От грязных рук твоих

      Капитану ещё днём — с самого появления в таверне — казалось, что во взгляде Дилюка он видит недоверие, а от него самого веет тихим раздражением. Кэйа догадывался, что причиной был он сам: когда он приходил раньше положенного, это всегда заканчивалось приключениями, но сегодня Альберих стойко хранил молчание, не желая раскрывать карт самостоятельно.       — Ты ведь не просто так вернулся сюда столь рано, я прав? — Рагнвиндр не выдержал к вечеру, и капитан ждал этого вопроса.       — Вы как всегда правы, господин! — тихо посмеялся Кэйа, довольный проявленным вниманием со стороны господина. — Моих грошей осталось не так много, но, видишь ли, желание отдохнуть от суеты так сильно, что не смог себе отказать. Не найдется в сей чудесной таверне свободной комнаты?       И Рагнвиндр ушёл, но лишь за тем, чтобы вернуться с ключом от одной из комнат на втором этаже. Альберих в ответ отдал ему мешочек с деньгами и склонил голову в знак благодарности. На том и завершился разговор: никто из них более слова не вымолвил друг другу.       Кли, казалось, тоже стала ощущать повисшее между мужчинами напряжение. Дети под частую принимают всё на свой счёт, отчетливее других чувствуя настроение окружающих. Кэйа видел, как она поменялась в лице к вечеру: расстроенная и такая беспомощная, чувствующая вину за то, что изменить не может. Альберих рад был бы вновь рассказать красочную историю, подбодрить, но заместо этого решил выдать горькую правду, окутанную надеждой:       — Малышка, знала ли ты, что ветер хранит воспоминания?       — Что? Как ветер может хранить в себе воспоминания? — спросила Кли, до этого в одиночестве играя в куклы.       — Ветер наблюдает за всем, что происходит вокруг. Он гуляет по свету лишь потому, что очень любопытен. А семена одуванчиков подобны природным драгоценностям, вбирающим в себя первые дуновения ветра. То, куда ты добавишь пойманные семена, навсегда сохранит память об этом моменте. А ещё одуванчики уносят мысли человека далеко-далеко. Запомни: если захочешь со мной чем-нибудь поделиться, то собери семена одуванчиков, скажи им то, что желаешь передать, и развей. Ветер донесёт мне твои слова.       Кли нахмурила бровки в задумчивости и кивнула чужим словам.       — Ты куда-то уходишь? — спустя мгновение проговорила девчушка, опуская взгляд в пол. Казалось, она вот-вот расплачется. Кэйа не мог ей соврать в этом, но поспешил усадить на колени и позволил себя обнять, нежно поглаживая волосы.       — Прости меня, прошу. Я не могу больше здесь оставаться, ведь… Ведь мы справились: Дилюку больше ничего не угрожает, потому что тот пират его не заберёт. И теперь у меня новое поручение, которое нужно выполнить. Но…       — Ты вернёшься когда-нибудь? — перебила его Кли и подняла полный надежды взгляд. Альберих улыбнулся ей, чувствуя, как в сердце болью отзываются эти слова.       — Да, вернусь. А всё то время, что я проведу в странствиях, я буду ждать от тебя семечки одуванчиков с посланиями. А если почувствуешь, что холод внезапно пробежал по спине, то знай, что я вспоминаю о тебе.       Кэйа не был уверен, правильны ли были его слова, но малышка с теплотой улыбнулась, а Дилюк же отчего-то сильнее напрягся, складывая руки на груди. Альберих ничего не сказал ему и лишь тяжко вздохнул.       К вечеру капитан решил посетить общую баню и хорошенько попариться, привести себя в порядок перед сном и расслабиться перед дальней дорогой. И поднимаясь по лестнице на второй этаж в таверне, Кэйа думал лишь о том, как окажется в постели, и даже если не уснет, то понежиться на мягком матрасе, укутается с головой в пуховое одеяло. Удобства, коими он был обделен всё время путешествия, так манили сейчас, что ноги сами несли мужчину в комнату.       Но стоило капитану притворить дверь, как он увидел лежащего на его кровати Дилюка: он держал в руках какую-то потрепанную книгу, с нарочитым интересом читая её, не отвлекаясь даже на цоканье каблуков и поворот ключа в скважине. Альберих тотчас позабыл, что недавно желал лишь заснуть: он совсем не ожидал увидеть кого-либо здесь, а особенно его.       Признаться, это выглядело даже уютно: при свете свечек, лишь в одной рубахе без сюртука и жилета, Рагнвиндр казался куда более щуплым, а ещё открытым. Таким Кэйа видел его лишь на берегу моря, когда ему по вине капитана пришлось стянуть с себя всю мокрую одежду. И ощутив неловкость, Альберих поспешил сделать вид, что не видит, как же напрягся Дилюк, лишь стоило ему войти в комнату.       — Кого же я вижу? — проговорил Кэйа, наигранно улыбнувшись. — Господин Дилюк, что же привело Вас сюда? Я был уверен, что закрывал эту дверь.       — У меня есть запасные ключи от любой из комнат, — Рагнвиндр даже не удосужился оторвать взгляда от романа. Облизнув кончик пальца, он перевернул страницу и продолжил бегать глазами по строчкам.       — И часто ты наведываешься к своим посетителям в их комнаты? — Альберих хотел вывести того из себя, но на его слова господин лишь удрученно вздохнул.       — Не так часто, как ты желаешь себе представлять, — Дилюк наконец отложил книгу и бросил взгляд исподлобья на Кэйу.       — Будет тебе. Не смею лезть в твою жизнь и твои секреты, — усмехнулся Альберих. Подумал о том, как же досадно, что такой вопрос не возмутил его. — Но не кажется ли тебе, что весьма поздно? Не следует ли отправиться в свой особняк?       — Выгоняешь меня из моей же таверны?       — Из таверны? Умоляю! Это не в моих силах. Но не говори мне, что ты собираешься оставаться здесь на ночь. Таким домашним кроликам, как ты, давно пора лежать на теплой подстилке и наслаждаться сытным ужином.       — Кого ты «кроликом» назвал?       — Не думал, что столь милое сравнение способно тебя оскорбить! — Кэйа расхохотался, уложив руки на талию.       Прибегнув к другой тактике, капитан был рад, что у него получилось наконец получить хоть какие-то эмоции со стороны Дилюка. Тот на любые прозвища реагировал остро и с ненавистью, пока не привыкал к ним. И даже сейчас насупился, отвел взгляд и дернул губой, казалось, думая над тем, какими способами он изобьет самодовольное лицо Альбериха.       — Ты такой забавный… Но, право, я ещё жду ответа на свой вопрос.       Дилюк на это тяжко вздохнул, и было заметно, как тяжело ему сохранять спокойствие сейчас.       — Я решил проведать тебя. Не хочу, чтобы ты превратил эту комнату в помойку, — сказал он в конце концов.       — Как же ты заботлив. Уверяю: эта комнатушка останется такой же чистой, какой была до моего прихода.       Закинув свой плащ в шкаф, Альберих глянул на господина: тот уселся на постель и свесил ноги вниз, о чем-то задумавшись. Желание смахнуть выбившуюся из хвоста прядь и заправить за ухо было почти что нестерпимым, но Кэйа осадил себя, отвесив в мыслях пощёчину. Сам же он даже с места сдвинуться не мог, наблюдая издалека.       Рагнвиндр заметил его взгляд и спросил:       — Что? — такой уставший и раздраженный тон заставил Альбериха дернуться и отвернуться.       — Ничего такого, что было бы достойно твоего внимания, — внезапно с грустью произнес Кэйа и повел плечом. — До отплытия осталось не так уж и много времени. Я бы хотел запомнить твоё лицо напоследок: перед смертью будет, что вспомнить. Жаль, семена одуванчиков не запомнят мгновения, проведенные мною в этом порту.       — И за этим ты вернулся? Чтобы освежить воспоминания? — Дилюк вскинул бровь вверх.       — Быть может. Но это был последний раз, когда ты меня смог увидеть. Сам знаешь: пираты долго не живут, — Альберих заставил себя улыбнуться, разбавляя горечь своих же слов. — Поверь, я больше не буду докучать столь занятому человеку, как ты. Будучи мёртвым, мне будет не до мирских проблем…       — Только о смерти и твердишь… Замолчи, — грубо оборвал его Рагнвиндр, но Альберих продолжил:       — Что же ты так? Я просто хотел сказать, что тебе не о чем беспокоиться, ведь я больше не потревожу тебя. То, что я чудом остался жив за эти три года, ещё не значит, что моя удача так и будет следовать со мной. Право, есть ли мне смысл лгать себе? Никакого. Так же, как и тебе. Да и к тому же я сам не желаю более здесь появляться… Ужаснейшая ошибка, которую я совершил — то, что вернулся сюда спустя столько времени…       Кэйа смотрел в напольное зеркало, ненавязчиво поправляя какие-то элементы одежды, даже если они идеально сидели на нем.       Не врал никому, но в глаза глядеть не желал, как самый наглый лжец.       — Когда отплываете? — игнорируя чужие слова, спросил Дилюк.       — Совсем скоро. Не считая ночи, то через два дня. Но команда недовольна тем, что их капитан постоянно сбегает куда-то, — Кэйа нахмурился и вздохнул. — Потому завтра последний день, когда Ваш рыцарь охраняет Вас.       Господин упорно молчал, и капитана насторожило это: в отражении Дилюк, казалось, прожигал дыру на его спине, смотря пристально и почти что не моргая.       — Что такое, господин? — повернулся к нему Кэйа, не выдержав изучающего взгляда.       С минуту они смотрели друг на друга, в молчании прислушиваясь к чужому прерывистому дыханию. Первым сдался Рагнвиндр: он выпрямился, расправил плечи, внезапно зажмурился, сказал громкое:       — Я готов.       Такой открытый и уязвимый сейчас, он не желал открывать глаз. У него еле заметно дернулись руки, но господин не посмел сложить их на груди, даже если сейчас ему хотелось отгородиться. Он сказал эти слова, и отступать уже некуда.       — К чему? Мы ведь к бою не готовились, — усмехнулся неловко Кэйа. Дилюк сдаваться не желал, повторяя уже настойчивее:       — Я готов, слышишь? Готов тебя выслушать.       На его вопрос о том, слышит он или нет, капитан так и не ответил, а лишь переменился в лице: оно у него приняло такой потерянный вид, что, увидь его кто-нибудь посторонний, не признал бы Альбериха. Господин, не выдержав гнетущей тишины, открыл глаза: Кэйа застыл на месте и смотрел больше печально, нежели удивленно.       — И что же ты так смотришь? — спросил Рагнвиндр, быть может, уставшим тоном, что Кэйа даже вздрогнул.       — Я? Ты смеёшься надо мной? — капитан нахмурился. — Зашёл в комнату, заявляешь, что… готов услышать мои слова. А до этого ходил так, словно чёрную метку проглотил. Думал, что я тотчас откроюсь тебе? Не слишком ли самонадеянно, господин?       — Если ты не готов открыться мне сейчас, то не стоило говорить те слова в прошлом, — Дилюк в раздражении дернул губой.       — Я не говорил, что не готов. Не всё так сразу, — Кэйа на мгновение прикрыл глаз и вздохнул, вновь надевая маску холодной вежливости. В последнее время та начала трескаться, и это так не нравилось Альбериху. — Право, кто бы на моем месте не опешил? Скажи, ты?..       — Прекрати увиливать, Кэйа, — перебил его Дилюк. — Прекрати делать вид, что тебе плевать. Прекрати! Ты хочешь услышать мои слова вновь? Хорошо. Слушай же внимательно: я готов тебя выслушать. Я готов остаться здесь, пока ты мне не расскажешь всего, что так долго хотел сказать. Если ты бы не хотел этого, ты бы не сказал ничего в наше прощание. Давай же. Я жду…       Кэйа отвёл взгляд. Капитан сам себе не врал: ему было что сказать, и раз Рагнвиндр хочет поговорить, то Альберих не может отказать.       Невидимая маска спала с лица, с неслышимым звоном раскалываясь на тысячи осколков.       — Ты прав, — наконец проговорил он. — Только вот… Могу ли я тебя касаться?       Дилюк, сам того не замечая, кивнул. И Кэйа прошагал к нему, опустился на колени и уронил голову на его бедра, руками прикрывая лицо. Дилюк сверху-вниз смотрел на Альбериха: редкое и поистине странное зрелище, когда грозный капитан стоит перед тобой на коленях и не смеет поднять взгляда.       Кэйа прерывисто выдохнул и повернул лицо к стене.       — Ты жив… — наконец проговорил тот и прижался теснее. — Я безмерно этому рад. Я хранил надежду увидеть тебя вновь. Не могу поверить, что мы с тобой вновь встретились.       Альберих пустым взглядом смотрел в стену.       — Я бы не погиб, отсиживаясь в порту, — сделал попытку успокоить его господин, но на его слова Кэйа посмеялся, тихо и почти что нервно.       — Умоляю тебя! Чтобы распрощаться с жизнью, хватит лишь того, что она у тебя имеется, — ответил капитан. — Людям свойственно совершать глупости. Мало ли что могло произойти. Кто бы смог поведать мне о том, жив ты или нет? Ты, быть может, и узнал о моей кончине, а я? И как бы то ни было… Я счастлив, но так отвык от твоего тепла, что слова тяжело подобрать. Не знаю, с чего и начать…       Кэйа притих, вновь пряча лицо в чужих коленях. Дилюк уложил свою ладонь ему на спину, прислушиваясь к тяжелому дыханию.       — Начни с того, что считаешь важным.       Альберих задумался и повёл плечом — Рагнвиндр ощутил это еле заметное движение своей рукой. И вновь наступило молчание: капитан собирался с мыслями.       — Я не стану оправдывать себя, поверь, — заговорил наконец Кэйа. — Не стану сладко лгать, что я тебе соврал в ту ночь. Что сейчас, что тогда — я не желаю врать, смотря в твои глаза. Предо мной по сей день стоит тот выбор, и чью сторону я приму — мне неведомо. Мне страшно думать об этом сейчас, верно, потому, что на меня возложили так много ответственности. Но я выбрал неподходящее время для рассказа о прошлом, верно? За меня говорил мой страх, и я не смог сам с ним справиться. Идиот! Я, как ребенок, прибежал к тебе, в надежде, что ты меня по обыкновению выслушаешь, простишь. И я причинил тебе такую боль, что никогда не прощу себе такое. Никогда… Мне следовало бы лишь закрыть свой грязный рот тем вечером. Но…мы не можем менять прошлое. И я не в силах заставить тебя забыть.       Дилюк еле заметно гладил чужую спину, подбадривая продолжать говорить. Слова Кэйе давались тяжело: он часто задумывался и ладонями сжимал брюки господина, не в силах оторваться от его колен.       — Свобода… — с печалью проговорил Альберих. — Так многое в этом слове, но я не чувствую даже каплю того, что в ней воспевают. Я хочу быть свободным от моего выбора, но я лишь капитан поневоле, которому досталась команда, которую я не считаю семьей. Я не чувствую, что Изморозь — мой дом. Для меня семьей был лишь ты. Ты для меня был надеждой, свободой и тем, чью сторону я бы безоговорочно принял в любом бою. Ты и только ты. Как же лицемерно и гадко звучат эти слова сейчас… Но в ту ночь я желал сказать тебе именно их, но не успел. И ведь я никогда не буду винить тебя, поверь: ты не заслужил ничего из того, что случилось, и я виню лишь себя в том, что не успел. Благо, ты остался жив… И знаешь… Такой болью отдаются в сердце воспоминания, когда я нахожусь с тобой рядом. Зря я сюда вернулся.       Кэйа странно вздрогнул, и Дилюк отнял ладонь от его спины.       — Я хотел увидеть тебя в последний раз, но, верно, только присыпал солью раны. Я лишь хотел попрощаться, по-человечески, чтобы не жалеть о том, что не сделал этого раньше, — и когда капитан выпрямился, уселся на пятки и поднял взгляд на Рагнвиндра, господин понял, почему тот так вздрогнул.       По щеке Альбериха побежала одинокая слеза, но тот, казалось, её не замечал. Он смотрел на Дилюка и безмолвно плакал, не пытаясь больше прятаться и отводить взгляда.       Безжалостно открывались старые раны, заставляя разбитое сердце болеть как когда-то.       — Прости за мои слова о смерти, — проговорил Кэйа, совсем тихо, поддаваясь чуть вперед, ближе к бледному лицу. — Они любого обидят, но я говорил тебе их не за тем, что задеть, совсем нет. Я знаю, что скоро погибну. Пираты долго не живут, и океан заберёт меня, рано или поздно. И то, что твой отец погиб от грязных рук моих, от рук пирата, вернётся мне моей смертью. И, быть может, к лучшему, что мы больше не увидимся. Когда-нибудь я забуду: забуду все свои чувства и терзания, сделаю выбор, но в последний раз… Последний раз позволь насладиться твоим теплом…       Рагнвиндр наблюдал, как вторая, а потом и третья слеза скатилась по смуглой щеке, когда как лицо Кэйи не менялось. Лишь болезненная, ненатянутая и будто кривая улыбка ловила соленные капли. На повязке же проступало мокрое пятно.       Рука сама собой потянулась к чужим скулам, совсем невесомо поглаживая и успокаивая. В детстве, когда маленький юнга тихо рыдал, вспоминая ночные кошмары, Дилюк дул ему в лоб: услышал от какой-то старушки в одном из портов, что так успокаивают младенцев. Склонившись над Альберихом, он зачесал его челку, выдохнул, как и когда-то, в лоб и пальцами собрал чужие слезы. Перчатки сразу же намокли.       Кэйа молча наблюдал, не в силах отвести взгляда.       Рагнвиндр потянулся руками к повязке, без усилий распутав незамысловатый узел. Капитан тут же переменился в лице: зажмурился и опустил голову, бессмысленно пытаясь прикрыть шрам ладонью. Дилюк вздрогнул: Альберих выглядел точь-в-точь как в ту ночь, и воспоминания о крови, стекающей по рукаву рубашки, заставили сердце почти болезненно заныть.       — Убери руку, — мягко приказал ему господин. — Я хочу видеть.       — Зачем тебе видеть этот уродливый шрам?       — Хочу вспомнить свою ошибку, что породила этот шрам.       И Кэйа позволил увидеть его — грубый рубец, пересекающий бровь, веко и щеку. Рагнвиндр не дышал, в мыслях проклиная себя за то, что натворил. Благодарил Судьбу, ведь она, казалось, сжалилась: своими же руками он едва не сделал Альбериха слепым на один глаз. Капитан зажмурился, позволяя рассматривать то, что скрывал от других.       Этот шрам — часть его прошлого. Прошлого, которое он держал в тайне от всех, кроме Дилюка, с которым их связывало многое. У Кэйи не так и много воспоминаний, где не было бы хотя бы упоминания Рагнвиндра. Лишь поэтому тому дозволили глядеть на рубец.       А у господина предательски задрожали руки, когда он взял в ладони чужое лицо и прижался губами к шраму, не сдерживая нервного выдоха. Альберих так и не открыл глаза.       — Прости меня… — прошептал наконец Дилюк. — Ты… Ты не виноват в том, что сделал я. Я своим мечом оставил тебе напоминание на всю жизнь о той ночи. Я был не в себе… Как же так?..       Рагнвиндр уткнулся своим лбом в чужой, продолжая повторять тихое «прости». Кэйа опустил ладонь на его макушку, погладил волосы и перебил череду извинений:       — Тебе не стоит извиняться, Дилюк. Все хорошо. Я никогда не винил тебя и не буду.       — Что, если я сам себя виню? — спросил на выдохе Дилюк и взглянул на Альбериха.       Кэйа, с минуту храня молчание, всматривался в чужие глаза, будто выискивая ответы на свои же вопросы. Но не найдя их, поднялся с колен и навис над господином.       — Ты ни в чем не виноват. Мои слова, быть может, не смогут тебя вразумить, но поверь мне: шрамов на моем теле так много, что этот, — он указал на рубец, — не имеет для меня никакого значения. Так же, как и другие. Это лишь прошлое. И будто бы он единственный, полученный от тебя.       Кэйа не врал: он и вправду не винил Дилюка, даже если воспоминания ещё живы в его голове. Ему пришлось нелегко: носить повязку каждый божий день было невыносимо. В детстве это походило на шалость: скрывать один глаз, отличаться. Но став старше, Альберих и вовсе позабыл о ней, надевая лишь за редким исключением. А после той ночи пришлось вспомнить, какого это — быть почти что слепым на один глаз.       Без повязки он не покидал каюты, а вместе с тем ему пришлось учиться новым навыкам сражения. В детстве Кэйа мог открыть глаз, посмотреть мир вокруг, а теперь то мимо стула сядет, то в дверь не впишется, то ещё всякая чертовщина сверху. Было тяжело, бесспорно, но он справился. И Дилюку необязательно знать, как ему жилось тогда. А то небось, навыдумывает себе чего.       — Не имеют значения те, что получены с опытом. Этот же намере-…       — Намеренно? Умоляю тебя! — засмеялся в ответ Альберих. — Ты чувствовал боль сильнее, чем ту, что я испытал от твоего меча. В тот день многое взвалилось на тебя… Давай наконец оставим ту ночь в прошлом, но если тебе будет спокойнее… Я принимаю твои извинения, Дилюк.       И Дилюку и вправду стало спокойнее: он выдохнул и улыбнулся. Впервые за долгое время искренне и без насмешки. Кэйа задержал взгляд на улыбке, потянувшись ладонью к чужой щеке. В нежности тонул момент их мимолетной близости, и они всеми силами пытались его растянуть. Господин не оттолкнул, позволяя коснуться себя грубым ладоням: холод от пальцев капитана был им почти забыт.       — Я и забыл, что ты умеешь улыбаться, — прошептал завороженный Альберих.       — А я забыл, что ты бываешь не надоедливым идиотом, — Рагнвиндр прикрыл рот рукой, прыснув от смеха. Альберих наигранно возмутился, надув губу:       — Как грубо с твоей стороны!       А после оба рассмеялись, чувствуя, как напряжение отступило совсем.       — Можешь улыбнуться ещё раз? — попросил тихо Кэйа, и господин улыбнулся: еле заметно приподнял уголки рта вверх и вздохнул, прикрывая глаза.       И этот момент капитан запомнит навсегда. Он так давно не видел, как Дилюк улыбается, что сердце защемило нежностью. Но не суждено мгновению жить дольше положенного: за окном завыли псы, и только сейчас Кэйа увидел, что непроглядная тьма поджидает снаружи того, кто пожелает выйти из укрытия.       — Сейчас убежишь к себе? — спросил Альберих, повернувшись к Рагнвиндру.       — А что желаешь ты?       — Чтобы ты остался здесь.

***

      С улицы доносились чьи-то пьяные разговоры, а тусклое пламя свечи — единственной, которую не затушили — почти не разгоняла потёмки комнаты. На первом этаже таверны стихло: все давно разошлись по домам или поднялись на второй этаж, но, казалось, что людей здесь тоже нет. По крайней мере, Кэйа надеялся, что они остались лишь вдвоём.       Господин нервно перебирал пальцы под одеялом, бездумно смотря в потолок. Он остался, как его и просили, и Альберих был несказанно этому рад. Спустя долгое время они наконец остались наедине и даже смогли поговорить — в этом, казалось, и было счастье, к которому капитан стремился столь долгое время.       — Может, ляжем ближе? — спросил капитан, и Дилюк удивлённо взглянул на него.       — Но…это же-…       — Неправильно? Брось… А помнишь, как ты целую ночь спал на мне?       — Не смей продолжать, — Рагнвиндр опасно сощурился. Альберих, конечно же, его не послушал.       — Пьяным, тебя было даже не оторвать от меня…       — Замолчи!       Кэйа расхохотался, когда как Дилюк, опасный в гневе, почти по-детски тыкнул его в живот.       Такое не забудешь, а Альберих с теплотой вспоминает утро, когда его друг проснулся капитаном. Конечно же, они выпили и даже не заметили, как уснули на одной койке. Разлепив глаза и увидев под собой Кэйу, Рагнвиндр раскраснелся так сильно, что стал походить на спелую ягоду. Альберих не упустил шанс сравнить его с ней, а после звать «ягодкой» стало его привычкой.       — Так что же? Изволите ли Вы, господин…       — Дилюк. Отбрось уже эти чертовы формальности.       Рагнвиндр придвинулся ближе и, подложив ладонь под голову, посмотрел на Кэйу. Без привычной повязки тот выглядел необычно — капитан же, заметив взгляд, устремленный на себя, только лишь усмехнулся и потянул свою руку к нему.       У Дилюка и вправду остались те же предпочтения: когда Альберих стянул атласную ленту с его волос, принялся массировать кожу головы, Рагнвиндр тотчас расслабился, подставляясь под касания грубой ладони. Когда-то в детстве он души не чаял в таких поглаживаниях, прося делать это чаще.       — Хорошо… Дилюк.       Они лежали, в молчании прислушиваясь к дыханию друг друга. Никто из них не желал что-то говорить: казалось, все слова были сказаны, и настало время вспомнить какого это — вновь быть так близко, вновь быть рядом. За ушедшие года Кэйа почти забыл, как же мягки на ощупь чужие волосы, как пронзителен взор этих глаз и как теплы руки Дилюка. Альберих задержал взгляд на чёрных перчатках Рагнвиндра, ощущая жгучее желание их снять.       Господин не любил показывать иным свои ладони. Для него перчатки, как для Кэйи повязка на глаз — сокровенное, окутанное тайной и горячей кровью. То, что положено было быть скрытым от чужих глаз, таким и должно остаться — в этом они, несомненно, были похожи, но, на его удивление, Дилюк молчал. Стягивая одну перчатку за другой, Альберих с осторожностью оголял бледные руки. Хорошо, что Рагнвиндр сменил цвет ткани с белого на черный: с ужасом вспоминая пятна крови на этих ладонях, Кэйа не мог отделаться от мысли, что он виноват в этом.       За неимением желания показывать, каким трудом досталось ему место на корабле, Дилюк ещё с отрочества скрывал многочисленные шрамы. Даже когда они были на море, тот перебинтовал себе руки, чтоб их не увидела Кли.       