Стоя на краю света

Предупреждения: смерть второстепенных персонажей

Германия

Уже грядет Пришествие Второе. Пришествие Второе! Что слова! Когда мой взор тревожит образ Духа Великого: где-то в песках пустыни

Гремели взрывы. Гилберт стоял в холле северного крыла Рейхстага и смотрел на импровизированные укрепления меньше чем в ста метрах от больших стеклянных окон здания. Танки и вооружённые люди были единственными, кто разделял его и остальных госслужащих от ужаса восстания. Люди. Ему было стыдно от самой мысли о том, что единственным способом усмирить их будет начать их убивать. Когда начались первые мятежи, было убито много больших шишек, а оставшиеся — включая его самого и его брата — укрылись в единственном нетронутом правительственном здании поблизости. Вооруженные силы (или скорее то, что от них осталось) были призваны охранять оставшихся лидеров, и предупредили общественность, что будут без колебаний стрелять по ним, если те будут предпринимать попытки атаковать Рейхстаг. И вот он здесь, чувствует себя как никогда одиноким, замерев на одном месте. Рука, опустившаяся на его плечо, заставила его подпрыгнуть. — Расслабься, брат, это всего лишь я, — знакомый голос Людвига успокоил Гилберта. Он развернулся, окидывая его серьёзным взглядом — что-то, что он не так уж часто делал раньше. — Людвиг, как они держатся? Людвиг встретился с ним взглядом. — Каким-то образом они захватили танки и орудия. Они загоняют оставшиеся войска в блицкриг. Гилберт опустил глаза в пол. — Никогда не думал, что наступит день, когда наша собственная стратегия будет использована против нас нашими же людьми. — Я тоже, — Людвиг вздохнул, снова кладя руку ему на плечо, заставляя снова посмотреть себе в глаза, — Восток, нам больше нельзя здесь оставаться. Гилберт сухо сглотнул. — Никто в здравом уме не стал бы… — Я не об этом, — сказал Людвиг, — Бундестаг требует нашего отъезда. Гилберт отступил от него, вертя головой, пытаясь разглядеть в окнах самолёты, рёв которых отчётливо слышал. — Это наши самолёты? — О Боже, помоги нам, — медленно проговорил Людвиг. Они одновременно издали сдавленный крик, когда пол под ногами затрясся под аккомпанимент разрывающихся снаружи бомб. С потолка посыпалась штукатурка. В этот самый момент в комнату вбежал председатель Бундестага, останавливаясь на секунду, чтобы перевести дыхание, прежде чем закричать: — У них самолёты… и они бомбят здание! Прежде чем братья смогли ответить, земля снова затряслась от бомбы, с грохотом взорвавшейся на северной стороне здания. Председатель бросился к ним, хватая их обоих за запястья, утягивая с собой в сторону двери. — Вы оба должны уехать. Сейчас же! Естественно они не сопротивлялись, когда он выводил их через лобби в основной холл. — Куда мы идём? — Гилберт пытался перекричать непрекращающиеся взрывы. Председатель не прекратил бежать. Он даже не обернулся. — К одному из правительственных самолётов. Они вбежали в Купольный Зал, и Гилберт взглянул вверх, увидев над головой военные самолёты. — Ложись! — крикнул он и толкнул своего брата на землю, бросаясь на него следом, закрывая собой, прижав руки к голове. С оглушающим треском огромный стеклянный купол разбился на миллион частей, осколки стекла свистели, словно пули, разрезая воздух, и впивались в любой твёрдый объект на своём пути. Гилберт закусил губу, чувствуя, как в его спину и руки вонзаются острые куски стекла. Когда в ушах перестало звенеть, Гилберт медленно поднялся, помогая Людвигу встать. Он осмотрелся в поисках Председателя, и его сердце ушло в пятки, когда его взгляд опустился на согнувшегося пополам мужчину, из шеи и боков которого торчали осколки. Гилберт предположил, что тот не услышал его предупреждения. — Нет… — Людвиг выдохнул почти беспомощно. — Судя по всему, нам повезло, — сказал Гилберт, указывая на неразорвавшуюся боеголовку на середине зала. Он взял брата за запястье, — Нам надо идти. — Но Председатель…! — Останется здесь. Он больше ничего не почувствует, — ответил Гилберт, — Идём. Людвиг кивнул, и Гилберт видел, как тяжело ему было восстановить спокойствие. С этим, они вышли из разрушенного теперь Купольного Зала. Гилберт постоянно дергался из-за боли в спине. Осколки сидели глубоко — сами не выпадут. Ему придется вытаскивать их вручную. Сейчас он старался вытащить их хотя бы из своих рук… но боль не давала этого сделать. Они бежали, пока не услышали шум самолетного двигателя с восточной стороны. Братья пронеслись мимо солдат и вышли из здания через зал заседаний комитета. Снаружи у самолёта собрались остатки Бундестага и Бундесрата, охраняемые вооружёнными солдатами. Когда они приблизились к ним, член совета вышел из строя (к большому недовольству остальных солдат) и подошел к ним, прихрамывая. — Где Председатель? Людвиг явно не выглядел так, будто сможет ответить, поэтому Гилберт сделал это за него. — Его больше нет. На лице чиновника сначала появился шок, потом