Победителей не судят

      Планировать убийство и приводить свой план в действие — совершенно разные вещи.       Возможно, все это время он принимал свою миссию за какую-то игру, розыгрыш, который закончится в самый последний момент, и неизбежного не случится, и никто не пострадает — лишь знающие обо всем окружающие посмеются над глупым доверчивым Винсом. Возможно. Но теперь все было не так.       И на собственных жертв стало совсем не плевать.       В ту ночь он так и не заснул. Старался, правда, да вот только слишком сильно он был испуган и взволновал. Мандражировал. Понимал и действительно осознавал, наконец, что ему предстоит сделать. Ненавидел себя за то, что не спланировал все тщательнее. Перенервничав, почти, к своему стыду, плакал. Даже пил те самые таблетки, силясь перестать бесцельно метаться по квартире и пытаясь извлечь из них хоть какую пользу и хоть как-нибудь не потратить деньги впустую, и лишь только потом, неосмотрительно проглотив штук пять, понял, что они — пустышка. Плацебо. Как обидно.       В шесть часов утра солнце еще даже не начинало восходить. Лишь тогда он поднялся с кровати, и в глазах потемнело, а в костях болезненно захрустело — за несколько часов бездвижного лежания затекшие конечности будто налились свинцом и двигались с неохотой. В квартире было темно, но включать свет — неосмотрительно. Или, быть может, это он сходил с ума, подозревая улики против себя там, где их не было — разницы не было. Просто лампочки в то утро не горели.       Винсент одевался с неохотой, отрывисто и небрежно, то желая оттянуть момент прибытия в пиццерию, то вновь подгоняя себя, лишь бы успеть затемно. Фиолетовая рубашка — очень неосмотрительно и примечательно, и стоило надеть черную лишь бы потому, что кровь на черном не видна, но он выбрал фиолетовую. Просто потому что она удобная, тёплая и ему нравилась. А еще спортивные штаны. Классические, темно-серые, если не черные, комфортные, из приятной ткани, так и не выстиранные и поэтому с грязью ближе к низу. Возможно, стоило найти какие-нибудь старые вещи, чтобы потом их с чистой душой выбросить, но теперь на это не было времени.       В глубокий передний карман — нож. Такой раскладной, с рукояткой, как у кухонного; относительно новый, купленный год назад, после того, как Винса зажали в подворотне, и домой он вернулся с огромным синяком под глазом и без денег. Трата оказалась бесполезной — больше его грабить никто не порывался, — и теперь неожиданно пригодилась.       На левую руку — часы. Их подарили на прошлый день рождения. Он никогда не носил часов, так и не сумев приучить себя следить за временем и не привыкнув к тяжести на запястье, и они, такие серебристые, блестящие и почти что новые, пылились в ящике. Теперь оказались нужны и они: в «Безопасной комнате» будильника нет.       На ладони — тонкие, облегающие второй кожей синие нитриловые перчатки. Две запасные пары — в задние карманы. Просто чтобы не оставлять отпечатков.       Все-таки он успел. Шел по пустой, сонной улице быстро, стремительно, не успевая даже мальком заглядывать в тёмные, иногда открытые окна или оглядываться по сторонам, выискивая случайно загулявших в неблагополучный район прохожих или полицейский патруль. И также не чувствовал осенней прохлады и даже того, как посветлело на улице. Винсу было все равно.       Дошел до пиццерии за минуту и, перескочив через кучу деревяшек, гордо именуемых забором, проскользнул в закоулок между зданием заведения и стоящим рядом многоквартирником. И оказался на поросшем редкой тусклой травою заднем дворе «Пиццерии Фредди Фазбера». Инстинктивно глянул на въезд на полянку, куда раз в неделю въезжала фура с продуктами, — он оказался закрыт — и на переулок за забором, с внешней стороны заклеенным плакатами и обрисованным граффити, достаточно высоким, чтобы скрыть будущего убийцу от лишних глаз, и достаточно низким и дырявым, чтобы днем открывать охране, чьи окна как раз сюда и выходили, обзор на скудную улицу. Скоро его деревянного помощника снесут и поставят на его место какую-то сетку, если вообще что-то поставят. Идя в сторону находящегося на высоте трех ступенек и с двух сторон прикрытого перилами входа в подсобку кухни, он скользнул глазами по стоящему рядом наружному блоку кондиционера и кучке мусорных баков: Винсент прекрасно знал, что за подарок нашли там четыре года назад. Сегодня на репутации Фазберов вылезет еще одно черное пятно.       Не будь он охранником, пролезть сюда бы не вышло. На одной стороне склада хранился хлам, на другой — шкафы поваров и официантов. Узкие металлические шкафчики, как школьные, были заперты, и сейчас в них не найдешь ни одной ветровки: пиццерия была пуста, и лишь в каморке охраны горел свет. Дверь с тихим щелчком открылась, впуская юношу в кухню. Там было чисто. Почти стерильно. Уборщица не зря получала свои деньги. Столы находились под стенами, образуя своего рода «подкову». Чуть поодаль, ближе к дверям, стоял стол, куда выкладывались готовые блюда и ждали своих официантов. Он не удержался и бесшумно, проскальзывая по белой поверхности и приземляясь на пол, перепрыгнул через него.       За окнами вовсю занимался рассвет. Слабые лучи солнца уже проникали в окна пиццерии и даже дотягивались до ног Винса. Он опаздывал. Показалось даже, что где-то со стороны туалетов что-то прошуршало, только это разыгравшееся от нервов воображение или мыши. А вот в коридорах, как и ожидалось, было тихо. Скотт спал на смене, все порядочные люди в шесть утра еще лежат в постелях или сидят у себя дома.       Добрался до мастерской быстро, даже бесшумно. Расправился с замками, тут же, войдя в комнату, рваным движением со слишком громким щелчком заперся и чуть не споткнулся о голову Бонни. Выругался и направился прямиком к бесцветный стальной двери в давно запечатанную комнату. От нее ключей не было ни у кого. Ну, разве что у Фреда и, быть может, Генри. И тогда, в один из дней конца августа или начала сентября, когда Винс сказал о своём намерении пробраться в комнату, поспособствовал уже Джошуа, просто кинув — как кость — юноше в руку одинокий маленький ключик и безмолвно удалившись. И теперь этот ключ нетерпеливо дрожащие руки вставили в замочную скважину. Он подошел.       «Безопасная комната», не открывавшаяся с Укуса в сентябре восемьдесят третьего, — того самого, когда в пасть Фредберу засунули маленького мальчика, пружинные замки внутри челюсти аниматроника заклинили, и ребенок лишился половины головы, и после которого обоих золотых маскотов бросили в теперь ненужную комнату — встретила пылью, запахом сырости — что могло бы и насторожить, но потом, не сейчас, — кучами неизвестных коробок и коридорчиком в три метра, которые Винс, не задумываясь, преодолел и оказался в самой комнате. Небольшой, менее десятка квадратных метров, и полупустой: лишь у серых стен стояло несколько нагромождений таких же, как и в коридоре, отсыревших коробок с неизвестным и неинтересным содержимым, что отбрасывали на стены причудливой, если не сказать пугающей, формы тени. Некогда черно-белый, теперь разных оттенков серого, кафель под ними, ещё не успев окончательно растрескаться, в некоторых местах пошёл паутинкой из трещин. Будто бы пауки научились делать свои сети чёрными, чтобы сливаться с царившей здесь мглой, что теперь нагло и неестественно нарушилась светом отчего-то работающей одинокой лампочки под самым потолком.       На полу, неловко опершись на стену, лежали два костюма, и юноша в такой подходящей к желтому цвету фиолетовой рубашке нервно, взволнованно вздохнул… Один — медведь. Когда-то золотой, солнечный и радостный, грязно-желтый костюм был потрепан и в некоторых местах проеден тараканами и мышами не до эндоскелета, но до тонких металлических прутьев каркаса и казался немного полным, намертво схватив пятипалыми руками ненастоящий черный микрофон… Лишь потом в голову пришло понимание того, что Фредбер находился в режиме костюма. Какая удача, но его обшивка слишком потрепана, чтобы показаться в нем на людях. Ещё ничего не произошло, но уже кажется, что план дал трещину… Второй аниматроник — кролик, меньше нынешнего Бонни и Золотого Фредди, тоже находящийся в режиме костюма, отчего-то был в куда лучшем состоянии, чем его брат по несчастью, и основной его проблемой было лишь то, что он был таким же, как и Фредбер, слишком пыльным. Непривычное и от этого странное выражение лица Пружинного Бонни показалось каким-то задумчивым и сонным, почти неприятным, его левое ухо, опущенное ниже правого и прикрывающее левый глаз аниматроника, выглядело потрепанным, а в левом кулаке сжимался гриф ненастоящего красно-белого банджо с настоящими, но порванными струнами. Признаться, не будь стальные нити порваны, Винсент даже в этот момент, такой напряженный, полный страха грядущего и вместе с тем какой-то решимости одновременно, не удержался бы от того, чтобы провести по ним пальцами и сыграть какой-нибудь аккорд, хотя не знал ни одного. Надо будет их починить… Все шло своим чередом, и, как и было задумано, выбор упал именно на Бонни. Просто потому что выбора на самом деле не было, лишь его имитация: после событий Укуса никакой родитель не подпустил бы человека в костюме Фредбера к своему ребёнку. Афтон отошел в мастерскую, вернулся с новой рыжей тряпкой и вечно стоящей в углу ныне почти пустой пятилитровой канистрой с водой — если вдруг нужно что-то вытереть, — отряхнул золотого зайца от слоя пыли и не без удовольствия отметил, что тот действительно сойдет за костюм аниматора. Хоть бы потому, что никого не кусал.       Снимая с костюма голову и влезая внутрь него, Винс увидел тонкую белую ткань внутренней обшивки. На ней — еле видные, старательно застиранные розовые разводы. От этих разводов не несло гнилью или сладковато-гадким душком крови, но одного их вида хватило, чтобы в голове эхом зазвучал никогда ранее не слышанный звук срывающихся пружинных фиксаторов. И юноша не смог удержаться от того, чтобы нервно сглотнуть и зажмуриться, проникая руками в полые руки аниматроника и силясь не порвать тонкие перчатки.       Тут главное — не делать резких движений.       Первый шаг, потом — второй и третий. Аккуратно сжать пальцы обеих рук в кулаки и медленно разжать. Осторожно повертеть головой, оценить собственное поле зрения и поправить не до конца закрепленную голову кролика. Костюм двигался с неохотой, будто действительно спал все эти четыре года, но со временем, походив по комнатушке, юноше удалось его расшевелить.       Когда Бонни прошел проверку, Винс быстро, забывая о безопасности, вылез из костюма и бережно положил того на пол солдатиком, стараясь унять пробежавшие по спине мурашки.       Он сделает выход на полчаса в восемь, представится работникам (они не поймут, если в середине рабочего дня по пиццерии ни с того ни с сего начнет разгуливать тип в костюме) экспериментальным аниматором, призванным развлекать детей в отсутствие четверки, спросит начальство и получит ответ, что его сегодня не будет. Попричитает на хозяина и понадеется все-таки получить в конце дня зарплату. Официанты не заприметят ничего примечательного: мало ли, что взбредет Фреду в голову — и вскоре перестанут даже замечать Винсента, а тот пропадет у них из виду и уйдет обратно в мастерскую. Потому что нельзя постоянно быть у них на глазах: заметят, когда он пропадет вместе с четырьмя детьми.       Все остальные вылазки он организует по ситуации, но их будет как минимум три. Главное, не долго: пройтись по залу, повеселить пару молокососов, не заприметить возможных жертв и незаметно удалиться восвояси.       Винс хлопнул себя по щекам, замечая, что отчего-то устал и хочет спать, укорил себя в том, что не додумался вчера купить и выпить каких-нибудь энергетиков, прошелся обратно в мастерскую и достал из тяжёлой, заклеенной скотчем картонной коробки под столом четыре маски из продукции сети: Фредди, Бонни, Чики и Фокси. В свое время дети, совершившие Укус, были в таких же, и теперь совершенно другая четверка, примерив эти маски, отправится на небеса.       Какое совпадение.

