Salome

— Я был уверен, что ты передумаешь. Чара фыркает, как и любой противный подросток, коего укоряют в чём-то, в чем он свою вину осознает и сам. Хамить королевскому учёному он не хочет — тот допускал его к исследованиям Решимости, за что скорее благодарить надо, — но ровно в той же степени, что обсуждать смерть Фриск. С того момента прошло уже два года, и разве Доктору не стоило бы об этом забыть? — Чара, понимаешь, я думал, что ты остановишься. — Вы позвали меня в лабораторию, чтобы сказать мне это? — Чара на этот раз негромкий. И кулаки в карманы штанов прячет. В Настоящей Лаборатории неуютно стало с тех самых пор, когда он последний раз здесь бывал. После экспериментов над частицей души Фриск он больше не заявлялся. Мало того, что он перед Гастером прослыл просто отвратительным мальчишкой, так он ещё и «случайно упустил» экспериментальный цветок, в который вводилась Решимость. Здесь ему не рады. Вряд ли Доктор стал бы звать его, если бы просто хотел в очередной раз упрекнуть. — К сожалению, не только для этого, — костяная морда, более походящая на змеиную, чем на человеческую, почти не движется, пока он говорит. — Решимость Фриск закончилась… я не буду брать твою, не подумай. Мне нужно проверить кое-что на её обладателе. Чара немного ёжится. В Лаборатории несколько грязно, к стенам, как мошки, прилипли тёмные капли каких-то химикатов. Единственная комната, в которой горит свет, достаточно чистая, но в остальном… ещё и лифт отключил. Некомфортно. — Доктор Гастер, — Чара морщит нос. — Вы же понимаете, что если вы мне навредите, вам не сойдёт это с рук? Доктор складывает большие костяные руки в замок и проезжается по полу длинным хвостом (позвонки бьются друг о дружку бесшумно… бр-р-р, он до сих пор к этому не привык), прежде чем отвечает учтиво-учтиво — тут же эмоцию меняет: — Конечно же, Ваше юное Высочество, я осведомлён об этом. Вам доступны Сохранения, как Вы уже признавались. Поэтому, если что-то пойдёт не так… — перебирает пальцами. — Нет, со способностью управлять временем Подземелья ничего не случится. Но, вероятно, придётся потерпеть немного боли, Чара. Вот оно что. Конечно, конечно: эксперименты Доктора Гастера и без причинения кому-то страданий в строго научных целях? Чара деловито прячет руки в карманы. Протяжно мычит с таким видом, будто ему предложили пойти и помереть по приколу… впрочем, почему «будто»? — А что мне за это хорошего будет? — Чара, достав руки из карманов, сразу же убирает их за спину и натянуто улыбается. — Такое за просто так не предлагают… Доктор Гастер странно и неприятно вертится вокруг него. Обходит, щурясь. Зачем-то трогает за руки — и Чара, вздрогнув, тут же отскакивает, едва ли не спотыкаясь об огромный костяной хвост. Острые пальцы, такие же твёрдые, белоснежные и держащиеся на чистой магии, подхватывают его под грудь, не давая свалиться на кафель. За затылком слышится шипение… уже не привычный голос: — Например, выход отсюда? Сначала Чара не совсем понимает. Потом, зашипев в ответ, но уже без внятных слов, а подобно ошпаренной кошке, вспоминает последнюю точку сохранения. Перед Лабораторией. Отлично. —… старый спятивший придурок! — напоследок выдаёт Чара победно. Прежде чем вернуться на прежнюю точку отсчёта и и, конечно же, почему-то не вернуться. Глаза вспыхивают золотым пламенем, вспышка отражается в глади позеленевшего от времени кафеля, но… всё? Чара пытается ещё. Снова. Ещё раз. Он пробует… пробует?.. не получается? Гастер посмеивается, как ненормальный, а Чара только пытается если не перезагрузиться, то хотя бы вырваться из огромной костяной лапы, сжавшей его грудь так крепко, что становится уже больно. — Ч… что ты сделал?! П… пусти меня! Пытается пнуть, но безуспешно. Он чувствует себя мышью, подвешенной на ниточке, или схваченным за шкирку щенком, потому что ноги не касаются ни пола, ни Гастера. — Тише, тише, мой принц. Успокойтесь, потрогайте