The first sigh

      Трудно признаться, но Дилюк знает — с бардом что-то не так. Венти становится чересчур любвеобильным, когда — якобы — напивается; одной-единственной бутылки вина, которую тот обычно может себе позволить купить, недостаточно, чтобы такой выпивоха, как он, действительно опьянел.       К слову, а как вообще бог мог напиться? Однажды Дилюк совершил смертный грех: он задал такой вопрос Розарии, не подкупив ее заранее вином. Разговор, так или иначе, прошел гладко.       — Тебе повезло, что ты спросил именно у меня, а не у абы-кого, может ли Лорд Барбатос напиться, — ответила Розария, не поведя и бровью.       Дилюк попытался подтолкнуть ее к более полному ответу:       — Разве ты не сестра церкви?       И был проклят во имя Господа нашего Анемо Архонта Барбатоса.       Если бы на этом всё и закончилось, он не угодил бы в это… положение.       — Пастор церкви сегодня была так взволнована… всё говорила и говорила о ереси, — бард поднимает чашу вина, пряча лицо за нею, и только зелёные глаза, словно дно чистых мондштадских озёр, остаются видны. — Один невежа осмелился спросить об отношении Лорда Барбатоса к алкоголю.       Дилюк останавливается — не то чтобы стакан в его руках не был кристально чистым.       — Неужели это так важно?       Дразнить человека, наливающего тебе вино, не очень разумно.        — Не знаю, — Дилюк ставит стакан на стойку. — Обычные люди склонны к любопытству, — бормочет и надевает левую перчатку. То, как темнеют бирюзовые глаза, и как меняется выражение лица барда не остается незамеченным — и Дилюк желает, чтобы Венти снова повеселел.       — Ты ужасно пародируешь члена клана Лоуренсов, — заявляет. — Однако, ты не обычный человек, мастер Дилюк.       Легкий ветерок скользит по коже, и не важно, насколько нежно звучат слова Венти, — Дилюк всё ещё чувствует, будто попал в ловушку одного из неудачных экспериментов Сахарозы. Он хочет рассказать о своих сложных отношениях с властью, о том, что это сродни проклятью, которое, тем не менее, помогает ему идти к своей цели, пускай и сквозь боль.       Он хочет рассказать о многом, но произносит лишь:       — В глазах богов все мы — обычные, бард.       И это звучит куда горше, чем он предполагал. Жалко даже. Дилюк изо всех сил хватается за край деревянной стойки, его мышцы напрягаются.       (Венти замечает это — одно очко в пользу владения двуручным мечом; Моракс никогда этого не поймет).       Бард фыркает:       — Ты… ошибаешься.       И ради собственного благополучия Дилюк тему не продолжает.

________________________________________________

      Крыша винокурни «Рассвет» — особенное место. В детстве Дилюк бывал там нечасто, но Кэйе иногда удавалось уговорить его подняться наверх. Кэйа всегда говорил: «Не смотри в сторону статуи Анемо Архонта», но сейчас, когда у Дилюка появляется хоть немного свободного времени, он взбирается на крышу и — верно — созерцает статую божества.       Лорд Барбатос воплоти смотрит на него сверху вниз, луна позади становится божественные ореолом. Дилюку достаточно нескольких секунд, чтобы осознать происходящее; он приподнимается на локтях и, вопреки здравому смыслу, оглашает о своем присутствии коротким:       — Я ничего не вижу из-за тебя.       Венти игриво наклоняет голову, с любопытством изучая Дилюка.       Его будут величать лжецом и трусом, если он скажет, что увиденное не поразило его до глубины души. Как больно, и совершенно ничего общего с той осторожностью, с которой он перебирает струны лиры. Дилюк — холодный человек, но Венти, будучи богом, знает кое-что о его амбициях, желаниях… об оке божьем. Как жаль, что он не может, вальсируя, ворваться во дворец Мураты и расспросить ее, почему же божье око владельца винокурни сияет пламенем.       — Звёздное небо? — Венти бросает взгляд на небосвод. — Но там не на что смотреть, мастер Дилюк, — и в его голосе слышится странная ностальгия.       Дилюк считает, что бард подобрал странные слова.       — Что ж, это плохо. Это значит, что мне придется не сводить… — Венти плюхается рядом. Слишком рядом. — …с тебя глаз, — тишина. Венти наклоняется, их носы почти соприкасаются. — Кхм, на случай, если ты вздумаешь украсть вино.       Бард смеется; хрипло, немного сипло даже, и это первый раз, когда Дилюк слышит его не налаженный голос.       — Твоя главная горничная пугающая, — внезапно произносит Венти; Дилюк расслабляет напряженные плечи. — Если она отрубит мне руку, я перестану быть бардом, — и чтобы подчеркнуть свои слова, он взмахивает рукой в воздухе.       Дилюку не нравится смена темы. Ему слегка обидно, что Венти не оценил его оговорки, пусть даже и весьма неумелой. Да и вообще… ему не хочется говорить о долге и каких бы то ни было намерениях здесь, на крыше, смотря на лицо статуи.       — О, она так и сделала бы. Аделинда не верит в богов.       Венти возмущенно вздыхает; драматично, театрально — Дилюк не глупый, сразу понимает. Но мыслями он где-то далеко-далеко, в совершенно в других моментах, из-за которых он мог бы вздохнуть также.       Свои желания он пресекает на корню, и ничего не делает.