***

      Отойти от закутавшей в одеяло дремы, помотать головой, зевнуть и собраться с мыслями. Надеть костюм, шатаясь, выйти из помещения и отпереть мастерскую. Оставить ключи в замочной скважине. Открыть дверь одним движением и дрогнуть от хлопка, с которым она ударилась о стену. Пожмуриться от горящего в пиццерии света, оглядеться, как оглядываются новички, не найти посетителей, ведь заведение открывается в полдевятого, и лихорадочно выискать глазами какого-нибудь сотрудника.       Звоночек главного входа требовательно залился: в пиццерию вошел некто. Им оказался Джо. Какая удача: он поверит в легенду, это стажер знал точно. Просто потому, что ему искренне не было дела до чего-либо, кроме своей персоны.       Парень завис в дверях, долго прощаясь с кем-то. Возможно, миленькой Кэт. Сначала захотелось подойти к нему, но смысла не было — сам прибежит, как увидит. При своем чрезмерном эгоцентризме он был на удивление любопытным. Тем более, Винс искренне боялся делать любое лишнее движение в старом аниматронике. И, действительно, так и произошло: по уши замотанный в толстовку какого-то кафе — за что можно было бы получить нагоняй от начальства — официант с привычным флегматичным лицом уже шел в сторону коридора и кухни, как только заметил нечто золотое у сцены. Тогда он с непередаваемой эмоцией саркастичного удивления поглазел на Винсента в костюме пару секунд и решительно направился уже в его сторону. А тот сначала подумал, что его раскрыли.       На вид приятное смуглое лицо с короткой черной щетиной нахмурилось, некоторое время невежливо буравя светлыми глазами чистый золотой костюм и особенно то самое порванное левое ухо, и лишь потом губы потомка южан в настороженном — и за что только его женщины любили? — недоумении проговорили:       — Ты кто такой? — Винс мысленно облегченно вздохнул, понимая, что все еще под контролем.       — Я… — На мгновение Афтон забылся, лишь потом вспоминая, как надо коверкать голос — он не знал, помнили ли работники заведения его голос, но осторожность не повредит. Это было единственным делом, которым он честно занимался весь сентябрь по взятой из библиотеки книжке, хоть и выходило до сих пор посредственно плохо. И поэтому продолжил он уже мягко, быстро, заикаясь и присвистывая — ровно так говорил его однокурсник, хороший тихий парень, у которого Винс переписывал конспекты. А остаток дела дополнил костюм, глушащий речь и делающий это, вероятнее всего, слишком переигранное бормотание еще более неразборчивым и раздражительным. Когда человек сосредотачивает все свое естество, чтобы разобрать слова, он не обратит внимания на сам голос. — Ани-аниматор я. Роботов же нет, во-вот хозяин и на-на-нанял меня детей р-развлекать. Я-я тут только до ко-конца недели по-о-буду, а потом анимат-т-троников вернут.       Было видно, насколько сильно Джо напрягал слух и нервы: он склонился к голове аниматроника, а на всегда нахмуренном лбу вылезли две новые прожилки, словно помогая хозяину понять смысл этой небольшой тирады. Такие лица были у большинства, кто слушал его однокурсника. Винс невольно усмехнулся, хотя был сосредоточен даже больше, чем стоящий напротив. Лишь потом официант соизволил задумчиво, меланхолично, вознеся очи к потолку и тут же опустив их обратно на Винсента, ответить:       — Аниматор, значит. Детей развлекать. — В голову невольно пришла ассоциация с нынешним начальством, что тоже очень любило повторять отдельные предложения из чужих реплик. — Ну, ладно. Могли бы и предупредить, но ладно… Меня Джо звать. — Он протянул Винсу руку, тот немного, действительно замешкавшись, помедлил и пожал ее своей золотой, проговорив:       — П-Пол. М-МакФарнеги. Оч-чень приятно.       — Ага, взаимно. Я пойду, пора уже, да и скажу нашим, чтоб на тебя не кидались, Пол.       — Д-Да. Спасибо.       И Джо действительно ушел.       Признаться, в этот момент, когда серая спина удалилась в коридор, что знаменовался табличкой «Вход только для персонала», а сам Винс аккуратно присел на один из столов, он подумал, что может если не все, то многое, и облегченно выдохнул. Если Джо действительно скажет — а он скажет, — проблем у него больше не будет. Потому что никому не будет дела до гуляющего в зале аниматора. Потому что люди вообще на удивление беззаботные. Пока не знают, что оказались невольными пособниками убийства.       А потом наступило затишье. Остальное время до открытия ресторана он, как всегда делали новенькие и он сам когда-то, ничего и не делал: избегал разговоров с и так занятым персоналом, не сумев отмахнуться лишь от милой, но разговорчивой уборщицы, бесцельно ходил по рабочим помещениям и просто сидел на сцене, о чем-то размышляя или просто от скуки. Когда пришли дети, он сразу прочесал взглядом кучку сразу залетевших. Нужных не нашлось — все были с родителями, пришлось просто помахать им рукой, погладить подлетевшего и схватившего ногу костюма белокурого мальчишку по голове и представиться Золотым Бонни, или просто Бонни, который будет сегодня с ними играть. Ребенок радостно улыбнулся, а потом убежал к на вид уставшей, но улыбающейся ему сорокалетней матери, и в голове проскользнула мысль, что он смеется лишь потому, что жертвой сегодня не станет.       Лишь потом Винсент вернулся в мастерскую и вновь заперся.       Ничего не сделав, он чувствовал себя бесконечно уставшим. Будто за этот час из него выжали все соки. Будто работал он несколько суток без перерыва.       Мягкие роботические пальцы нащупали очертания игрушечных масок аниматроников. Они были аккуратно разложены на столе, чтобы вошедшие в комнату дети сразу их заприметили. Он прекрасно знал, распределение ролей займет у них непонятно сколько времени, и Винс прекрасно успеет снять костюм. Таковы дети, в конце концов, поссорятся из-за Фокси, но, к несчастью, так и не выберут, кто станет лисом.       Потому что мертвые уже ничего не решают.