Лишь один из шрамов выделялся среди других — заживший ещё давным-давно ожог от свечи. Он красовался бледным пятном на тыльной стороне ладони, оставляя, верно, неприятный осадок от воспоминаний. Кэйи ещё тогда на корабле не было, как Рагнвиндр, совсем маленький, по глупости решил приложить руку к огню.       От Кэйи ему, право, скрывать было нечего. Столько времени прожив вместе, желаешь того или нет, многое узнаешь о ближнем.       — Они тебя до сих пор беспокоят? — Альберих заглянул в чужие глаза, с щемящей нежностью поглаживая ладони Рагнвиндра.       — Привычка, — отмахнулся Дилюк, но капитан ему не поверил.       Рагнвиндр охнул еле слышно, когда капитан прижался губами к следам от заживших рубцов, оставляя невесомые поцелуи на ладонях. Кэйа придвинулся ближе — постель зашуршала под телами.       — Слухи о том, что ты врать не умеешь, стало быть, правдивы?       — Горло перережу тому, кто эти слухи пустил.       Альбериху оставалось лишь посмеяться, продолжая ласку. Дилюк не отталкивал, позволяя целовать свои бледные ладони вновь и вновь. Кэйе, быть может, лишь казалось, но он будто слышал, как в унисон колотятся их сердца — оглушающе громко и быстро.       В тёмной комнате, в свете лишь одной свечки они лежали на постели и наслаждались покоем от своих же тревог. И как давно они не могли отпустить прошлые обиды, пожиравшие их изнутри? А теперь капитан только и думал о том, как вновь ощутить тепло чужого тела. Это ведь, верно, будет ощущаться совсем иначе, нежели когда-то.       И когда Кэйа положил руку на шею Дилюка, чтобы притянуть его ещё ближе, та покрылась мурашками. Рагнвиндр вздрогнул и охнул — щёки тотчас зарделись. Так и хотелось сказать шёпотом знакомое «ягодка», но Альберих остановил себя и попытался отпрянуть.       Кэйа и рад был бы остановиться, но господин не дал, а ему отказывать — гиблое дело.       Всё было понятно без слов, когда Дилюк вернул чужую ладонь на свою шею, стоило Кэйе убрать её. Пальцы Альбериха, всегда холодные, ощущались очень даже правильно, и капитан запоминал, как на касаниях в одном месте Рагнвиндр подставлялся под руку, а на другом — прикрывал глаза в блаженстве.       Заставило удивиться капитана лишь ладонь, оказавшаяся на его макушке. Кэйа не смог отказать себе направить её за спину — туда, где было одно из слабых мест. Лишь от прикосновения к лопаткам Альберих выгнулся навстречу и томно вздохнул. Дилюк на это довольно прищурился, позволяя себе дразнить и иногда беззлобно щипать чужую кожу, чередуя лёгкую боль и нежные поглаживания.       Этот Дьявол точно сведет Кэйу в могилу и в ад затащит, а там уже сварит в котле с кипящей кровью — прелестная смерть.       Когда желание узнать, чего же хочет Рагнвиндр на самом деле, стало нестерпимым, капитан медленно приблизился к чужой шее, так, чтобы господин точно ощущал его горячее дыхание на себе. Дилюк ничего не делал, а Кэйа всё ждал — даже немого согласия, какого-то намека хватило бы вполне.       Шелест постели, тихий вздох и пальцы, зарывшиеся в волосы, притягивающие ещё ближе — и вот Рагнвиндр дал свое согласие, позволяя жадному до касаний Альбериху действовать.       Покрывая поцелуями шею, капитан слушал, как господин тяжело дышал — капитану казалось, что он рехнется от этих сладких звуков. Для удобства пришлось подняться на локтях и нависнуть над Дилюком, и тогда Кэйа обезумел окончательно и бесповоротно: родной, бесподобный и открытый сейчас, Рагнвиндр вызывал в Альберихе лишь щемящую нежность. Они так давно не видели друг друга, что сгореть в огне, казалось, могли оба.       Господин положил свою руку на чужую щёку и успокаивающе погладил скулы, когда Кэйа взглянул на него с неожиданной печалью. Где-то в сердце таилась одинокая тоска, но, отбросив и её, а вместе с ней и грустные мысли, Альберих склонился над шеей господина вновь. Заставив того прикусить губу, капитан целовал, не давая и шанса сбежать от ласки.       Ворот рубахи, мешавшей насладиться ему чужим теплом, Кэйа лишь отогнул, не решаясь снимать самому. Благо, Дилюк понял его без слов: не слушающимися руками тот принялся мучительно медленно расстегивать каждую пуговицу, желая, казалось, тем самым подразнить Альбериха ещё сильнее. Тот стойко держался, но стоило Рагнвиндру оголить торс, как Кэйа тотчас прильнул к груди, мокро целуя её.       Дилюк и вправду был дьяволом: не позволил продолжить ласки, руками упершись в чужие плечи. Альберих уже хотел было возмутиться, но господин лишь не хотел оставаться нагим одному. Рубаха капитана полетела прочь, словно чайка, испуганная выстрелом.       — Боже, что мы творим?.. — шёпотом спросил изумленный господин.       — Чему ты так удивляешься, ягодка? — усмехнулся в ответ ничуть не удивлённый Кэйа. — Думается мне, мы давно изголодались друг по другу. И это, как бы то ни было, даже чудесно, не находишь?       