свою тоненькую чудесную шейку… Чара не успокаивается: сердце из груди от страха и чувства потери контроля выскакивает; но дёргаться он перестаёт и шею всё-таки трогает. Это… как будто костяной паук впивается в горло. За затылком какой-то… датчик? Камень?.. — Любопытно… выходит, если всё работает верно — пока на тебе эта штучка, сохраняться и загружаться может кто угодно, у кого есть пульт управления. Но не ты. — Сними! И отпусти меня! Чара пытается сорвать с шеи прибор сам, но безуспешно. Только кожу с горла сдирает. Более того, Гастер тут же ловит его руку и выдаёт снисходительное «тш-ш-ш», мол, не надо так делать, а то вообще же помрёшь. Ещё и тащит куда-то. Точнее… как это «куда-то»? Вон в ту отвратительную комнатушку, судя по всему, куда же ещё. То, что она чистая и светлая, больше не кажется Чаре чем-то особенным и приятным. — Я всё расскажу! — (может, хотя бы это сработает?). — Мне осталось не так долго жить, чтобы бояться, что отвратительный ребёнок нажалуется на меня мамочке. Ну хоть подыхать собирается, уже хорошо, но зачем он втягивает в это дерьмо Чару? Ещё и создал… вот это. Вот эту мерзость, делающую его абсолютно беспомощным. — И я бы на твоём месте был повежливее. — Пошёл ты нахуй, — Чара огрызается. — Мудак старый. — Какой невоспитанный мальчик. Чара чувствует, как по спине — чуть ниже, точнее, — больно бьёт костяной хвост. Сначала до него не совсем доходит. Потом… — Сегодня на улице очень хорошая погода, знаешь? Что он, блять, несёт? Чара замирает. Он, кажется, и не способен пошевелиться. — В такие деньки ребята вроде тебя должны гореть в аду, если тебе интересно. Он ничего не успевает ответить, потому что Гастер буквально впечатывает его в медицинское кресло, и механические защелки, как клещи, крепко сжимают конечности. — Т… ты… что ты будешь делать?.. Гастер немного отходит. Ковыряется в приборах. Или в панели управления?.. Чара, найдя в себе силы, наконец, двинуться, дёргается и ёрзает. Крепления сжимаются туже. Гастер, держа что-то в руках, походит ближе: это что-то оказывается тем самым, видимо, пультом, который Доктор кладёт так, чтобы Чаре было хорошо его видно. Потому что взять его в руки Чара не сможет точно. — Как думаешь, что я могу сделать с таким чудовищем? — Гастер присаживается рядом, где-то в его ногах. Треснуть бы, но ноги крепко зафиксированы на месте. — Ты мог остановиться, но ты хладнокровно убил девочку, которая тебя любила, ударом тока. Она была под обезболивающим, поэтому ей не было страшно, плохо или больно. Но все считают, что она монстр, уже посмертно… поэтому для тебя не будет никакого обезболивающего. И быстро ничего не случится, Чара. Ты самое омерзительное существо на свете из тех, что я знаю. Чара стискивает зубы. Обиды за смерть Фриск Гастеру достаточно, чтобы… чтобы делать то, что он планирует, да? Или хер знает, что он ещё чувствует такого, за что мог бы ненавидеть до такой, чёрт возьми, степени. Острый кончик хвоста ведёт по бедру, и Чара ёжится неуютно. Ему хочется верить, что это случайно. — Ваше юное Высочество по меркам других людей весьма красивы, не так ли? — задумчиво тянет Доктор, касаясь теперь острым когтем его щеки — пошевелиться под острым страшно. — Именно поэтому Фриск ты понравился? Именно это заставило её доверять тебе? Чара жмурится. Ему не нравятся эти прикосновения. Не нравится коготь, трогающий щёки и губы. Не нравится хвост, обвивающий вокруг пояса и трущийся кончиком о живот. Мягко сказать, ему некомфортно от этого. — Как думаешь, мой принц, что будет хуже: растерзать твоё тело или… что-то большее? Что-то внутри? Чаре от любых предположений, что он мог бы иметь ввиду, становится не по себе. Он вновь пытается двинуться и вновь не может этого сделать, пока хвост, точно змея, вьётся по его телу и лезет, сука, под одежду. Руки немеют и темнеет перед глазами. От злости горит в груди. — … только попробуй… Жмёт на