колыбельная на языке жестов

      Луна полная — идеальный круг с тонким кинжально-острым краем — и светит настолько ярко, что пробивается сквозь плотно зажмуренные глаза. Сяо яростно коротко выдыхает и переворачивается на другой бок. Потом переворачивается ещё раз. И ещё раз. Бессонница или, как минимум, проблемы с засыпанием и последующее отсутствие чувства отдыха — обычная часть каждой его ночи на протяжении многих лет. Или десятков лет. Или сотен. Или тысяч. Не то чтобы он считал — когда чего-то становится слишком много и беспрерывно слишком часто, то смысл подсчитывать попросту исчезает, потому что это становится естественной частью каждодневной реальности.       С боку на бок и на спину — взгляд упирается в потолок, прямиком в границу между выбеленностью лунным светом и сплошной теневой чернотой, и чем дольше смотреть на неё, тем больше гипнотизирует, погружая будто бы в транс, но это ни на одну десятую не приближает к засыпанию, что разочаровывает, однако не удивляет. Сон — это привилегия, и Сяо давно это усвоил. Даже почти смиряется. Почти — потому что невозможность нормально заснуть и выспаться влияет на то, как он выполняет свои адептские обязанности, и это буквально смешно после всего, через что Сяо прошёл и что пережил.       В конце концов, он бессмертный Адепт. Бессонница не должна быть для него проблемой.       Цыкнув, Сяо вновь переворачивается на бок и подсовывает руку под подушку, сверля взглядом витушки древесных узоров стены. Постоялый двор Ван Шу — обитель спокойствия, сплошная умиротворённость с тех пор, как Путешественница разобралась со всеми монстрами в округе, и оттого невозможность заснуть бесит сильнее, потому что у него теперь нет никаких оправданий в виде завываний пляшущих вокруг костра хиличурлов или воплей попавшегося на уловку попрыгуньи новичка из Искателей приключений. Сяо слышит в буквальности каждый шорох: то, как внизу ворочаются с боку на бок и храпят другие постояльцы, как поздние завсегдатаи за столиками со смехом стукаются кружками, как Янь Сяо прибирается на кухне и ворчит на этих самых завсегдатаев…       Сяо слышит всё.       Поэтому вздрагивает и едва не подскакивает, когда слышит, как глухо скрипит постель, когда на её край, прямо за его спиной, кто-то садится.       Сердце ёкает от терпкого травянистого запаха, расползающегося по комнате.       — Ты сегодня очень рисковал, когда сунулся к тем трём стражам руин, — негромко произносит Чжун Ли, и от совершенной ровности тона становится не по себе, потому что за такой гладкой тишью всегда должен последовать оглушительный всеразносящий взрыв. Сяо точно знает, что Чжун Ли при этом смотрит в окно, обращаясь будто бы к воздуху, и съёживается, зарываясь лицом в подушку, потому что оно пылает. От того, что Чжун Ли явился к нему. От того, что подметил его, Сяо, косяк, словно он сам не знает о нём. От того, что этот косяк вообще был.       Потому что если бы Сяо мог нормально спать, то его не повело бы из стороны в сторону, внимательность не притупилась бы, удары были бы точны и безошибочны, а стражи руин — уничтожены за считанные секунды, потому что они действительно не являются для Сяо серьёзными врагами, но не когда он несколько ночей подряд после возвращения из недр Разлома не может толком уснуть и тем более — выспаться.       — Это мелочь. Моя работа справляться с ними, — Сяо прямо чувствует, как в горле у него хрипит, когда он говорит, потому что знает, что Чжун Ли имеет в виду, и знает, что Чжун Ли знает о том, что он знает…       Проклятая бессонница.       — В этот раз тебе, кажется, далось это нелегко, — Чжун Ли шумно делает вдох, а потом кровать скрипит ещё надрывнее и прогибается — сильнее, когда он ложится. Прямо позади Сяо. Такой высокий, что способен полностью закрыть его, если прижмётся со спины, и язык липнет к нёбу при этой мысли. Сяо не видит уже ничего перед собой и даже не решается прижать руку к груди, унимая часто забившееся сердце в попытке скрыть его громкость, которая, наверняка, слышна также хорошо, как раздающиеся раскаты смеха пьяных завсегдатаев внизу.       Чжун Ли никогда не был холоден, даже будучи Мораксом, но всё же…       Всё же такое чересчур для выдержки Сяо.       — Скажи, Сяо, ты хорошо спишь? — теперь голос Чжун Ли звучит настолько вкрадчиво и томительно, что хочется… застонать. Сяо распахивает глаза и задерживает дыхание, пока не начинает сдавливать грудь, от осознания этого желания. А затем — от того, что Чжун Ли действительно пододвигается и прижимается к нему вплотную, что становится тепло, почти жарко.       