скорбь, затем твёрдая решимость. — Поднимайтесь на борт. — Почему мы должны уезжать, если вы останетесь позади? — спросил Людвиг. — Для нас уже поздно, — ответил тот без надежды в голосе, — Но не для вас. Если вы продолжите жить, на наши места придёт новое поколение органов власти. И будет новый Бундестаг и новый Бундесрат. — Это неправильно, — Людвиг сорвался, — Я этого не допущу. — Вы бы хотели кончить, как Председатель или Канцлер? Они вряд ли сейчас чем-то нам помогут, и вы тоже, если будете мертвы. — Он прав, Запад, — Гилберт положил руку Людвигу на плечо, и понял, что тот трясётся. Людвиг был не из тех, кого выбивала из колеи стрессовая ситуация. Но опять же, это был не простой бунт. Он почти мог слышать, как в голове Людвига крутятся шестерёнки. Это было непривычно — обычно Людвиг мастерски справлялся с кризисом, но сейчас он был просто… потерян. Он сделал единственное, что точно умел (это было почти инстинктивно), и что было привычкой со времен прусской армии и её строгих порядков в прошлом — подчиняться своим авторитетам и верить опыту старших. — Да, сэр. — Тогда вы вылетаете в Соединенные Штаты. Это единственное место, с которым у нас получилось связаться. Чиновник слабо улыбнулся и провел их к самолёту. Когда Гилберт протискивался между солдатами, он слышал, как они тяжело вздыхали и взволнованно перешептывались. Насколько же серьёзные у него раны? При подъёме в самолёт чиновники махали в последний раз. Они сели рядом друг с другом, и Гилберт защищающе обнял младшего брата за плечи одной рукой. Пилот запустил двигатели и объехал южное крыло здания, и сейчас у них перед глазами был главный вход, разрушенный наполовину разозлёнными гражданами, которые значительно превосходили натренированных бойцов числом. Над головой летали самолёты, и Гилберт прикусил губу, сжимая плечо брата сильнее, молясь, чтобы никто из них не стал атаковать. Люди стреляли по самолёту, пока он ехал. Гилберт отвернулся от окна, когда увидел, как одного из людей на месте разорвало гранатой. Так или иначе, им удалось прорваться через линию огня. Люди начали собираться в большую толпу и побежали за ними, но, к счастью, скорости были несравнимы. Когда они выехали на место взлёта, Гилберт услышал гул от других самолётов, приближающизся сзади. Похоже нас нашли. Когда самолёт резко взлетел, их прижало к сидениям, пока они уворачивались от захваченных мятежниками самолётов, следовавших прямо за ними. Один подлетел прямо к борту, и сердце Гилберта сделало кувырком назад, пока он приближался всё сильнее к крылу. Он собирался столкнуться с ними. Как понял Гилберт, такие же намерения были у остальных самолётов, когда они набрали скорость и окружили их в попытке заставить потерять управление и столкнуться с группой. Почему они не стреляют? Гилберт предпочёл бы быть взорванным в небе, чем разбиться о землю и медленно гореть в обломках. Потом он понял, что они хотят не убить их, а поймать, но не знал, должно ли это его успокоить или напугать ещё больше. Прозвучал неожиданный свист и звук мнущегося металла. Сначала Гилберт подумал, что их подбили, и морально подготовился к медленной и мучительной смерти, но её не последовало. Озадаченный, он посмотрел в окно. Как пули, в воздухе летали со всех сторон правительственные самолёты. Они запускали ракеты, которые устремлялись прямо во вражеские самолёты, пока от них не оставалось только маленьких частей металла и дыма. Они постепенно подлетали слишком близко к самолётам, которые окружали братьев, и пилоты захваченных бортов были вынуждены отступить, чтобы избежать столкновений при таком натиске. Гилберт не переставал сжимать плечо Людвига (не то чтобы он заметил это) ещё минут десять, пока звуки бомб над Рейхстагом не остались позади и Людвиг пробормотал: — Гил… ты мне руку оторвёшь. — О, извини, — Гилберт отстранился от него, осознавая, что от силы, с которой он так нещадно сжимал плечо брата, точно останутся синяки. Надо будет потом взглянуть. — Отдохнуть не хочешь? — спросил Людвиг, смотря на него с непониманием. Только тогда он заметил, что Гилберт сидит в неудобной позе, не прижимаясь к спинке. — Не, я в норме. — Дай посмотреть. — Что? Да почему ты вечно думаешь что– — Да потому что ты — чертов упрямец, вот почему, — не сдержался Людвиг и резко развернул его к себе. Гилберт чувствовал как его пальцы крепко схватили его за плечи, пока он оценивал ущерб, — Купол… зачем ты закрыл меня? — Мне реально нужно на это отвечать? — Гилберт спросил скептически, — Я твой брат, Запад. Такие вещи инстинктивны. — Заткнись, — Гилберт улыбнулся, услышав в голосе брата немного радости. Только Гилберт мог заставить Людвига почти засмеяться. Почти. — Мне придётся их вытащить. — Знаю я, — он шутливо и по-детски хныкнул — Пожалуйста, будь поосторожнее с моим Величием. — Гилберт. — Да, о мой дорогой брат? — Заткнись пока я не решил вогнать их поглубже. — Я тоже люблю тебя, Люд.

