Победителей не судят

«Плаваю по дну и достигаю берега

Я не тону, я тут толкаюсь от материи

Просто поверь мне, я набираюсь тёмных сил

Идём прямо на шторм, хоть и корабль не просил»

— Совергон — «100 СТРОК»

      Для лирического отступления стоит указать только два факта: Винсенту Уильяму Афтону не так давно исполнилось двадцать четыре, то есть, с истории о Системе прошло почти ровно четыре года, и он ужасно не любил просыпаться рано утром.       Звон будильника вырвал из глубокого сна без сновидений, и быстрее, чем мужчина — о боги, называть так самого себя было так нелепо! — сообразил, что произошло, он уже сидел в кровати и бил пальцами по кнопке электронных часов. Они застыли на цифре 7:00.       Потом босые ноги шлепнулись на холодный ламинат, Винсент почесал затылок, зевнул, встал и прошел в ванную.       Ванная, как, собственно, и вся остальная квартира, у него не изменилась: белая и с бело-желтым освещением, она навевала какую-то тоску, и только стиральная машинка, чистенькая и блестящая, казалась довольной жизнью. Винсент кривовато улыбнулся, поправляя себя тем, что машинки все-таки пока довольны жизнью быть не могли, и утро показалось чуть менее мерзким.       Зеркало было заляпано брызгами и белыми следами от зубной пасты только снизу, и Винс, почистив зубы и принявшись сбривать слабенькую щетину, нашел свое отражение выглядящим очень даже сносно, если не сказать хорошо или хоть бы неплохо.       Он не менял прически, да и она все еще шла ему, зато тело его больше не выглядело, с позволения сказать, как обычно это бывало у подростков, как мамина вешалка. Нет, Винс не раскрупнел за четыре года до восьмидесяти кило веса и ста семидесяти девяти сантиметров роста — он, в общем-то, почти не подрос с юношества, — но его плечи стали чуть шире, а лицо стало чуть более мужским, и от этого все глупые детские комплексы пропали.       Ай! Лезвие бритвы оставило на щеке тонкий порез… А вот щетина так и не росла по-нормальному. Не то чтобы он собирался отращивать бороду или щетину, конечно, — последняя делала из него, механика, пропитого алкоголика, — поэтому это было просто наблюдением.       Когда Винсент закончил колледж и получил престижный диплом, в жизни что-то поменялось. К нему стали относиться как-то более серьезно. Многие из работников всерьез звали его мистером Афтоном. Он стал получать в два с половиной раза больше, чем раньше — ранее договор шел на три-четыре тысячи после конца обучения, никак не на пять, и Винс догадывался, что начальник просто таким образом перекупал его у конкурентов (а те, признаться, находились), — почти расплатился за квартиру и мог позволить себе намного больше, чем раньше.       Нет, он, конечно, не нашел себе девушку и не собирался на ней жениться, но его жизнь действительно казалась ему хорошей. На фоне всех тех проблем, что случились с ним в юности, она вообще отдавала сказкой.       А потом он надевал черный пиджак — да, он действительно купил себе костюм и никогда не носил его полностью, — обувался, закрывал дверь в свою квартиру и оказывался в дурдоме.       «Пиццерия Фредди Фазбера» казалась спокойным и благодатным местом только его посетителям. Винсент Уильям Афтон же знал, сколько головной боли она приносила.       