И надёжно.       Сяо ни за что в жизни не признается, что не помнит, когда последний раз спал или хотя бы высыпался.       — Если в один день ты погибнешь, потому что не сможешь нормально сражаться из-за того, что не спишь, то я крайне расстроюсь, — Сяо зажал бы уши, будь это кто угодно, кроме Чжун Ли с его чарующими интонациями, но это Чжун Ли, который теперь шепчет в самое ухо и плавно ведёт ладонью без перчатки по плечу Сяо, будоража голую кожу мурашками. Его слова — откровенная манипуляция.       И оба это знают.       Сяо ничего не отвечает — только громко выдыхает, когда рука Чжун Ли минует его локоть и соскальзывает на живот, кругами поглаживая самыми кончиками пальцев вокруг пупка через одежду. Спустя пару секунд ведёт ниже, ниже и ещё ниже, пока не подцепливает пояс, поддерживающий штаны, и не оттягивает его, ослабляя.       — Ты позволишь мне помочь тебе расслабиться и заснуть? — губы вплотную жмутся к уху Сяо, горячо шепча, а когда он порывисто быстро кивает, то кожей чувствует, как Чжун Ли улыбается, после чего жмётся и трётся щекой о его висок, оставляя на нём мягкий поцелуй — тёплые и сухие губы, и касание ними ощущается таким нежным, что у Сяо на самом деле щемит в груди скулежом. Одновременно Чжун Ли спускает руку ещё ниже и накрывает пах Сяо через одежду, то поглаживая, то сжимая, и тот готов по-настоящему в голос заскулить, уже предчувствуя подрагивание звука в горле, прямо под кадыком, так что жмурится и утыкается лицом в подушку с такой силой, что едва может дышать. Всяко лучше, чем позориться своей чувствительностью. — Ты никогда раньше не касался себя, да? — улыбка, без труда читаемая в интонациях Чжун Ли, заставляет Сяо всё-таки заскулить приглушённо в подушку, и тогда же рука перемещается с его паха чуть выше, чтобы подцепить на этот раз штаны и потянуть их вниз. — Приподними бёдра, милый.       Сяо свихнётся.       Это не ощущается приказом в смысле связующего их контракта, но не подчиниться всё равно невозможно.       И Сяо, прикусив губу с такой силой, что в любой миг готов почувствовать во рту привкус крови, послушно приподнимает бёдра, позволяя Чжун Ли приспустить его штаны вместе с бельём, и, Архонт милостивый…       Архонт, мать его, милостивый.       — Всё хорошо? — когда Чжун Ли спрашивает об этом, продолжая касаться губами и щекотно задевать дыханием ухо Сяо, то он готов в голос застонать то ли от досады, то ли от восторга, потому что ощущать спиной чужую широкую крепкую грудь и плавиться в чужих уверенных руках — это невероятно. — Я обещал не причинять тебе боли и вреда, так что не буду делать того, что тебе неприятно. Лишь хочу помочь. Скажи, если это неподхо…       — Всё хорошо, — взахлёб хватая ртом воздух, перебивает его Сяо, потому что если Чжун Ли продолжит говорить всё это, придерживая своей потрясающе тёплой ладонью его бедро, наглаживая большим пальцем выступ подвздошной косточки, но не касаясь изнывающего члена, прижимающегося напряжённо к животу, то Сяо взаправду свихнётся от концентрации тягучего раскалённого возбуждения в каждом миллиметре собственного тела.       Милостивый, мать его, Архонт.       Сяо не доводилось интересоваться сексом и мастурбацией, потому что он не то что не любил — он не выносил себя. И не особо верил, что кто-то сторонний способен испытывать к нему даже просто влечение, не говоря о влюблённости и любви. И то, что он заводится от нескольких прикосновений, нескольких поглаживаний, нескольких шепотков…       — Славно, — широкая улыбка Чжун Ли вновь чувствуется кожей.       Приподнявшись, он снова целует Сяо в висок, в то время как рукой возобновляет движение и обхватывает его член, медленно проводя по нему от основания до головки и обратно и вынуждая подавиться вздохом. Возбуждение ощущается горячо, вязко и липко, когда прокатывается по всему телу и оседает тяжёлой пульсацией внизу живота. Ладонь Чжун Ли, обхватывающая его член, продолжает равномерно двигаться вверх и вниз — непрерывно-ритмично, размеренно, задерживаясь на головке, чтобы зажать её, хлюпнув обильно текущей смазкой, отчего щёки у Сяо горят сильнее, а застрявшие в горле стоны попросту клокочут, начиная откровенно мешать дышать, и уголок подушки, который Сяо закусывает, затыкая себя, насквозь промокает от слюны.       — Мой преданный мальчик, — шёпот приходится Сяо в загривок и проносится электро-волной по позвоночнику, замирая частой дрожью в пояснице и заставляя передёрнуться всем телом. Чжун Ли просовывает под него вторую руку и задирает боди, бережно зажимая между пальцев и потирая сосок, чем заставляет Сяо выгнуться, вжимаясь — невольно, совершенно рефлекторно и неспециально — в Чжун Ли спиной. Прикушенная губа всамделишно на грани от того, чтобы закровоточить. — Я бы не хотел, чтобы ты подавлял себя в такой момент, — бормочет он, накрывая головку члена большим пальцем и с нажимом проезжаясь по ней.       