***

      Тихое дребезжание механизмов и пружинных фиксаторов при движении давно стало казаться привычным, но голову не покидали мысли о том, сколько человек думали также, и сколько из костюма уже не вылезли. Пессимизм — удел слабых, но сейчас вся жизнь его казалась запятнанной только черными красками, что неумелый художник в порыве злобного вдохновения расплескал по полу, а они со временем собрались воедино, что ртуть, и превратились в шахматный кафель. Винс старался прыгать по белым пятнам — с видимым упорством попадал лишь на черные… Вот и правда, что от безделья в голову лезут ненужные мысли. Хоть «уныние» с его золотой морды пиши.       Десять часов… полдень… три часа дня. Он впервые за свою короткую жизнь действовал действительно старательно: когда даже не выходил из комнаты — смотрел в щелку и следил за детьми. И все для того, чтобы выловить вожделенную компанию. Заметь кто-то Винса за подобным занятием, его бы приняли за слишком застенчивого. Если не за извращенца. Что было бы неприятно и обидно, потому что было сущей клеветой, но не стоит забывать, что никакого заики Пола МакФарнеги на самом деле нет и никогда не было. Что не дурно для человека, которого уже через несколько дней объявят в розыск (ведь как нет смысла в гадости, если жертва о ней никогда не узнает, так нет пользы от убийства в детской пиццерии, являющего собой самый простой саботаж, если его слишком хорошо замести).       Пять часов. Зал забит. Многие родители, уставшие под конец последнего выходного дня, но все равно не сумевшие отказать своим маленьким демонам, уныло и бездвижно, что те изваяния, сидели за столами, пока эти самые бесы носились по пиццерии. Они запросто нашли себе занятие самостоятельно, бегая под ногами у официантов и играя в догонялки или прятки за завешенной звездчатой ширмой сценой — будь идея с аниматором настоящей, она оказалась бы простой тратой денег. Винс вышел еще раз, это уже предпоследний, потом еще один в восемь, и, если будет все еще не густо, придется довольствоваться тем, что останется. Возможно, придется убить целую семью.       Он вылез из-за двери, стал под стенку и огляделся. Из работников — пухлая Сандра, фамилию которой никто никогда не помнил, и смазливый русоволосый Рой Рэмси лишь несколькими годами старше Винса, бегающие между кучей столиков и точно не замечающие ничего, кроме блюд с едой, своих записных книжек и номеров столов. Остальные куда-то подевались. Жестоко с их стороны, но Винс пожалеет бедняг, за работой не заметивших человека в золотом костюме, уводящего детей в темную комнату, когда выйдет с больничного. То есть завтра, в воскресенье.       Он проплыл между молодой парой, рядом с которой на детском стульчике сидела маленькая девочка не более двух лет отроду. Та внимательно, неожиданно умными и осмысленными глазами, проследила за кроликом, а потом по-детски рассмеялась, а Винс, оборачиваясь к ней, помахал рукой и проговорил стандартное дружелюбное «Привет, малышка!», хотя никогда не испытывал любви к чужим детям. И ушел. Когда в бок золотого корпуса врезалось нечто, он, признаться, чуть не вскрикнул и постарался максимально быстро отпрыгнуть от возможной причины нелепой и кровавой смерти. Парочка детей, почти одинаковых, быстро извинилась, а потом сестра пихнула брата в плечо, крикнула «Ты водишь!», и они убежали, громко смеясь. Как… добродушно. Винс словил себя на мысли, что выбрал бы этих двоих в качестве жертв, и сразу же себя за это наругал. А потом, лишь случайно глянув в сторону столиков, стоящих ближе к двум коридорам… заметил. И в голове бегущей строкой промелькнуло одно единственное слово:       «Бинго»       Идеально. Восхитительно. Бесподобно. Это могло бы сойти за подарок чертового Санты, но этот старик не способен на настолько прекрасные подарки.       Дети лет двенадцати. Четыре мальчика. Сидят, ковыряются в недоеденной пицце и о чем-то оживленно разговаривают. О Господи, сейчас… сейчас все и произойдет.       Закрытые золотой кожей ноги двинулись резко, будто бы их хозяин этого не хотел. Через ряд столиков, второй, третий. Поле зрения будто сузилось до одной единственной точки, мозг до сих пор не мог поверить, что это не мираж. Сердце неистово, глубоко стучало. Фиксаторы звякали при каждом шаге, будто бы олицетворяя этим стрекотом саму неизбежность. Четыре головы все приближались. Пути назад уже не было.       Его пробудил лишь так непривычно звучащий собственный голос:       — Эй, парни. — На Золотого Бонни уставились четыре пары удивленных глаз. Винс выдохнул, оперся рукой на стол и попытался успокоиться. — Можете мне помочь?       — Что такое, мистер? — проговорил темноволосый мальчишка, сидящий ближе всех к юноше. Его маленькие карие зеркальца уставились в вырезы для глаз на морде аниматроника, и от этого стало не по себе.       — Я-а… — С этими детьми можно было говорить нормально, но язык все равно будто окаменел. — Видели, наши роботы не исправны сейчас? Меня наняли, ну, вы понимаете, детей развлекать. — На сколько он старше их? На восемь лет? Это очень, очень мало. — А мне очень срочно надо отойти. Вы должны мне помочь.       — Мы? — выдал сидящий напротив рябой ребенок с отросшими блондинистыми волосами.       — Ну, вы выглядите достаточно взрослыми для этого, — он будто бы задумался, а потом хитро улыбнулся. Простейшая манипуляция, такой пользовались даже его родители, но на удивление действенная. По крайней мере, после подобного рода высказываний Винс сам, без пререканий и даже со старанием убирался в своей комнате.       Двое до этого молчавших детей буркнули что-то касательно его высказывания, компания посмотрела друг на друга, попереглядывалась пару секунд, а потом давешний брюнет сказал:       — А, а что надо сделать?       — Надеть костюмы аниматроников и немного поиграть с мелкими, пока я отойду на полчаса. Проще простого, у вас прекрасно выйдет.       — А… — заикнулся было мальчишка с ежиком.       — С меня двадцатка.       Винс поочередно взглянул на них, группка вновь переглянулась, будто бы безмолвно переговариваясь. Четыре головы медленно закивали. Все складывалось отлично.       — Вот и прекрасно. — Он выпрямился и сложил ладошки. Только бы не слетели пружины. — Пойдемте.       Они, колеблясь, встали. Ясное дело, не каждый день какой-то парень в костюме кролика просит тебя о помощи и уводит тебя в подсобку. Проходя между столами, чтобы не привлекать к себе много внимания, он слышал, как компания переговаривалась между собой: одному из них было банально лень, да и неправильно как-то бежать за незнакомцем просто потому, что он попросил помощи, другие же, поборовшие все страхи и опасения, старались убедить того в том, что ничего плохого не произойдет. Почти смешно. Он бы рассмеялся, если бы не понимал, что сейчас будет происходить.       Добрались до комнаты в молчании, он открыл не закрытую дверь, впуская четверых мальчишек в мастерскую. Как только вошел последний, тот самый брюнет, Винс проскользнул за ними и тихо закрыл дверь. Разглядывающие запасные головы эндоскелетов и полуразобранных аниматроников дети не услышали тихого щелчка замочной скважины и звона вытаскиваемых из нее ключей. Ловушка захлопнулась, крики о помощи не донесутся до беззаботно гудящих в зале людей. Хотя бы потому, что стены здесь самые толстые в здании: специально, чтобы можно было работать и не мешать посетителям.       — Фу-ух. — Винс выдохнул, снимая с головы голову Бонни. — Парни, не представляете, как я устал ходить в этой махине. — Правда. Единственная за сегодня. — Ах, да, рад знакомству, Уилл. — Он бы протянул руку для рукопожатия, но обе его руки были заняты тем, что вылезали из костюма. Уиллом он представлялся изредка, в тех случаях, когда своего имени называть просто не хотелось. Хотя сейчас стоило держаться легенды с Полом.       — Оливер, — отозвался рябой, на мгновение оторвав взгляд от какой-то очередной технической штуки, и улыбнулся. Улыбка у него была красивая, хоть и слишком широкая. — Это Эрик, — он указал большим пальцем на стоящего сзади давнишнего кареглазого, что сейчас вертел в руках один из разбросанных на полу чертежей. Зря старался понять: Афтон, который их под диктовку своего куратора и подписывал, сам-то свой почерк понимал с трудом. — Клэй, — мальчик, на которого Винс, признаться, сначала и не обратил внимания. Самый обычный ребенок, без видимых особенностей. Он молчал, держался поодаль и вообще выглядел как-то странно. Но важно ли это? — А это Роб, — тот самый, что со смешным русым ежиком на голове. Возможно, когда все закончится, Винсент засунет в карман этому парню двадцатку. Как плату за причиненные неудобства.       Признаться, Винс действительно попытался запомнить их имена. Ведь все убийцы помнят все о своих первых жертвах?       — А что это? — его вывел из раздумий Эрик, первый обративший внимание на маски на столе.       — Это и есть ваши костюмы. Фредди, Чика, Бонни, Фокси, ну, вы знаете, — он отмахнулся. Будто бы действительно спешил. Руки свободны, юноша присел на пол, собираясь аккуратно стягивать ноги.       Кажется, он увидел разочарование на лице Роба. Какая неудача! Впрочем, это разочарование улетучилось так же быстро, как и появилось. Мило с его стороны, но ему следовало бы следить за своим лицом. В будущем это ему пригодилось бы. Мальчишка подлетел к столу, у которого зависал Эрик, притащив с собой выронившего из рук какую-то железку, что с довольно гадким звуком упала на пол, не перестававшего улыбаться Оливера. У стен все еще маячила фигура: Клэй остался без внимания, продолжая отстраненно глядеть на «экспонаты». Его будто бы и не волновало то, что его друзья сейчас оживленно делят свои роли. Не стоит быть настолько необщительным. Если так и дальше пойдет, милый мальчик, то тебе достанется какая-нибудь Чика.       Тело свободно, но на удивление уставшее. Винс продолжил сидеть на полу. Самое время. Сейчас.       Он нащупал в кармане нож и зыркнул за спины трех подростков, на Клэя, на идеальную жертву, и тихо позвал:       — Эй, Клэ-э-эй. — Мальчишка дернулся, будто его только что разбудили. — Помоги встать.       