В семь утра уходил со смены ночной охранник и приходил дневной. В семь тридцать уборщица мыла помещение перед открытием. В восемь утра Винсент приходил на работу и включал аниматроников. В девять на месте был штат официантов, и ресторан открывался. Рабочий день длился с девяти утра до десяти вечера, за это время официанты разносили не менее ста пятидесяти заказов, все это время на кухне было жарче, чем в любой бане. Все это время Винсент сидел в мастерской и заполнял бумаги: первичные доходы, расходы, отчеты о проделанной работе над аниматрониками, списки для поставщиков, смены охраны и официантов и многое другое. В десять он закрывал ресторан, принимал кассу, получал списки склада от их шефа, сдавал все это мистеру Фазберу, который перепроверял бумаги и потом отдавал в бухгалтерию, и только потом уходил домой. В одиннадцать вечера приходил ночной охранник, досиживался до семи утра, и головомойка начиналась заново…       Сейчас же было восемь, ресторан открывался только через час, а головная боль Винса начиналась уже сейчас.       Кофемашина утробно гудела и с хлюпаньем выплевывала в чашку двойной американо с двумя ложками сахара. Не для Винсента — он кофе уж как четыре года не пил — для Джошуа Фазбера.       Вообще большинство дел, что проделывал Винсент за один рабочий день, включая это, не входили в его трудовой договор. Просто сначала, когда он еще игрался с Системой, он стал заполнять расписания, а потом однажды Фазбер попросил принять кассу за него, и постепенно на Винса свалилась вся первичная бухгалтерия ресторана.       Не то чтобы это его напрягало или злило — ему платили нормальные деньги, и он находил такую начальственную мишуру даже приятной. Потому что теперь его считали здешним директором.       Осталось только найти какого-нибудь амбициозного мальчишку с ножом и заполучить ресторан в свои руки, но Винс не делал этого просто потому, что начальником был отвратительным. Нет, он умел раздавать приказы и даже выстроил с коллективом отношения, но он бы не справился с двумя пиццериями самостоятельно — просто бы запутался, забегался и потерялся.       С Джошуа Фазбером так и вышло. Он, похоже, когда-то давно сам не ожидал того объема обязанностей, который выполнял Фред и который теперь свалился на него, и за полгода из даже временами приятного, но жутковатого дядьки превратился в канцелярскую крысу.       А потом он понял, что можно привлечь к управлению ресторанами Винсента, и вновь расцвел, а канцелярской крысой стал его неофициальный директор. Да, Винс все еще находился на посту главного механика и даже не находил в этом неудобств: платили бы то же самое, а так еще и ответственности не было.       Винс был здесь директором, а не нанимался в секретутки, но варил начальнику кофе почти каждое утро.       В руках тлела зажатая между пальцев сигарета — это все еще не стало привычкой или зависимостью, — и Винс собрался взять чашку в руки и отнести ее в чужой кабинет, когда сзади его окликнули.       — Извини, я проспал.       Это был Скотт. Несколько лет назад закончивший колледж, он отчего-то все еще не мог найти постоянную работу, как хороший экономист, и до сих пор зависал в пиццерии, как охранник. Честное слово, Винсент не раз предлагал ему устроиться к ним бухгалтером или хотя бы старшим официантом по смене, но Коутон каждый раз отказывал со словами, что работа в пиццерии у него временная. Он временно работал у них уже три года. Винс бы не сказал, что был против — они были лучшими друзьями.       Почти что единственными друг у друга, к стыду сказать.       — Чтоб ты знал, Мэтт уже насмотрелся на опаздывающего тебя и вчера пытался уверить меня в том, что может иногда опаздывать на полчасика, потому что с утра нет посетителей, а у него сбился режим.       Скотт не ответил — просто хмыкнул. Он, к слову, тоже возмужал. Даже похорошел. Да и больше не был таким слабохарактерным.       Они помолчали еще пару мгновений: Винс поставил чашку кофе на стол, а Коутон поправил очки. Они были еще одним «временным». Скотт собирался перейти на линзы с их первой встречи.       А потом они перекинулись словами еще о чем-то и пошли в каморку охраны.

