диффузия

Эти горы, эти реки, покрытые льдом Я их называл в твою честь, небо закрыла метель Раскалённое выйдет солнце потом Здесь будут цветы и лес, скоро начнётся апрель

— Когда ты был там, за узким морем, я был уверен, что это именно я тебя убил. Не спас. Визерис хмурится. Брат любит предаваться мыслям о былом и под его взглядом и без того мрачное прошлое совершенно теряет свои краски. Они полулежат на королевской кровати, Эйгон говорит, что Визерис занимает супружеское ложе, что он всё расскажет Дейнейре, Визерис на это смеётся. По малости лет королева не делит постель с супругом. По молодости лет принцу Визерису можно многое. Брат это знает. — Дракон не вынес бы двоих. Мы могли погибнуть оба, упав с него в море. Мать бы не пережила. Эйгон смотрит на него из-под падающих на глаза длинных волос, серебряных, таких же, как и у Визериса. — Она и так не пережила. Когда Визерис жил в Лисе, он старался не думать о судьбе своей семьи, ему казалось, что это будет бессмысленно больно, бессмысленно тяжело. Когда они поженились с Ларрой, то он спросил её, чтобы она делала, если бы оказалась вдали от семьи, не зная об их судьбе, не зная, сможешь ли вернуться. Ларра поцеловала его в щеку и ответила, что предпочла бы считать их мертвыми. Что так ей было бы легче — мертвые уходят навсегда, а мучиться надеждой тяжело. Бессмысленно. Так он и решил. Преисподняя была к нему ближе, чем Вестерос. Эйгону это не принесло покоя. Он и сейчас, спустя четыре года после того, как Визерис вернулся, вглядывается ему в лицо, будто пытаясь найти в нём следы чего-то, в чем Эйгон безмерно, смертельно виноват, раз уж брат всё же жив. В нем столько вины и горя, что они становятся тяжелее короны, тяжелее королевской власти. Визерис отводит волосы с лица Эйгона, касается аккуратно пальцами его бровей, гладит лоб, зарывается рукой в серебряные пряди. Валирийская внешность у брата смотрится как еще один элемент, подчеркивающий траур. По кому ты скорбишь, хочет спросить Визерис, по родителям? По нашему с тобой детству? До сих пор по мне? Но не спрашивает, потому что понимает, что скорбь Эйгона не нацелена ни на что. Брат улыбается в ответ на то, как Визерис треплет его волосы. — Расскажи мне про свою жизнь в Лисе, — просит он, — наверняка там было веселее, чем здесь. — Не было, — про Лис Визерис говорить не любит. Это прекрасное место стало его вневременной темницей, там он думал о мертвых, но там же встретил Ларру, которая была прекраснее всего Лиса вместе взятого. Но она не любит Королевскую гавань, а он никогда бы не смог уехать с ней, даже если бы захотел. Кто-то из них должен терпеть. И пока Ларра терпит. — Да брось, — Эйгон перехватывает его руку, качает ладонь в своих, как лодку на волнах, — Королевская гавань полна людьми, грязью и властью, вытекающей вместе с нечистотами из Красного замка. Всё что угодно может быть веселее столицы. Однажды Визерис предложил брату плаванье в вольные города. Это было глупостью, почти шуткой, безнадёжной попыткой, и тот конечно же отказался. Сейчас Визерис понимает, что где бы Эйгон не оказался, он будет видеть кровь и огонь, не из девиза их семьи, но реальные. Взяв его в заложники, лиссенийцы спасли Визериса от войны. Он не был уверен, что их стоит за это благодарить. Он продолжает касаться волос брата, тот лежит у него на коленях, перекатывая в ладонях золотой обруч короны. Это похоже на путь солнца по небосводу, Визерис следит за обручем, как тот вертится в руках Эйгона, блестит и вспыхивает иногда под светом свечей как самая яркая из них. Он перехватывает его ровно в тот момент, когда Эйгон, задумавшись, почти роняет обруч, перехватывает