Он оказался рядом за считанные секунды. Миленькое детское лицо все еще было немного напуганным, особенно когда заприметило синие перчатки на чужих ладонях, но руку мальчик ему подал. Как вежливо. Жаль только, что это последнее, что он сделает. Винс было протянул ему свою левую.       Да только вот эта левая оказалась у Клэя на рту, а сам мальчик оказался сидящим на полу и прижатым к стенке.       «Сейчас. Сейчас. Сейчас», — скандировало в висках. Зрение застилала мутная пелена. Больше было не страшно.       Он видел все это, как в кино, откуда-то сзади, из-за плеча темно-фиолетовой рубашки. Он не имел к этому никакого отношения. Ему было все равно.       Нож, приставленный к горлу чуть правее кадыка, полные слез узкие светло-карие глаза, мычание, согревающее ладонь. Одно движение, один щелчок маленькой, круглой кнопки.       Зрачки сузились, а сами глаза раскрылись настолько сильно, словно увидели нечто восхитительное, и по щекам скатились первые слезы. Лезвие вошло в горло до самой рукоятки. Тело продолжало слабо вырываться. Что-то булькнуло. Сзади слашалась детская болтовня — ведь эта возня за их спинами лишь последствия того, что спешащий аниматор снимает с себя костюм. Скрип — убийца одним движением достал нож из тела. Рана, казалось бы, такая небольшая, завораживающе выталкивала все больше крови, она пузырилась, выливалась потоками, чуть ли не небольшим фонтаном, то превращаясь в один ручей, то разлетаясь на сотню малых, что стремительно убегали вниз. Зеленая футболка окрасилась в алый. Такими же стали руки новоиспеченного убийцы.       Тело Клэя обмякло и, аккуратно, почти нежно отпущенное, упало на костюм Золотого Бонни. Будто бы мальчик просто заснул. Желтый стал оранжевым.       Дети залились смехом от какой-то шутки. Они до сих пор даже не знали, что произошло. Что произойдет со всеми ими.       В пору рассмеяться или разрыдаться, но кто-то, не-Винсент, лишь встал, вытер лезвие ножа о штаны и взохнул. Все потом, сейчас главное — оставшиеся трое.       «Оливер или Роб? Роб или Оливер?»       Рука в перчатке, с которой до сих пор каплями стекала светлая кровь, схватила русый ежик и утащила назад. Оливер и Эрик не поняли, что происходило, даже когда увидели приставленный к глотке их друга нож и встретились глазами с нечитаемым выражением лица. Это просто шутка, так ведь? Улыбнувшийся розыгрышу Роб тоже был в этом уверен. Был в этом уверен.       Его тело с глухим ударом упало на пол. От прежней улыбки не осталось и следа.       Двое бросились врассыпную. Эрик пропал из поля зрения, но убийца заприметил не его. Он догнал рябого. Почему — Винсент не знал. Просто не-Винсенту так захотелось.       Два шага, повалить ребенка на пол и услышать, как лихорадочно дергается ручка двери в запертую мастерскую. Бедный Эрик, его последняя надежда провалилась.       Оливер извивался на полу и не мог перестать плакать и кричать что-то однообразное. «Пожалуйста!», «Не надо!», «Не делайте этого!». Винс бы сжалился над ним, но убийца — не он. И с мальчишкой произошло то же, что и с двумя его друзьями.       Человек в фиолетовом выпрямился. Последний. Стоял так близко, с другой стороны стола, и сжимал в руках гаечный ключ. Эрику было страшно, безумно страшно, слезы катились по его полным щекам и падали на железо. Убийца был бы рад улыбнуться, но лицо не поддавалось. Он шагнул один раз — мальчишка двинулся в противоположную сторону. Вернулся назад — противник повторил. Как ожидаемо!       Только вот у не-Винсента ноги длиннее, и ходил он быстрее.       — З-Зачем?! — к мальчишке вернулся голос, когда его убийца обошел половину стола.       — М, — он все же улыбнулся, — ничего личного, дружище. Се ля ви.       Они встретились. Не-Винсент (а может, все-таки…?) медленно пошел вперед — мальчишка пятился назад, глядел своими испуганными, затравленными карими глазами и хватался руками за полки. Гаечный ключ на сорок два со звоном упал на пол: державший его был слишком напуган, чтобы даже просто попытаться. Эрик зашел за угол стола, уставившись лишь в бесстрастные темные глаза неизвестного Уилла, не оглядываясь, не смотря, куда идет, и… наступает. Коричневый кроссовок вступил во что-то жидкое и скользкое, а до щиколотки дотронулось что-то сухое и мягкое.       Он обернулся — это была голова Оливера. Голова рябого Оливера с полными ужаса, отрытыми, красными от рыданий глазами, уставленными в окрасившийся бордовым кафельный пол. Мальчишка, закричав, отскочил от мертвого тела своего друга и попал прямо в объятия человека в фиолетовом.       Руки проскользнули к челюсти мальчика и подняли ее. Нож, на котором разводами отпечаталась детская кровь, блеснул в свете освещающей комнату лампочки, дотронулся до кожи под подбородком и дернулся. Стало больно.       — Если не будешь кричать, я сделаю это быстро, — раздалось шипение над ухом, но Эрик мог лишь глядеть на тела мертвых друзей и плакать.       Лезвие, щелкнув, пропало. Рукоятка уткнулась в горло подростка.       Все закончилось так же быстро, как и началось.