А после прикусил шею, заставив Рагнвиндра поперхнуться, а вместе с тем проглотить возмущения. Альберих, хоть и не оставил следа, прикусил вполне ощутимо, и Дилюк даже прикрыл шею одной рукой, а второй — зардевшиеся щёки.       — Не прячься в норку, кролик, — мягко приказал ему Кэйа и принялся ждать.       Сегодня Рагнвиндр был готов его послушаться: отнял ладони, но, будто назло, гневно глянул на капитана исподлобья. Альберих же в отместку прижал его руки к постели и изобразил на лице недовольную гримасу, верно, подражая господину. Дилюк закатил глаза: все такой же несносный дурачок. Вот-вот Рагнвиндр, как и когда-то, был готов начать причитать, но Кэйа, будто предугадав мысли, не дал ему даже и слова сказать: прихватил зубами кожу на шее. Господин, не ожидав этого, внезапно — верно, даже для самого себя — издал совсем тихий стон.       Повисла тишина. Они смотрели друг другу в глаза: Кэйа — изумлённо, а Дилюк — смущённо и почти что нервно.       — Ягодка… — прошептал наконец Альберих, прикрывая глаза и принимаясь выцеловывать всё, до чего только мог достать.       Дорвавшись до желанного тела, капитан уже не мог остановиться: шея, плечи, грудь, живот — дорожка поцелуев тянулась всё ниже и ниже, пока не добралась до паха и бёдер. Горячее дыхание опаляло не менее горячую кожу господина, а мокрые следы от поцелуев в контраст им холодили её, заставляя Рагнвиндра метаться по постели, задушенно охать. Руки поглаживали невесомо бока, и Альберих ощущал, как на его касания Дилюк дёргался, выгибался, подставляясь. Наконец спустившись к своей цели, капитан недовольно цокнул.       Штаны были совершенно не к месту сейчас, и Кэйа готов был исправить эту ужасную оплошность.       — Это может нам помешать… — задумчиво произнес он. — Есть только один способ это нам исправить…       — Что? — на выдохе спросил Дилюк и приподнялся на локтях, желая взглянуть на капитана.       — Снять их, конечно же! — воскликнул Альберих.       Рагнвиндр упал на постель, когда чужие ловкие руки приподняли его таз вверх и принялись стягивать штаны.       Кэйа почти успел справиться с ними, но внезапно ладонь, схватившая его за запястье, заставила его остановиться. Дилюк не дал даже слова вставить: резким движением потянув на себя, он уронил Альбериха на постель, а затем, будто назло ему, укусил за щеку. Пока капитан, растерянный таким внезапным нападением, лежал на боку, господин воспользовался моментом и мокро поцеловал за ухом, оставляя там налившийся кровью след. Оставшийся довольным чересчур шумным вздохом Кэйи, Рагнвиндр взглянул на ненасытного пирата.       — Как обычно, попадаешь прямо в цель, ягодка… — прошептал Кэйа, прикрывая глаза.       Дилюк во второй раз позволил спуститься поцелуями ниже. И, может, Кэйа и задумался бы, отчего же ему так многое позволяет этот всегда сдержанный господин, но решил подумать об этом на досуге в своей каюте.       Штаны с Альбериха тоже полетели прочь, когда Рагнвиндр приказал их снять. Капитан ослушаться не посмел.       Кэйа был готов поклясться, что он в жизни не видел ничего красивее. Будь то дорогущее украшение богатой дамы или бутылка отменного вина — ничто из этого не шло в сравнение с тем, что сейчас предстало перед взором Кэйи. Дилюк, раскрасневшийся, тяжело дышащий и смотрящий так, словно лишь одним своим взглядом готов поглотить своим пламенем всё вокруг себя, сжечь дотла, а потом своими же руками развеять пепел над океаном — вот настоящее сокровище для такого пирата, как он.       Если бы первое грехопадение Альбериха было таким, то он бы отдал все, чтобы это случилось не единожды.       Целуя внутреннюю сторону бедра, Кэйа смотрел в глаза напротив, чувствуя, как под чужим пристальным взглядом желание ближе и больше становилось почти невыносимым. Хотелось, чтобы лёд растаял от огня, чтобы тело оказалось во власти греховных желаний, а с ними не осталось сил бороться.       — Знаешь, ягодка, тебе следовало бы сейчас повернуться ко мне спиной… — задумчиво произнес Альберих, еле заметно ухмыляясь.       — Почему я? — загнанно дыша, спросил раскрасневшийся Дилюк. В этом ему Кэйа не уступал: у самого румянец на щеках огнём горел.       — Думается мне, опыта у меня больше, и, стало быть, развернуться придется тебе, — пожал плечами капитан и поднялся с места, принимаясь расхаживать по комнате. — А ещё было бы очень славно, если бы ты мне сказал, где у вас тут масло хранится. Вы же оставляете масло в комнатах, да?       Глаза Рагнвиндра мгновенно распахнулись — сам он шумно глотнул, изумленно глядя на пирата.       — Только не говори мне…       — О, нет-нет! — Кэйа улыбнулся и помахал руками. — Умоляю тебя! У нас не так уж и много времени, да и больно делать тебе совсем уж не хочется… Но вот помочь с одной проблемкой точно стоит, — он многозначительно опустил взгляд вниз, посмотрев на вставший член Дилюка. — Так что есть одна чудеснейшая идея, но вот только не достает масла. Где же оно?       