Италия

Лев страшный с головою человека, Взгляд его пуст, безжалостен, как солнце, Едва он движется, а вкруг него

Было так страшно! Все эти крики, выстрелы… это было ужасно. Феличиано ютился в углу своей гостиной, обнимая себя и плача. Он так долго плакал, что казалось, слёз внутри уже не осталось. Он не покидал этот угол уже три для, что объясняло потерю веса и жажду. Его это не волновало. Он был слишком напуган, чтобы уйти, чтобы даже посмотреть куда-то кроме стены напротив. Его лёгкие болели от непрекращающихся рыданий, осталась только сухая икота. Губы потрескались, лицо было горячим. Он дёрнулся, когда домашний телефон зазвонил на всю комнату, слишком громко для его чувствительных ушей. Феличиано хныкнул и зажал уши, звонок не прекращался, будто издеваясь. Он не ответит. Его страх не даст ему. Он слишком боялся, что плохие люди могли его отследить, поэтому он остался сидеть в своём маленьком углу, сжавшись и содрогаясь в рыданиях, пытаясь заглушить их, когда звуки выстрелов стали ближе. Он не знал, что он сделал не так. Разве не было понятно, что он сдался? Он вскрикнул, когда на улице крепчал ветер. Низкий гул не прекращался, и он боялся худшего. Он услышал звуки шагов и как кто-то начал колотить в дверь. — Феличиано! Фели, я знаю, что ты там! Феличиано не ответил, а только сильнее сжался. — Прошу тебя, Фели, открой дверь! — Уходи! — крикнул Феличиано, — Не трогай меня! — Тупой придурок, да послушай же ты! Я похож на кого-то, кто стал бы тебя обижать? Феличиано моргнул. Нет, это невозможно. В конце концов, он предпологал, что он был мертв, когда по стране было объявлено о том, что он пропал без вести. Осторожно — и с огромными усилиями — Феличиано подполз к двери и медленно открыл её. Как только он это сделал, дверь распахнулась, и Фели бросился на пол, сворачивать в позу младенца. — Не трогай меня! Не трогай меня, пожалуйста! — Идиот, — прозвучал знакомый голос, — С какой стати мне тебе вредить? Феличиано взглянул наверх и будто снова начал дышать — Л-Ловино? Ловино закатил глаза и протянул брату руку. — Да, мать твою, а теперь поднимайся. Феличиано улыбнулся и взял его руку, пытаясь встать, однако его ноги тут же подкосились, и он упал. Ловино дернулся вперёд, чтобы поймать брата. — Это странно, — Феличиано моргнул в непонимании, смотря на ноги, которые ощущались как желе, — Я не чувствую ног. И они щекотятся, — он слабо засмеялся. — О нет… — Ловино держал его, пытаясь осмотреть ноги, — Тут всё плохо, Фели. Что ты делал? Феличиано виновато посмотрел в пол, будто его только что поймали с украденной банкой печенья — а по опыту жизни с Австрией он знал, что это плохо. — Я… я сидел вон там, — он указал на угол. Ловино глянул в ту сторону, и снова строго посмотрел на него. — Как долго? — …три дня… — Три дня?! — заорал Ловино, хватая брата за плечи, — Что с тобой не так, идиот? Ты ел что-нибудь? — … нет… — Пил? — Нет… — В ванную хоть ходил? Фаличиано снова заплакал. Ловино потряс головой. — Какой же ты придурок… — Прости меня, Лови! Прости! Помоги мне, пожалуйста! Ловино вздохнул, и крепко обнял брата, кладя голову ему на плечо. — Конечно я помогу тебе, идиот. Феличиано тихо плакал, пока они стояли там (или скорее Ловино стоял и обнимал его) еще несколько минут, прежде чем прогремел выстрел, напомнив им об опасности снаружи. Ловино оттолкнул от себя Феличиано и посмотрел