***

      Еще одной вещью, на которой стоило заострить внимание, было то, что Винсент был жутким придурком и не собирался ничего с этим делать. В то же время, он и не пытался это отрицать.       Он вспомнил об этом даже случайно. Просто столкнулся с одним из своих охранников в середине рабочего дня.       «Своими» он звал охранников не от большой важности. Просто он их нанял. Сам и лично. По объявлению в далеком восемьдесят девятом. Предварительно к чертям собачьим разогнав весь прошлый штат.       Вообще-то он был прекрасно сформирован, выточен годами совместной работы с Фредом Фазбером и сотню раз испытан на вшивость взлетами и падениями сети ресторанов. Ему не повезло в одном — в том, что их новый директор был истеричным придурком. Охранники были старше Винсента и считали, что от этого могут его просто-напросто не воспринимать всерьез, а Винсент, в свою очередь, не смог выстроить с ними отношений, потому что еще со старшей школы понял, что такие проблемы решать умеет только силой. Все шесть работников были сильнее и опытнее. Они воевали пару месяцев.       А потом он их уволил. Просто пришел к Джошуа Фазберу и сказал, что хочет перенабрать штат. Начальнику было все равно, увольнительные по соглашению сторон были перед охранниками на следующий же день, и они все подписали, а через две недели Винсент сформировал новый штат из пятерых отпетых остолопов.       Один из них и врезался в Винсента только что. Просто налетел на него из-за угла коридора, пока Винс проходил по нему, читая вчерашний отчет кассы. Не очень внушительный, к слову. Парня звали Барт, он грузно ойкнул, извинился и выскочил из дверного проема подсобки, направившись в зал.       Именно с Бартом были проблемы. По началу. Он жил где-то по соседству, рос в неблагополучной семье и был самым классическим школьным задирой-футболистом под метр восемьдесят, на первых порах почему-то решив, что на новой работе можно было цапаться с начальством за звание, собственно, начальства. Винсент сдерживался первое время, а потом парень совсем зарвался и полез махать кулаками, и Винс просто приставил к его горлу нож.       Больше с Бартом проблем не возникло. Винсент спелся со штатом, который теперь можно было заставить таскать тяжелые коробки, сбегать с «Вендис» неподалеку или забрать из химчистки костюм, а сами охранники… ну, они не выглядели сильно опечаленными своим положением, и того было достаточно.       Винс иногда использовал «Безопасную комнату», храня в ней некоторые свои вещи и временами приходя записать работу изредка включаемой Системы, но все же предпочитал не рассказывать никому о ее существовании. Просто боялся. Наверное, только поэтому он до сих пор любил работать в кабинете охраны, когда приедалась мастерская, а не сделал «Безопасную комнату» своим офисом.       Его парни в такие моменты уходили блюсти порядок где-нибудь в другое место. Теперь был такой же день, Барт утащил сегодня работающего с ним Скотта в зал или в комнату персонала на кухне, и Винс положил стопку бумаг на стол, а она издала глухой хлопок. За спиной, на стене, перпендикулярной стене с окном, висел график смен — доска с ключами от почти всех комнат ресторана и четырнадцатью пластиковыми кармашками на одну неделю. На один день приходилось два кармашка: один с бумажкой с именем дневного охранника, другой — с именем ночного. Когда история с постоянным набором охраны для Системы закончилась, график больше не нужно было писать от руки и менять несколько раз в неделю, и теперь график не был наполовину написан от руки. Этому были рады абсолютно все — «замены» писал Винсент, а почерк у него был мерзкий.       Мужчина отодвинул кресло, смахнул со стола пыль и постучал пальцем по экрану телевизора, устраиваясь за столом, когда тишину разорвал противный стук о кафель.       Дзынь! — это из кармана вывалился старый раскладной нож и громко шлепнулся на пол.       Ах, да-а…       Винсент все еще этим занимался.       Это должно быть стыдно признавать, но Винсу было не стыдно. Это стало почти таким же привычным, как и поход в магазин.       Ладно, Винсент преувеличивал. Это было как поход в хороший и дорогой магазин игрушек на седьмой день рождения. С тем лишь отличием, что это происходило каждый день рождения, а еще на Рождество, почему-то — на Пасху и летом, если у родителей внезапно случалось очень хорошее настроение.       Это было приятно, жутко приятно, и Винсент чувствовал себя живым и полным сил, но это не дарило азарта. Уже давно нет. В любом случае, через месяц-два у него начиналась ломка, и на азарт было уже плевать.       Он забыл о попытках не убивать людей так же, как забыл о юношеских амбициях. Забросил их на задние полки в памяти, погрязнув в рабочей рутине и крови, в которой не долго было захлебнуться. А они молчали, быть может, превратившись во что-то долгоживущее, и лишь иногда подавали голос, давая понять, что они полумертвы, но все еще живы.       В такие моменты Винсент жутко стыдился. Не своей болезни — того, что он почти директор детской забегаловки с пугающими роботическими животными, поющими идиотские песни. Господи, это звучало так… унизительно.       На него так накатывало не часто, но если такое случалось, то жутко хотелось уволиться и наконец начать научную деятельность, как любой другой нормальный выпускник его университета. Винсент знал, что почти перерос аниматроников — оставалось выбрать, заставить их расти вместе с собой или оставить на попечительство тем, кому они впору, и перейти в лигу повыше. Парни из центра при колледже иногда приглашали его посидеть в лаборатории и помочь с разработкой роботов, но большим это не становилось. Только потому, что они знали, что у Афтона есть работа, и не особо хотели его отвлекать.       А Афтона отпускало уже через полчаса, и он понимал, что настолько привык и привязался к этому месту, что оно должно сгореть, чтобы он начал искать новую работу.       Теперь же Винсент прикусил зубами кончик карандаша, тут же одернул себя и начал заполнять отчет.       Он проработал над бумагами до шести часов вечера, а потом встал, положил их в стол и, попрощавшись со Скоттом и выйдя из пиццерии, спустился в метро.