Дилюк почти тут же указал на нижние ящики туалетного столика, и Альберих в полумраке все же сумел отыскать там какое-то масло с цветочным ароматом. Чаша терпения была переполнена у обоих.       — И зачем вам масла здесь?.. — в задумчивости Кэйа приложил палец к губам, рассматривая пузырек в своей ладони. Отказать себе в том, чтобы подразнить Рагнвиндра, он не смог, но почти сразу же поплатился, когда услышал недовольное:       — Кэйа Альберих, отставьте свои размышления и подойдите сюда. Живо, — казалось, кто-то не смог оставить привычку раздавать приказы.       Капитан невозмутимо взглянул на Дилюка, и лицо его тут же расплылось в наглой улыбке.       — Что-то не вижу, чтобы ты развернулся, как я просил, — взмахнул руками Альберих.       Когда Дилюка поглощает свой же огонь, тогда сдержанность покидает его существо: он тотчас забывает о манерах и, готовый свернуть горы ради мечты, близких и своих убеждений, идет напролом. Таким он представал перед врагами в сражениях, таким он был для Кэйи в роковую ночь и таким он выглядел сейчас и тоже в глазах Кэйи. Капитан потерял дар речи, когда Рагнвиндр, гордо вскинув подбородок, не робея, поднялся на колени, повернулся к нему спиной и перекинул волосы через плечо, оголяя напряжённую спину.       Альберих пристроился сзади, готовый сделать всё возможное, чтобы Дилюк почувствовал себя хорошо. Размазав немного масла по внутренней стороне бёдер, Кэйа прошептал господину в самое ухо:       — Поставь ноги ближе друг к другу и держись за что-нибудь, — Рагнвиндр схватился руками за изголовье кровати и сжал колени вместе.       Альберих, даже предпочитая более тесный контакт, не мог позволить себе сделать больно Рагнвиндру. Он, решив успокоить Дилюка, который в это время подрагивал в его руках, провел языком от плеча до уха, чувствуя соленый привкус пота. Поцелуй в ухо лишил дара речи, и господин лишь промычал, томно прогибаясь в спине. Кэйа улыбнулся такой реакции и просунул член меж чужих бедер, вырывая тихий стон.       Казалось, Дилюку всё нравилось: в первый толчок он вздрогнул и попытался уйти от непривычных ощущений, но после привык, позволяя Альбериху ещё и целовать шею, а свободной рукой — зажимать сосок. Вместе с движениями члена меж бёдер, что проходился по промежности и касался мошонки, это заставляло их желать одного — не прекращать эту сладкую пытку. Господин, казалось, чувствовал себя хорошо: томные вздохи сами собой вырывались из его рта, и он, на удивление, позволял капитану их слушать, не заглушая ничем эти сладкие звуки.       Кэйа простонал чересчур громко, когда Рагнвиндр сжал бёдра ещё сильнее и прижался теснее. От этого звука вздрогнул Дилюк, но и сам не смог сдержать вскрика, когда пальцы с нарочитым усердием принялись массировать бусинку соска. Громкие шлепки кожи о кожу и скрип старой постели точно разбудят посетителей. Благо, это не было проблемой Альбериха, который хотел насладиться хозяином таверны здесь и сейчас.       — Сам или… — капитан рвано выдохнул, — тебе помочь?       Дилюк покачал головой, без слов понимая, к чему ведет Кэйа: опустив ладонь на свой член, он сам довел себя до громкого высокого стона, изливаясь в свою руку. Альберих, толкнувшись ещё пару раз, упал без сил на чужую спину, кончив следом на чужие бёдра.       Лишь спустя пару долгих минут они наконец смогли отдышаться. Капитан же не смог подняться с места: когда Дилюк выбрался из его объятий, тот свалился на постель, ужасно вымотанный этим напряжённым днём.       Дилюк взял на себя ответственность за чистоту комнат в своей таверне: достав две тряпки из шкафа и намочив их водой из деревянной кружки, обтёр сначала себя, а затем Кэйу. Сменить простынь всё же пришлось, как и Альбериху — встать с постели. Рагнвиндр постарался управиться быстро, потому что видеть, как сонного капитана штормит из стороны в сторону от усталости, было совершенно невыносимо.       Отчего-то вспомнилось детство: в первое время на корабле Дилюк часто помогал одному маленькому несмышленому мальчику, пока тот не освоился до конца. И вот сейчас перед ним лежал уже совсем взрослый мужчина, стройный, подтянутый и красивый, сколько бы Рагнвиндр себе не врал о том, что не считал его привлекательным совсем. Кэйа сжимал в своей руке чужую и хмурился в полудреме, и Дилюк поддался порыву: еле дыша, склонился над ним, желая наконец коснуться его приоткрытых губ.       Но капитан совершенно неожиданно отвернул голову, и господин только и смог, что клюнуть поцелуем в щеку, изумленно — а может, даже огорченно — посмотрев на Альбериха.       А тот лишь покачал головой, с печалью во взгляде вежливо поцеловал его ладонь и забылся спокойным сном, оставив Дилюка размышлять о чём-то своём, пока единственная не потушенная свечка, и без того тонкая и маленькая, не догорела до конца.