын шлюхи наложил в штаны и дал деру". Сайлас не дернулся, не ответил. Лишь расщелина губ его извергла тихий, шипящий звук. "Если хочет, чтоб мы его слушали, пусть сперва скрестит со мной клинок и докажет, что слова его чего-то да стоят". Иона потянулся за мечом, но Улле перехватил его руку. "Сейчас не время для поединка!". "Отчего же нет?", насмехался Иона. Улле бросил на молодого товарища предостерегающий взгляд, но свард проигнорировал его. "Пускать кишки врагам лучше всего до полудня!" Шипение перешло в рык и когда первая капля крови сорвалась с крепко сжатых в кулаки рук, Сайласа среди собравшихся уже не было. "Что это с тобой, ублюдок? Пока странствовал, умом повредился?", вопросил Иона, озадачившись. "Я чувствую ярость, что мечется в его душе, и голод, что терзает плоть", неясное чувство материализовывалось. Сначала оно выпустило клыки, следом - нарастило плоть, и в завершении покрылось шкурой. Тот, кто не был им, явил себя. И он был голоден, зверски голоден. Толпа бросилась врассыпную. В многоцветии перекошенных рож зверь, глядевший глазами Сайласа, разглядел лицо Игрид, искаженное ужасом. Поднявшийся ветер трепал слипшиеся волосы, ласкал нагое тело, приводил в чувства. Сайлас брел по Медному лесу, и перед мысленным взором его бежали ручейки крови. Большинство деревенских успело спастись, а тех, кто замешкался, он порвал на куски. Лишь немногие смельчаки бросили вызов оборотню. Улле, прославленный лучник, выпустил в Сайласа два колчана стрел. Несколько угодили в спину, еще одна прострелила бедро. Человек давно бы истек кровью, сказал себе Сайлас. Да только вот ты не человек, а чудовище. Иона сражался до последнего вздоха. Вот ирония, мы все же сошлись в схватке, подумал он и своему мимолетному торжеству над павшим ужаснулся. Брагге не сбежал, но и не выступил против. Длинный меч его остался покоиться в ножнах. Хруст ломающихся веток и шелест листьев вывели Сайласа из транса. "Кто здесь?", негромко вопросил он. Некто, кто не возжелал обозначить себя, ускорил шаг. Сайлас застыл, готовый встретить судьбу. У нее было точеное, блестящее от пота лицо, вызывавшее одно единственное желание...разбить его, предпочтительно булыжником. Предпочтительно тяжелым. "А ты резвый", Бил присвистнул. В голубых, совершенно нормальных при дневном свете, глазах плясали насмешливые искорки. "Знаешь, отец отправил на твои поиски половину Хэддеррика. Надеялся, что кто-нибудь да поспеет вовремя. Надо полагать, не поспел никто". Сайлас одарил его долгим ледяным взглядом. Вот так все и закончится, уголок обагрившегося рта вздернулся в недоброй усмешке. "Ну давай", прохрипел он. "Покончим с этим". Ничто не мешало Билу прикончить его. Личина человека истекала кровью, а зверь, нажравшись, сладко спал и видел сны. Чудовище однажды спасло ему жизнь, осознал норфиец. И он расплатился с ним жизнями своих родичей. Бил устало покачал головой. "Тащить твою тушу на себе, инлинг, сомнительное удовольствие", вместо того, чтобы убить, парень подхватил его под руку, позволяя опереться о свое тело. "Впредь, когда проголодаешься, дожидайся приглашения к столу".

ᛟᛟᛟ