Жажда небытия

Нега, вечерняя нега, во мгле, без огня Сумерки тихи, как веянье смерти желанной, Крадутся тени, тайком обнимая меня, Все засыпает кругом под фатою туманной. Ласка приветливой смерти во мгле разлита, В зеркале мутном улыбка прощанья застыла. Мнится мне, будто уносит меня темнота, Словно и сам я отчасти уж житель могилы… Роденбах Жорж Побережье всегда пугало его. Старинный вымерший город, приютившийся между лесополосой и береговой линией, служил прибежищем для сумеречных созданий. Клион старался держаться подальше от его многовековых руин, обходя стороной шатающихся среди развалин приморских призраков и упырей. Он точно знал, что из-за скверны кровопийцы больше не чуют его дух — так же, как и неразумные призраки, которые, не обращая внимания на живого гостя, бесцельно блуждают по этому проклятому месту. Слишком давно, облачённые в боль и страдания покойники, — утратили проявления чувствительной материи человеческой природы, любой душевной активности. Они обнажали своё неприкрытое уродство, тем самым наполняя сердце леденящим холодом и тоской, столь нелепые в своём противоестественном сонном скитании, что даже смотреть на них было подавляюще тяжело. Они не понимают ни себя, ни мир, ни его содержимое. Ветхая событийность была вытеснена из разложившихся сознаний несчастных. Время и пространство больше не связывали их с обычной для живых существ формой внутреннего созерцания. Им было невдомёк, что за пределами их погибшего существования всё ещё теплится посторонняя жизнь, а естественные циклы продолжают свой ход. Даже если они замечали присутствие Клиона, мертвецкое безразличие не приводило к умозаключению. Навсегда потерянное восприятие не всколыхнулось среди всепоглощаюшего отупляющего тления. Время, в котором они застыли, было безмерным, но так или иначе оно соприкасалось с их вечным бытием, хотя больше не было сопоставимо с прошлыми и будущими. Застрявшие в вечности, обречённые души вызывали у Клиона лишь раздражение и малый, едва заметный отголосок страха. Зная, что призраки не представляли для него опасности, охотник всё же сторонился их, отводя взгляд, едва ужасная мысль проскользнёт в его голове. Глядя на их убогое существование в подлунном мире, Клион невольно задумался о том, что его ждала такая же незавидная участь. Вскоре оборотная болезнь затянула бы его в это жуткое царство мёртвых, ибо от скверны не было спасения, а лекарства от смерти не существовало. Встречая их на каждой охоте, как доказательство уже решённой судьбы, Клион не раз ловил себя на невольном разглядывании проклятых, наблюдении, вычислении хоть какой-то логики в их беспрестанном бдении, хождении по кругу, стенаниях и невыразимой скорби. Но он не находил в них ничего. Ещё не ставшие ему новыми соратниками, но очевидно ожидающие пополнения в своих рядах, эти существа вызывали в нём тоску и тревогу о скором будущем. Он боялся не самих событий, а того, что они повлекут за собой. Клион понимал, что находился во власти странной разновидности страха — самой неконтролируемой, первозданной. Вскоре он погибнет, но прежде сбрендит от этого прискорбного помешательства. Угрюмо чувствовал, что грядёт время, когда он вынужден будет расстаться сразу и с жизнью, и с рассудком, что доводило его до дрожи и горьких слёз. Всё чаще он впадал в состояние исступления, одновременно страстно желая освобождения от навязчивой власти угасающей плоти, при этом истребляя сознание тщетной надеждой о безраздельной власти над собой, сохранением чистоты разума. Клион слишком сильно боялся стать пропащим, потерянным в гулкой мгле, рассыпанным на осколки. Страх просыпался постепенно, оголодавший, скулящий про то, что предстоящая вечность его пройдёт также — утопая в замершем хаосе, тщетности и безраздельной потери себя. Что следовало за смертельной дланью проклятья? Лишь прозябать в забвенье, словно червю, зарывшемуся в землю. Трупные испарения вместо дыхания, сгнившая кожа, утратившая всякую чувствительность, слепые впалые глаза, что рано или поздно иссохнут, атрофия любых чувств и ощущений, мертвецкая пустота, поселившаяся в голове вместо мыслей, страстей, желаний — столь же чёрная, как и мир вокруг. Бессмертие в самой худшей своей форме. Какое-то время Клион топтался на месте, внимательно вглядываясь в мёртвых обитателей уничтоженного города, а затем решительно двинулся вперёд, обходя стороной остатки стен главной крепости, осторожно, чтобы не потревожить их злосчастный покой. Он опасливо опустил голову, сжимая совершенно ненужное против них копьё. Периодически невыразимая печаль и смирение нападали на парня, не гнушаясь отравить последнюю каплю в иссыхающем стремлении к жизни, нашёптывая ему, что легче закончить никчёмное сражение и добровольно остаться здесь, на побережье, рядом