***

      Восемь вечера.       Прошло три часа.       Циферблат серебристых часов был замазан красным. Шахматный пол мастерской был чист. Лишь на одной из белых плиток красовался забытый смазанный розовый развод. Пустая канистра от воды лежала под стеной вместе с окрасившейся в грязно-алый цвет тряпкой. Откуда-то извне доносился мирный человеческий гул и тихая музыка. Лампочка не горела — свет попадал в комнату лишь из-под запертой изнутри двери в зал. Он стелился по полу, лишь иногда на мгновение искажаясь, доходил до ножек стола, до очертаний безвольно, будто у манекена, лежащих под ним ног, и оставался на стене причудливыми, несуразными тенями, что походили на таких же сказочных монстров.       Один из этих монстров сейчас сидел на столе и обнимал руками собственный живот.       Четверо детей, кто где, с закрытыми глазами в странных позах лежали по комнате: один мальчик мягко устроился на чем-то золотом, второй нашелся свернувшимся клубочком под столом, а еще двое лежали почти вместе. Устали за день, сказал бы кто-нибудь, вот и заснули, кто где горазд. Только вот тишину темной комнаты прерывал звук лишь одного, почти не слышного, хлюпающего дыхания, и то, что вначале показалось лишь тенью на желтой шерсти, оказалось кровавым пятном. Они были мертвы.       А он не содрогался в рыданиях раскаяния — просто встал на ватные ноги и подошел к детям.       Теперь все четверо сидели у стены напротив двери, будто большие куклы, выстроенные маленькой девочкой (например, по имени Бетти) в ряд и готовые слушать какие-нибудь ее наставления, которые она услышала от своей матери. К несчастью, они не были куклами, а Винс, склонившийся над умиротворенным лицом мальчика, кажется, Оливера, не был Элизабет. К несчастью, этот бесконечно долгий день еще не скоро подойдет к концу.       Не-Винсент пропал еще давно. Ведь его на самом деле никогда не существовало. Был лишь Винсент, человек, который заманил в темную комнату и убил четырех детей. Скорее всего, он все еще не до конца осознавал то, что сделал: другой причины его душевному спокойствию не существовало. Или он ее не находил — разницы не было. Просто сейчас он смотрел на рябое детское лицо и видел не труп — человека, обычного спящего ребенка.       Мертвецы должны были лежать в земле и разлагаться на вредные для почвы составляющие, а не сидеть под стенкой в мастерской детской пиццерии.       Они не должны были, но они сидели.       В подтверждение этих слов голова Оливера опустилась на плечо Эрика.

***

      Час до полуночи. Пиццерия была пуста. Ночной охранник всегда работал через день.       Ночь тогда была не по-осеннему светлая. В небе не было видно ни одной приличествующей сентябрю тучи или темного облака — лишь маячащая на окраине половинка луны и такая привычная редкая россыпь звезд.       Сиди он, не сумевший заснуть, в эту ночь у себя дома, перед окном — было бы хорошо, но сейчас, когда его лучшим другом стала темнота, лишний свет резал глаза. В голову постоянно приходила мысль, что в ярких лунных лучах он был виден, как на ладони, и что незримые люди вокруг на самом деле не спали, а внимательно смотрели следили за каждым его действием.       Он тащил бензин. Две большие канистры бензина, а потом — связку дров и коробок спичек с зажигалкой. И все на двор, положить рядом со стоящей там старой большой бочкой, из тех, в которых бездомные под мостом устраивают себе костры. Дом у него был, но сегодня он будет заниматься точно тем же.       Потому что тела надо куда-то деть.       Винс не будет разделывать их — очень не хотелось, да и не было топора. Дети будут гореть такими, какие они есть, будто бы просто заснули, а не умерли. Пройдет несколько часов, и недогоревшие остатки он закопает на заднем дворе пиццерии, и никакой полицейский не найдет, к чему придраться, не заметит самую обычную железную бочку между зданиями. Если Винс не закопает обуглившиеся кости, полиция поймет, что трупы сожгли, и тогда будут спрашивать работников, а те скажут, что видели бензин и дрова на складе. И тогда все поймут, что убийца был из персонала. Потому что заика Пол МакФарнеги был там лишь первый день и не успел бы подготовиться.       Никто не сжигал трупы четверых подростков — просто на участок пробрались бездомные.       Он прикасался к ним, теперь таким худым, холодным и бледным — новымнастолько, что становилось страшно от мысли, что еще сегодня они были живы и выглядели, как нормальные дети — впервые. Старался не думать о том, что собирался сделать: просто поднимал не тяжелое тело ребенка, стараясь лишний раз не смотреть на него, и нес на двор, аккуратно укладывая в бочку. Эрик и Клэй. Уместились вместе. То же будет с остальными двумя, но немного позже. Пока они будут сидеть в мастерской: Винсу не хотелось, чтобы они «видели» то, что произойдет с их друзьями. Но разве мертвые могут видеть?       Использовать одни дрова — долго и бессмысленно, а бензина у него очень много, по пятнадцать литров на пару. Но все равно он не успеет до семи. Три с половиной часа на восемьдесят килограмм — слишком мало, нужно точно не меньше четырех или пяти, но ему не нужна была полная зола. Хватит остатков костей и одежды. Для них уже была готова лопата.       