________________________________________________

      Слух об Аделинде, конечно, ерунда полнейшая. Удобная, стоит признать, но всё ещё ерунда. Кэйа воспользовался этим однажды, убеждая всех, что он вампир; к ужасу Джинн и ехидному удовольствию Розарии.       Дилюк шипит, когда спирт — коего в доме предостаточно — попадает на рану.       — Может, в следующий раз Вы дважды подумаете, — раздраженно говорит Аделинда, а затем без предупреждения вонзает в кожу иглу.       — В Барбатоса ты не веришь равно настолько же, насколько веришь в меня.       Она усмехается. Тем не менее, тишина, воцарившаяся вокруг них, умиротворяет. Дилюк рассеяно наблюдает за пролетающими за окном кристальными бабочками — это помогает ему не думать об игле, с помощью которой Аделинда латает его после последней стычки с Орденом Бездны.       — Однажды Вы так легко не отделаетесь, и даже Кэйа не в силах будет помочь, — выпаливает старшая горничная. Грохот медицинских инструментов слегка заглушает ее слова. Дилюк замечает, что она не использовала титул. Ах, если вспомнить… прошло много времени с тех пор, как Аделинда называла его «Мастер Кэйа».       — Не волнуйся, рыцари найдут, кем пополнить свои ряды, — цинично. — Готов поспорить, что к концу года Кэйа найдет способ снова разочаровать меня, — Дилюк поднимается со своего места; боль от раны вспыхивает ненадолго, но заставляет его поморщиться.       Аделинда мгновенно оказывается рядом. Смотрит сурово — так же, как и всегда, когда она не согласна с Дилюком, но мнение своё держит при себе, ибо пускай даже она и старшая горничная, но вмешиваться в личные дела хозяина права не имеет.       — Я лишь молюсь, чтобы, если вы умрёте, то хотя бы без сож…       Внизу что-то шумит, и Аделинда замолкает. Дилюк быстро понимает, что звук доносится из подвала. Мимо окна пролетает еще одна кристальная бабочка… если так подумать, они никогда не летали так близко к дому, обычно только в винограднике. Дилюк хватает свой сюртук, одевается, пряча раны на тот случай, если кто-то из горничных еще не спит.       — Будьте осторожны, — предупреждающе шепчет Аделинда, прежде чем их пути расходятся на лестнице.       На месте преступления двери снесены с петель и сводящий с ума запах сесилий. Дилюк совсем не удивлен, когда из темноты вышагивает Венти.       — Вот ты где!       От него разит алкоголем. Лучшем алкоголем, какой только есть… был у Дилюка. Судя по всему, едва ли что-то осталось. Аделинда разозлится, увидев бардак, а Дилюк… просто смотрит на преступника.       — Ты здорово напортачил, бард, — Дилюк хватает его за запястье и тащит прочь из подвала. Ночной воздух прохладный, он беспорядочно касается его открытой кожи; Венти смеется.       Двое останавливаются на границе участка среди виноградников.       — Почему ик! мы здесь?       Мужчина обдумывает, как он должен ответить. Решает, в итоге, не осторожничать — ветер станет их свидетелем.       — А ты правда думал, что я отведу тебя в комнату, а на утро помогу с похмельем?       Он ненавидит алкоголь, сильно ненавидит, но стоит отметить, что Венти с румяными щеками и чуть затуманенным взглядом выглядит… мило. А барду нравится, как первые лучи солнца окрашивают волосы Дилюка в огненно-рыжий цвет.       — Вообще-то да, — отвечает слишком трезво. — Было бы здорово, знаешь. Потому что однажды ты тоже покинешь меня.       Прошло много времени — с момента поражения Двалина, на самом деле, — с тех пор, как Дилюк слышал его таким грустным в последний раз.       — Ерунду какую-то говоришь, — Дилюк чуть повышает голос, чтобы бард точно услышал его сквозь звуки своей лиры. — Я не сделал бы этого, даже если бы захотел. Ты хуже чумы.       Венти вдруг перестает играть.       — Это комплимент?       «Ну, не должен им быть,» думает Дилюк. «Их» тоже быть не должно. Он часто и много размышлял об этом, пока пытал магов бездны (их крики, как оказалось, создают идеальный фоновый шум для раздумий). О себе он тоже много думал, и он не уверен, что в его сердце есть место для Венти. Однако он точно знает, что не хочет стать очередной горестью, коих в весьма продолжительной жизни архонта наверняка предостаточно, один только Ужас Бури чего стоит.       — Это факт.       Венти встаёт на цыпочки и сокращает между ними расстояние, и они оказываются слишком близко друг к другу.       — Но я хочу принять это как комплимент, Мастер Дилюк.