***

      Мама готовила чудесную лазанью. Винсент много раз пытался повторить ее успех — и близко не выходило. Поэтому он просто старался ужинать у родителей пару раз в месяц.       Когда мама вышла за Джона Бишопа, и они переехали в его дом, к собственному участку Винс, одиннадцать лет детства проведший в бетонных стенах города, привыкнуть так и не смог. Дом был хороший, белый, с двумя этажами, крыльцом со столиком и с небольшим забором, но добираться до школы из него было дольше, чем раньше, ровесников в окрестностях было мало, а иногда просторность давила. Теперь, спустя шесть лет жизни в общежитии колледжа и в квартире, в родительский дом мужчина возвращался даже с удовольствием. Таким тихим и спокойным.       На лето обещал приехать заканчивающий последний год юридического Ричард. Пока что был апрель, в печке благоухала подходящая к готовности лазанья, а Джон Бишоп иногда зачитывал пасынку отрывки из газетных статей.       Что до Джона, то привыкнуть к нему Винсент смог только тогда, когда провалились два побега из дома. За один месяц. История была идиотской, и мама о ней до сих пор не знала. Винсу тогда было шестнадцать, в нем играл максимализм, а мама тогда уехала к тетке на месяц. Отчима он тогда на дух не переносил и не знал, почему, вот и решил, что будет хорошей идеей сбежать из дома. Первая попытка провалилась в тот же день — он шел по улице, был вечер, и его остановила полиция. Копы оказались знакомыми и каким-то образом решили, что Винса нужно подбросить домой. Ну и подбросили. Вторую попытку Винсент предпринял через неделю, и этот побег почти увенчался успехом: он действительно не явился домой ночью.       Джон нашел его на следующий день на какой-то заправке, голодного, не спавшего ночь и покупающего какую-то дрянь. Он тогда даже не ругался — отвел Винса в кафе, накормил и сказал, что в разводе родителей он был не виноват. Что он не предпринимал никаких попыток начать встречаться с мамой, пока та была замужем, и Майкл все сделал сам. Это почему-то успокоило. Отчима ненавидеть он тогда и перестал. Так и не узнав, почему разошлись родители.       Это, в общем-то, оставалось секретом до сих пор.       Мама договорила по телефону в гостиной и вернулась на кухню. Сына Маргарет любила и не видела уже месяц, поэтому, присаживаясь на корточки и вытягивая из печки еще сильнее запахшую запекшуюся лазанью, обратилась к нему в первую очередь:       — Винс, дорогой, как дела на работе?       Винсент отломил кусок тоста, потом передумал есть и положил его обратно на тарелку.       — Ченг отказался с нами работать, а так ничего.       — Этот твой повышать тебя не собирается?       — Этот мой не видит надобности, мам, как и я. Чего он тебе вообще так не нравится?       — Ну я не могу, он странный какой-то. Его отец лучше был.       — Да у нас там все странные.       Джон хмыкнул и отложил газету на свободный стул, а мама поставила лазанью на столешницу, развязала домашний пучок — волосы она до сих пор красила в рыжий — и тут же сменила тему:       — Ирму хотят к нашему делу приставить. Нет, я не против, конечно, но становится тесновато.       «Нашим делом» был Винсент. Уже как два года. Это было единственным досадным последствием его страстей — его начали искать. Полиция смогла связать убийства между собой на десятой жертве, хотя Винс и менял местоположения в черте города, иногда не выбрасывал тела в мусорные баки и изредка, не изменяя своему ножу, менял стиль преступлений, не перерезая жертвам глотки.       То, что его опять искали его же родители, было смешной и счастливой случайностью. В первый раз их отправили в пиццерию только потому, что там работал их сын. Теперь Бишопы искали до сих пор не названного убийцу просто потому, что работали в убойном отделе. И не найдут его, потому что он сидел у них на кухне и разрезал ножом кусок лазаньи, отвечая своему следователю:       — Ну, она неплохая девчонка, да? Если вы втроем пока не справляетесь, это логично, что они захотят дать вам подкрепление и-       — Молодой человек, мы справляемся. — Маргарет погрозила сыну пальцем и сама села за стол. — Мы могли связать убийства намного позже, а так уже половина дела в кармане.       То и плохо, мамуль.       — Ладно, прости. — Винсент в примирительном жесте поднял вилку. — Так как у Ирмы дела?       — М-м, вроде бы, неплохо, но она с парнем своим разбежалась на днях. А что?       А то, что в Ирму Бланш, когда-то дружинницу под начальством родителей, а теперь уже два месяца как самостоятельного офицера, Винсент был почти влюблен. Виделись они лишь пару раз: впервые — в пиццерии на следующий же день после убийства, потом — не так давно в участке, но интерес к ней от этого не утихал. Интерес к ней был единственным, в чем проявлялась его влюбленность — от этого и «почти».       Правда, Винс подозревал, что до сих пор помнил Ирму только потому, что мама любила о ней разговаривать. И потому, что жутко красивые брюнетки были в его вкусе.       — Да просто интересно стало. Она же все-таки новенькая.       — Ну-ну, — мама улыбнулась, — у меня есть ее номер, если что.       — Ну мам!