и кладет обратно в руки своего короля. Эйгон ему улыбается. Это дороже короны. Эйгон улыбается, улыбка у него кривоватая, очень красивая, думает Визерис, глаза блестят темной синевой где-то в глубине, ближе к зрачкам, переходя в насыщенно фиолетовый по краям радужки, прекрасные глаза, на такие переливы способна только валириийская кровь или валириийская же сталь, рисующая во время ковки узоры сама на себе. Визерис тоже улыбается, когда Эйгон откладывает обруч короны и тянется к брату еще ближе, они касаются друг друга осторожно, это похоже на легкое дуновение от крыла промчавшейся мимо тебя птицы, похоже на тонкие простыни, на то, как в полной темноте ощупываешь поверхность перед собой, как слепой. Эйгон аккуратно касается шеи брата, все так же лёжа на его коленях, Визерис замирает под этим касанием, а потом наклоняется ближе к лицу Эйгона, ловит его руку и целует в раскрытую ладонь. Тот выдыхает, и Визерису кажется, будто он может видеть это дыхание, поймать, запереть и обессмертить. Один раз они были друг для друга мертвы. Повторять такое он не согласен. Эйгон будто читает его мысли: — Не умирай раньше меня, — просит он. Визерис улыбается. — Мне шестнадцать лет, это не время для смерти. — Для смерти вообще нет времени, — отвечает Эйгон и, вывернувшись из кольца их рук, валит брата спиной на подушки. В его глазах — отблески свечей. Визерис хватает его за плечи, тянет на себя, Эйгон тихо, почти на грани слышимости смеётся и целует его, целует, целует, и всё это бесконечно долго и одновременно сжато. Визерис читал об обычаях северных охотников, живущих на Медвежьем острове. Те сворачивают тонкий, но острый китовый ус, обмазывают его жиром так, чтоб получился шарик, замораживают его, а потом кладут такие шарики на медвежьих тропах и ждут, когда животное заглотит наживку. В тепле медвежьего желудка жир тает, и ус распрямляется и ужасно ранит нежное брюхо. Охотники находят зверя по звукам агонии и убивают. Никакой чести нет в этом методе охоты. Когда Эйгон целует его, Визерис чувствует себя и китовым усом, и медведем, смертельно им раненным. Наверное, это слишком сильная реакция, наверное, она недостойна принца и наследника престола, но это маловажно. Китовый ус распрямляется в груди у Визериса, но вместо боли приносит с собой жар. Дракон любит пламя. Поэтому он снова и снова притягивает к себе брата, целует, придерживая волосы аккуратно как тончайшее мииринское кружево. Он сталкивает брата с себя и сам садится сверху, как возможно когда-нибудь оседлал бы своего дракона. Но драконов рождается всё меньше и остаются только они, Таргариены, последние драконы, валирийская кровь, валирийская сталь. Эйгон смотрит на него с восхищением и обычно бледные щеки его заливаются красным, когда Визерис развязывает шнуровку на его рубахе, целует выступающие ключицы, смеётся в них. — Щекотно, — выдыхает в ответ Эйгон. Касаться его это всегда нечто новое, Визерис не знает, как отреагирует брат на то или иное прикосновение, тот вообще не любит, когда его трогают, но когда они вот так — кожа к коже через тонкие, почти невесомые шелка рубашек — тогда это совсем другое. И Эйгон гнётся под ним луком, а Визерис ему — тетива. Они и так уже почти раздеты по сравнению с тем, как обычно одеваются в королевском дворце, но когда Визерис начинает стягивать рубаху с себя, то видит, как неприкрыто брат восхищен им, и это давало бы ему власть, если бы он сам не был так же заворожен Эйгоном. Эйгоном, который ничего не пытался сделать для того, чтобы его любили. Эйгон проводит ладонью по ребрам Визериса, ведет руку выше, касается, каждое его прикосновение всё менее бесплотно, он