_______________________________________________

      В тот день поцелуя не последовало — Дилюк оттолкнул от себя Венти, и бард не винит его; даже он знает, насколько противен алкогольный запах изо рта.       Они целуются, когда Дилюк вытаскивал тело из телеги — Венти появляется из ниоткуда и нагло касается чужих губ. Ему нравятся оба его образа: и безжалостного Тёмного Рыцаря, и «Некоронованного Короля Мондшата» — славное сочетание, право.       И, разумеется, он извиняется. Дилюк думает, что это из-за украденного поцелуя, но на самом деле этим простым словом Венти пытался передать нечто большее.       Однажды Дилюк оставит его одного, повернувшись спиной; однажды он узнает о том, что произошло во время Катаклизма. Он узнает, что Венти не просто умалчивал о событиях давно минувших лет, но и был одним из виновников. Однако — что за глупая ирония? — может быть, Дилюк был единственным, кто мог бы его понять.

_______________________________________________

      Дилюк сожалеет, что сдался. Но сожалел бы еще больше, если бы, наоборот, упрямился — всё же, Аделинде стоит разъяснить свои слова. Церковь рухнет, если сестры узнают, в какой ситуации находятся двое — кроме ухмыляющейся Розарии, что не удивительно.       Ежели сея ересь и есть грех — наслаждаться видом напряженных мышц Венти, затем упиваться расслабленностью, — то пусть будет так. Его сладострастные вздохи не сравнить ни с чем.       Однажды ночью Дилюк благодарит самого Господа Бога Анемо Архонта Барбатоса за то, что тот носит непрозрачные чулки, иначе следы их страсти — синяки да царапины мелкие, — оставленные на алебастровой коже, могли бы вызвать некоторые… вопросы.       — Больше мне нет нужды узнавать у Мураты, почему у кого-то вроде тебя огненное око божье, — отстраненно сообщает Венти, кивком головы указывая на сияющий камень в золотой оправе, покоящийся на куче одежды, снятой случайно.       Дилюк вопросительно поднимает бровь; Венти непринужденно начинает перебирать чужие ярко-рыжие пряди.       — Холодно, ужасно холодно, мастер Дилюк, — Венти легонько дергает Дилюка за волосы, не позволяя тому подняться. — Но я был прав. Ты не обычный.       Дилюк только неопределённо мычит в ответ. Когда-то он умел принимать комплименты — даже жаждал их и уважал. Теперь же всё кажется таким… далёким. В тишине раздаётся тихий стук; кристальная бабочка врезается в окно.       — Ты же в курсе, что я вижу движение твоей руки под покрывалом?       — Ехе!