Светотень играла злую шутку, и мальчики выглядели так, будто были живы, будто замерзли и испуганно жались друг к другу, будто понимая, что сейчас их жестоко забрасывали дровами и щедро заливали бензином. Будто осознавали, что сейчас они умрут. Во второй раз. Окончательно.       Ведь обуглившиеся кости под землей ничего не могут.       Он чиркнул спичкой, бросил ее в бочку и тут же отпрыгнул. Пламя взвинтилось столбом — мгновенно загорелся бензин. Этот долгий день скоро подойдет к концу.       Не было слышно криков агонии, что прорезали ночную тишину и будили людей вокруг. Огонь, почти инквизиторский, разве что не святой, тихо трещал, временами подрываясь, и источал много тепла, но Винс все равно брезгливо отошел от него, предпочитая стены пиццерии, хотя на улице было нечеловечески холодно. Он уже выкопал яму и сейчас просто глядел в костер и кутался носом в воротник рубашки, чтобы не чувствовать запаха горелого мяса. Не помогало, но собственное дыхание согревало, и было лучше.       Три часа шли, словно хотели, чтобы он быстрее понял, что натворил. Он отнекивался от этого так, словно от этого зависела его жизнь. Быть может, так и было. Но не все ли равно? Скоро все закончится, и Винс забудет об этом, как о страшном сне. Как о сне, в который ввязался из-за своей алчности, как бы он не отрицал ее существование, и своего больного любопытства. Однако страшные сны имели свойство заканчиваться и не приносить вреда видящему их, так что… не о чем было волноваться.       Полено в кострище громко трещало, юноша прикрыл уставшие глаза руками… Сам сон не был кошмаром. Это пришло в голову тихо, будто всегда в ней было, но до этого момента почему-то не хотело выходить. Кошмаром было то, что он чувствовал, когда этот сон видел. То есть, ничего. Пустоту. Глубокую, звенящую, бездвижную. Только сейчас он понимал, что это был не страх будущего, не недопонимание происходящего и не бесконечная усталость, что ему было все равно на то, что он натворил. Только сейчас он понимал, что с самого начала, с того самого момента, когда Клэй подал аниматору руку, он осознавал и принимал их смерть, что не существовало никакого альтернативного, злого не-Винсента. Он сам был этим не-Винсентом. Все это чертово время. И это почти пугало, потому что воспринималось, как что-то естественное.       Наступало три часа ночи. Догорал костер… Все те глупые мысли о том, что дети живы — нежелание мозга принимать собственную пустую личность… Клонило в сон, когда Винс клал бочку на бок и вытаскивал лопатой остатки детских тел. Кости, зубы, непонятные ошметки. Все в наполовину заполнившуюся яму.       «Победителей не судят», — возникло в голове, когда Винс поднял на руки Роба. Он уже выиграл, а победителей не судят. Потому что скоро будет не за что.       Повторялись примитивные действия: ударились о головы и прогремели несколько дров, расплескался по волосам и одежде бензин. Две пластиковые канистры отправились в заготовку костра, туда же упала пустая вязанка от дров. Еще одна зажженная спичка — костер мог продержаться несколько дольше прошлого, и, если что, придется засыпать его землей и песком.       Набежали облака и закрыли луну с половиной небосклона, и все вокруг стало в разы темнее. Из-за этого свет огня показался невыносимо и слишком примечательно ярким, но это осень, не стоило удивляться ее причудам. Тем более что самая темная ночь — предрассветная, хотя первоисточник этой фразы говорил о Судном Дне.       Винс полуспал на холодных ступеньках, висок лежал на железных перилах. Принятие далось ему на удивление легко: от этого ведь не поменяется его жизнь, да и он все еще был уверен, что совсем скоро совершенно забудет о том, что сделал. От того, что ему было все равно, мир не встанет с ног на голову. А еще он не встанет на голову, если Винс просто ненадолго закроет глаза…       Он заснул. И проснулся только в шесть, когда солнце уже начало выглядывать между многоэтажек, костер уже догорел, а останки до сих пор не были закопаны. Хлопнул себя по лбу и пошел доставать угли вперемешку с пластиком и Робом-Оливером. Это считалось глумлением над трупами?       Времени было еще минимум час, но стоило поторопиться: он до сих пор был весь в крови. Засохшей, бурой, но крови. И если его кто-то встретит, то могут быть неприятности. Бочка оказалась на своем привычном месте, в закоулке, только теперь ее прикрыли досками — чтоб в глаза не бросалась. Перчатки он снимет уже дома, а пока надо бежать. Как можно быстрее.       Через все тот же закоулок, через который он сюда и пришел. По улице. Не бежать — просто быстро идти и стараться вести себя так, будто ничего не произошло. Тот человек на другой стороне дороги не обратит на него внимания, если вести себя непримечательно. Людям нет дела до окружающих, особенно в шесть утра, когда даже солнце еще не встало. Люди — не орущие сейчас над головой чайки, которые проснулись и прилетели со скудной набережной, вдоль которой идет бульвар Мартина Лютера Кинга. Чайкам есть дело до всего — в этом их природа. И прямо сейчас одна из них орала на фонарном столбе. Зачем — непонятно, скорее всего, просто для развлечения.       Он нашел себя уже в лифте. Потом — у входной двери. И после этого — опирающимся на нее. Уже у себя дома.       И лишь только потом понял, что все, наконец, закончилось.