кнопку. Глаза Чары вспыхивают золотом без воли на то самого Чары. — А что ты сделаешь? — челюсти приоткрываются в усмешке. — Будешь кричать и плакать, ублюдыш? Позовёшь братика, чтобы опять выебать ему мозг своей несчастностью? Гастер посмеивается — и его смех похож на треск ткани, и ткань трещит так же гадко, как он смеётся. Чара хрупкий и настолько похожий на девчонку, что обратное становится очевидным, только если содрать с него одежду до последнего клочка. То, что было несколько секунд назад чем-то вполне приличным, потихоньку сползает на пол тряпочками драными. Он бы свёл ноги, если бы мог. Впрочем… чем бы ему это помогло. Да и Гастера, кажется, интересует в нём не это — хвост вьётся по-прежнему по поясу и бёдрам. — По данным ассистента Альфис, некоторые вещества очень интересно действуют на людей. Гастер копается в небольшом коробке, заранее, верно, подтащенном к креслу, и достаёт баночку с какой-то жидкостью. Баночка яркая, красивая, будто из мира людей… маленькая, так что скорее пузырёк. Чара в душе не ебёт, что это такое, но приближаться к этому не хочется. Гастер же пузырёк открывает и тянет к лицу Чары. Чара крепко сжимает зубы, потому что пить эту херню он не будет, как бы долго и упорно Доктор не держал это у него под носом и как бы приятно эта херня ни пахла. Однако он отчего-то выглядит удовлетворенным и со спокойной душой — по взгляду видно — убирает пузырёк назад. — Надеюсь, на тебя это действует расслабляюще… теперь следующее. Как комарик укусит, мой принц, честное слово. Чаре и правда немного дурно становится, будто сила покидает мышцы. Тело словно не хочет ничему сопротивляться, и крепления словно перестают давить настолько сильно. Он даже не дёргается, не кричит и не спорит, хотя ему хочется сделать что-то из вышеперечисленного; он не вздрагивает, когда ему в руку что-то вкалывают. Кожа покрывается мурашками: становится холодно и… так, будто он наполовину уже не здесь. Конечностей он не чувствует. Рот пересыхает. Немного плывет перед глазами. Крепления сходят с ног, но Чаре хватает сил только на то, чтобы свести и подобрать их ближе к торсу, зажав между них несколько позвонков хвоста. Он всё понимает, но ни одна косточка, ни одна мышца в теле его не слушается: тут же вновь расползаются в стороны ноги, но ничего с этим сделать он не может. Только взгляд с трудом поднимает на уже нависающую над ним костяную голову с сияющими в глазницах огнями. — Лучше бы я отрезал тебе конечности и вытащил через горло язык, не так ли? Чара всхлипывает. Его едва ли не тошнит от собственной непреодолимой беспомощности: холодное липкое «что-то», вывалившееся на живот, ощущается тяжёлым и… явно не тем, что он хотел бы чувствовать на своём животе. Чаре хочется домой и кружку горячего сладкого чая. Гастер щупает его настолько холодно и научно-по-врачебному, что это тоже по-своему страшно. — Лучше было бы, если бы я поломал тебе кости, пару раз поджёг бы, заморозил заживо… — Гастёр гладит его по голове. Жутко. — … но Фриск было не больно. — Ты всё ещё смеешь что-то говорить? Вяло, слабо, хрипло. Чара даже не кричит, когда его бёдра приподнимают хвостом и когда внутрь заталкивают — потому что это не гладко, не постепенно, не медленно, не размереено; это грубые рывки — что-то липкое, широкое и холодное. Слёзы льются, всхлипы сквозь затуманенное сознание прорываются, но никаких криков. Да, лучше бы с него содрали кожу, чем обкололи бы чем-то и… он даже не находит, как это назвать. Что бы это ни было, ему всё равно очень больно. И мерзко. Скорее второе, потому что Доктор знал, что колоть, чтобы Чара почувствовал что-то похожее на возбуждение через пару минут после того, как с ним начали это делать. Сквозь слёзы (почему-то глаза болят немного) он видит, как приподнимается кожа на животе и как сквозь неё просвечивает рельеф «чего-то». Чара закрывает глаза. Он не хочет ничего осознавать. Он хочет