Разве возможно враз взять и перестать себя сдерживать, когда делаешь это всю свою жизнь, сколько себя помнишь?       Сяо в голос всхлипывает и запрокидывает голову, жмурясь до россыпи разноцветных звёздочек перед глазами. Рука Чжун Ли, которая ласкает сосок, смещается выше и перехватывает его за горло, придерживая, в то время как та, что на члене, ускоряется, и совокупность из мокрых звуков, многократно отдающихся у Сяо в ушах, и невозможно восхитительного давящего ощущения крепких пальцев у себя на горле сливается с тем, как сладко сводит судорогами ноги и оттягивает низ живота. Хватая ртом воздух и полухрипя в стоне, он вскидывает руку и цепляется за пальцы Чжун Ли, держащие его за горло, накрывая своими и прижимая теснее, а слух едва улавливает мурлычущее: «Умница».       Когда Сяо кончает, то становится мокрее. И липче. А по телу разливается тёплая густая слабость, заполняющая каждый уголок, вплоть до кончиков пальцев и ушей, и ладонь Чжун Ли, остающаяся лежать на его члене ощущается вдвойне горячо. От этого новая волна тепла — даже жара — разливается у Сяо по груди. Тепло постепенно становится тяжёлым, пригвождающим к постели, а дыхание настолько сбитое и учащённое, что нос свербит, а лёгкие — горят.       — Тшш. Тшш, милый, всё хорошо, — хватка пальцев на горле Сяо слабнет, и Чжун Ли взъерошивает ему волосы, поднимая чёлку, чтобы поцеловать в лоб, потом в скулы, в переносицу, в кончик носа и, наконец, в губы — лёгким, почти невинным чмоком, заставляющим Сяо вытянуть шею, откровенно выпрашивая больше, и Чжун Ли улыбается губы в губы, но не углубляет поцелуй — только ловит каждый судорожный громкий вздох Сяо.       Окружающая тишина внезапно становится тишиной. Бесшумной и нерушимой — только дробь собственного сердцебиения. Сяо прикрывает глаза, стараясь восстановить дыхание, и неосознанно поднимает руку, заводя её назад и неуклюже поглаживая Чжун Ли по лицу и волосам.       Раньше бы он ни за что не позволил себе так коснуться его, но сейчас?       Сейчас они прижаты друг ко другу настолько близко и тесно, что стук их сердец можно было бы спутать за биение одного, не будь оно вразнобойным и перепутанным, словно удары сердца Чжун Ли заполняют паузы между ударами сердца Сяо, который понемногу выравнивает дыхание, а затем обнаруживает, что тяжесть разлита по всему его телу, включая веки, помимо воли опускающиеся.       Но сейчас он точно не хочет засыпать.       И снова его тело решает за него.       — Сладких снов, мой мальчик, — бормочет Чжун Ли, отстраняясь, и Сяо становится до жуткого холодно — настолько холодно, насколько не было, кажется, никогда раньше, и это длится ровно до того мгновения, когда кровать вновь скрипит, а Чжун Ли, возвратившись, касается влажной тканью живота Сяо, бережно и неспешно стирая потёки спермы. Сяо не слышал того, как шумела вода в умывальнике, потому что голова была целиком и полностью погружена в послеоргазменный туман.       И не слышать ни единого звука, на самом деле, благодать.       Все обрывочные ленивые мысли стекаются к животу, где щекотно прикасается прохладная ткань, а потом Чжун Ли поправляет его одежду, самостоятельно приподняв Сяо бёдра, и замирает, оставив ладони лежащими на них. Его взгляд поднимается и слабо светится, кажется, в ночном полумраке, а Сяо мерещится, что его язык распух, потому что он не может заставить себя заговорить и попросить не уходить.       Чжун Ли улыбается и протягивает руку, чтобы погладить Сяо по щеке, в то время как тому хватает сил лишь на то, чтобы едва двинуть головой, прильнув в ответ, и не отводить взгляда, хотя веки действительно опускаются против воли.       Разморенность такая… тёплая. И мягкая.       — Я побуду с тобой, — заверяет Чжун Ли, продолжая смотреть Сяо в глаза и не отнимая руку от его щеки — только плавно проводит пальцем по скуле, и от этого у Сяо вырывается неровный вздох, потому что хочется, чтобы Чжун Ли снова прижимался к нему всем телом, накрывая и закрывая, чтобы чувствовать себя надёжно. И он ложится снова рядом, словно читает мысли, всё также поглаживая Сяо по щеке, пока он позволяет себе, наконец, закрыть глаза и заснуть, провалившись, впервые за долгое время, в настоящий сон без тревожного улавливания каждого звука в округе и лабиринтов из кошмаров.