касается уже не как крылья вспорхнувшей птицы, не пытаясь что-то найти или вспомнить. Эйгон тянет брата на себя, Визерис опускается, поддерживая себя одной рукой и его волосы падают, закрывая его лицо от неровного света свечей. — Я люблю тебя, брат мой, — говорит он, а хочет сказать «мой король», но Эйгону не нравится быть королем, он видит в этом только проклятье, мертвую мать и первую жену — девочку, упавшую на пики. В ответ Эйгон кусает его за плечо — не больно, но ощутимо — в который раз будто подслушав его мысли. Сейчас — никаких королей, никаких трупов. И золотой обруч катится по полу, когда Визерис сшибает его с кровати неловким движением. Он кусает брата в ответ, за губу, облизывает место укуса, чтоб не болело, чтоб не болело нужно облизать Эйгона целиком, и Визерис в целом это то и планирует, когда чертит языком влажную полосу по шее своего брата. Эйгон вздрагивает и пытается сцепить руки у Визериса на спине, чтоб прижать к себе, но тот выворачивается осторожно и опускается ниже. Эйгон охает, когда брат цепляет зубами сосок, вцепляется ему в волосы совсем не осторожно, не так, как касался раньше, но в этом движении Визерис читает не просьба остановится, а совершенно наоборот. И он конечно не останавливается. А Эйгон не выпускает из кулака его волосы и хватает их ещё крепче, когда Визерис, не переставая целовать брата, лезет рукой к завязкам бриджей. Эйгон хочет было отпустить пряди, но Визерис перехватывает его взгляд и коротко мотает головой, мол, мне нравится. А когда Эйгон опускает свою вторую руку ему на шею, оглаживая и обводя пальцами будто бы узоры, то ему остаётся только прислониться щекой к животу брата, тяжело дыша, и мысли путаются в его голове следом за пальцами Эйгона, путающимися в волосат. Стук их сердец в ушах у Визериса становится одним целым. Септоны говорят что Семеро это один бог в семи лицах. Визерис это понимает плохо, но сейчас, кажется, стоит на пороге разгадки. Он развязывает наконец бриджи брата и запускает туда руку, обхватывая горячий член пальцами, и Эйгон стонет, почти скулит, жёстче вцепляясь в волосы Визериса. Тот движет рукой рвано, в равной степени желая поскорее прикоснуться к себе и никогда не отрываться от брата, потому что то, как Эйгон сгибается от малейших прикосновений, какие у него глаза, когда он прижимается своим лбом к лбу Визериса — о, это явно стоит всех вечностей томления. И когда Эйгон тоже лезет развязывать его бриджи пляшущими от нетерпения пальцами, Визерис перехватывает его руки своей, сжимает осторожно запястья и говорит: — Подожди, я сам. Он оставляет Эйгона во взведенном состоянии лежать откинувшись на локтях и нарочито медленно развязывает бриджи. Брат недовольно ворчит и кусает губу и это одно из самых красивых зрелищ в мире. Банк Рогаре явно просчитался прося за Визериса выкуп. Чтобы увидеть Эйгона таким он был бы готов заплатить больше. Визерис обхватывает оба их члена своей ладонью, и ему кажется что барьер между их телами пропадает совсем, они становятся одним целым, таким целым, на котором невозможно даже рассмотреть шва. Будто они никогда не разделялись. Когда Эйгон присоединяет свою руку к его — то это уже пожалуй что-то запредельное. Визерис доходит до пика наслаждения первым, почти падает вперёд на брата, не переставая двигать рукой по члену Эйгона и тот не заставляет себя долго ждать. И так они лежат, влажные как драконы, только что вылупившиеся из яйца, и если бы у них были хвосты, то пожалуй они переплелись бы и ими. Визерис встаёт с постели только чтобы поднять упавшую корону и возвращается к брату. Он кладёт корону на его растрёпанную голову и улыбается.