домой. Он отключается, наверное? Было бы хорошо. … сначала он слышит хруст. Только потом вдруг становится так больно, что он впервые за эти мучительные минуты вскрикивает и распахивает глаза. Между костяных пальцев, из груди, торчат окровавленные кости. У него нет времени думать, его ли они или нет — боль оглушает так сильно, что ему не удаётся перестать хрипеть и рефлекторно дёргаться, совершенно уже не чувствуя, как крепления сдавливают запястья. — Только попробуй вырубиться, маленькая мразь, — режет по ушам холодный и ровный голос Гастера. — Ты должен всё чувствовать. Пока не помрёшь разочек. Толчки в нутре ускоряются, а позвонки на хвосте взрезают кожу на животе и бёдрах. Чара практически не может дышать; он почти выворачивает к чёрту ноги, снова пытаясь ими дрыгать и лишь сильнее травмируя и без того дышащее на ладан тело. Гастер мог бы сломать и их, но ломает пальцы: ему это ничего не стоит — вывернуть на обеих руках в момент, когда внутри Чары давит, распирает и обжигает. И Чара даже сообразить не успевает; соображать он едва ли может. Он видит, как синяя пульсирующая плоть, перепачканная в крови и густой клейкой массе, выходит из него. Видит брызги крови на внутренних сторонах бёдер и неестественно изогнутые синие пальцы. Чувствует, что уже не может заставить себя втягивать в горящие от боли лёгкие воздух. А ещё он видит Доктора Гастера, и тому происходящее словно не принесло никакого удовлетворения. — До скорой встречи, — звучит ровно — пресекая скулёж и хрип. И острые кости раздрабливают тело так мгновенно и больно, что весь он на доли секунды становится одним маленьким сгустком агонии. Кровавым пятном. Месивом из плоти и органов. … ничем — целёхоньким, чистеньким и рыдающим на медицинском кресле, на котором его больше не держат крепления. В совсем не порванной одежде, не с торчащими из-под кожи рёбрами. Чара жив и с ним, наверное, всё в порядке. Наверное, всё нормально. Наверное, ничего не произошло. Он почти теряет сознание, когда Гастер снова гладит его по голове: замирает и стискивает зубы, чтобы в висках стало отрезвляюще-больно. — Знаете, Ваше Высочество, вы очень красивы, когда от вас ничего не остаётся. Чаре необъяснимо страшно жмуриться и сворачиваться в клубок — а это единственное, чего он желал бы. — Не бойтесь, я не повторю этого, — очевидно насмехается Гастер. — Читали ли вы «Саломею»? Чара не хочет думать о книгах, даже если очень их любит. — Ваши слёзы по девчонке тогда — то же, что облизывать отрубленную голову пророка. Чара слушает, но не слышит. Слова проходят сквозь него. — Стоит ли всё-таки жаловаться, что в последних строках вас раздавили щитами? Чаре всё равно. — Я больше не могу вас задерживать, мой принц. Боль ещё с ним словно — он встаёт с трудом и шатается, когда идёт. Всё, что Гастер хотел сделать, он сделал: с загривка отваливается устройство, и его даже не хочется сломать. Хочется просто уйти и никогда больше не возвращаться. — Включи лифт. — Всё для Вашего юного Высочества. Он ведёт рукой по животу, прямо под свитером. Кожа целая и гладкая. Пальцы не сломаны. Только волосы растрёпаны так, словно он валялся в рыжей листве Руин. Добравшись до лифта, Чара нажимает на одну из сияющих кнопок. Лбом бы сейчас о холодный металл опереться и никуда не идти. Упасть и слиться с полом. Сколько бы он ни перезагружался, память никуда не денется, поэтому он даже не будет пытаться.

***

Дома Чара прячется глубоко под одеяло и вместо того, чтобы что-то читать, думает о книгах, которые он хотел бы сжечь и никогда не видеть. Когда у него спросят, что случилось, ему нечего будет придумать. Рассказывать будет, впрочем, тоже не о чем. Скажет Азриэлю, что приболел. В Сноудине в сугробе копался. В Руинах свалился откуда-то и головой ударился. Надышался паром в Жаркоземье. (Растворился в ядре, но тело выжило.) Интересно, а как умрёт Доктор Гастер? Было бы приятно это увидеть.