ему в глаза. — Они тебя видели? Феличиано потряс головой, жалобно икая. — Они знают, что ты здесь? — Я не знаю… Ещё один выстрел. — Нам надо выбираться отсюда, — сказал Ловино и потянул Феличиано к двери. — Ловино, стой! — Фели волочил ноги, так как ходить он не мог, -; Как? Ловино повернулся, чтобы Фели смог забраться ему на спину. — На вертолёте, идиот, ты его не слышал что ли? Феличиано не ответил, и очередной выстрел заставил их двигаться. Ловино бежал так быстро, как мог, выбегая из главного входа и на задний двор, туда, где приземлялся вертолёт. Он остановился, помахал рукой, и им спустили лестницу. Он начал подниматься, а Феличиано держался за него так крепко, как мог, пока Ловино пытался поднять вес из обоих. Вдруг, что-то просвистело над головой Феличиано, и он вскрикнул, почти задушив Ловино в процессе. Ловино закашлялся, оборачивась и смотря назад. Они были только на половине лестницы. — Твою мать, они нас заметили! Фели, мне нужно, чтобы ты переполз ко мне вперёд. — Чего? , — Феличиано всхлипнул. — Пошёл. — Но мне страшно! — Пошёл, я сказал! Феличиано немного повозился, но в итоге оказался спереди, крепко прижимаясь к брату и зарывшись лицом ему в плечо. — Быстрее, черт тебя дери! — проворчал Ловино, продолжая лезть дальше. Феличиано чувствовал, как напрягаются его мышцы Пуля пролетела совсем близко, задев рукав Ловино, заставляя его зашипеть от боли. Фели увидел, как из небольшого пореза вытекает кровь. — Да хорош ёрзать блин! — зарычал Ловино. Пули продолжали лететь, выстрелы заглушали даже пропеллер вертолёта. Наконец Ловино смог забраться на верх лестницы, говоря Феличиано забираться в кабину. Как только он залез, он протянул руку и ухватился за правую ладонь брата. Прогремел ещё один выстрел, Ловино издал болезненное «Ебтвоюблять!», и Феличиано был вынужден упереться ослабленными ногами в стены кабины, когда левая рука Ловино соскочила с лестницы, и половину веса его тела держал Феличиано. Только спустя ещё несколько ругательств от брата, увидев кровь на рукаве, Феличиано понял, что его подстрелили. — Лови! — закричал он, со всей силы потянув на себя, ещё ближе соскальзывая к краю. Ловино непонимающе взглянул на него, громко отвечая — Идиот! Отпусти меня! — Нет! — Феличиано снова был на грани слёз, отчаянно цепляясь за брата. — Феличиано, — Ловино встретился с ним взглядом на секунду, которая показалась десятилетием, — Пожалуйста. Я не для того спасал твою задницу, чтобы тебя тут же убили! Феличиано замотал головой. — Я не сдамся! — Ублюдок… — Ловино ворчал, давая Феличиано затащить себя внутрь. Феличиано тянул брата в кабину со всеми силами, которые ещё оставались в его ослабленном теле. Ловино плюхнулся на пол как рыба, собрался и закрыл за собой дверь. Феличиано распластался на полу, пытаясь отдышаться, когда Ловино начал на него нападать. — Идиот! Зачем ты это сделал? — Я думал ты… Я не хотел, чтобы ты… — Идиот, — Ловино сел рядом с Феличиано обнял его, — Ты действительно тупой придурок. Феличиано уткнулся ему в грудь, пока Ловино успокаивал их обоих. Из окна было видно, что они улетали из Венеции в сторону Средиземного моря. — Я надеюсь, в Штатах положение вещей лучше. Может быть он даже ещё жив. Может быть и остальные тоже. Феличиано поднял глаза на лицо своего брата, по щеке которого текла одна-единственная слеза. — Я надеюсь. — пробормотал старший.