с ними, и больше не тревожить своим присутствием людей. Не изводить себя ожиданием неизбежной кончины, уйти достойно, пока ещё мог управлять собой. Ведь всё равно совсем скоро скверна привела бы его сюда против воли, поработив и опутав, вынуждая присоединиться к собратьям по несчастью. Ему становилось физически плохо, когда он размышлял, в какой немыслимый, ужасный и абсолютно бессмысленный тупик зашла и без того печальная жизнь. Только светлая мысль о верном друге, который каждый раз надеется и ждёт его возвращения, останавливал процесс разрушительного самоустранения из жизни. Чем он станет, если так опрометчиво предаст доверие единственного человека, который любил его и с ранних лет делил все невзгоды? Благородное чувство любви ярким светом озаряло его скудное выживание. Стоило на краткий миг воссоздать в воображении лицо Сиано, как на просторах мятежной души воцарялся удивительно сладкий, тёплый покой, в обрамлении розоватых, ласковых лучей. Большие влажные глаза, наделённые невероятной способностью видеть даже самые потаённые водные бездны и грани времени, полные несравненного блеска и налитые синевой весенних озёр; губы, тонкие, но поразительно красивые, когда тот изгибал их в лучезарной задорной улыбке. Клиону казалось, что думать о Сиано во время страшного своего шествия в опасных землях было подобно проблеску маяка во мраке бескрайнего океана оборотного мира — так насущно необходимо было это, чтобы уцелеть. Но стоило лишь задуматься ненадолго, и Клион начинал убеждать себя, что с тех пор, как Сиано проникся всеми его бедами и болью, у того самого пропала всякая охота веселиться, наслаждаться данным шансом жить нормальным человеком. Всё чаще Клион считал себя паразитом на теле добросовестного Сиано. Он жил среди людей, мучительно стыдясь того, что он иной, чем все, урод, но не успел в конец отчаяться, не сбежал, успокоенный и приласканный дружбой рыбака. Но ныне он бродил по жизни в одиночестве, как нищий по большой дороге, страшась утащить за собой чужую душу. Клион часто грустно и сосредоточенно пытался решить для себя — действительно ли он такой, как казалось всем вокруг, вправду ли так чудовищно осквернён болезнью и самим неправильным рождением, так беспощадно губителен для окружающих, для самого себя, не говоря о единственном друге. И приходил к неутешительному выводу. Именно из-за окаянного Клиона, непроходимого, острого желания помочь безнадёжному — Сиано и сам лишался всякой способности быть счастливым человеком. Клион ненавидел себя за то, что обрёк Сиано на такое болезненное существование плечо к плечу с собой, изводил парня печалью, ядом горя, ранил своей собственной болью, которая была только его достоянием: охотник ходил об руку с несчастьем и чувствовал себя замаранным, а на деле — смертельно больным. Умирающим, неспособным смириться и отпустить в жизнь того, кто на неё заслуживает. Менее всего ему хотелось, чтобы добродушный и достойный Сиано, общаясь с человеком такого пошиба, навеки непоправимо покрыл позором всю свою жизнь. Клион здраво понимал, что не имеет морального права оставаться в жизни этого доброго человека, но эгоистично медлил: Сиано не отказался бы от него по собственной воле, а у самого не хватило бы духу прогнать от себя самое дорогое, что есть. Клион малодушно оставлял себе скудное время, ещё имеющееся в его распоряжении, чтобы побыть подольше рядом с ним, пускай даже все воспоминания о милом Сиано будут безвозвратно стёрты с наступлением скорой смерти. Клион облегчённо выдыхает только когда город мёртвых остаётся далеко позади и тлетворные мысли начинают отступать, уступая место настороженному ожиданию надвигающихся неприятностей. Те чудища, за которыми он шёл, были уже совсем близко. В единосущную ночь на землю опускалась длинная лунная тень — бледный небесный путь, соединяющий мир живых и неупокоенных. Под светом хладного светила приходили тосковать сюда порабощённые её властью. Впереди виднелась безграничная береговая полоса, а справа зияло черноводное Четвертоморье. На этом пляже мало кто бывал с тех пор, как божество прибрежных аборигенов уничтожило разом всё поселение за их вероотступничество. С самого зарождения жизни боги охраняли границы между мирами, не позволяя свирепым созданиям проникать к живым, неся с собой разрушение и смерть. У каждого племени было своё исключительное божество, способное защитить общину, присягнувшую на верность. Узнав, что сотворили жрецы древности, наместники богов на земле, продавшиеся злым силам во имя безграничной власти, боги, разгневанные и оскорблённые предательством, отвернулись от людей. Они оставили своих подопечных на растерзание, больше не выступая на защиту вероотступников. С тех пор каждое племя, лишившееся покровителя, считало своим долгом искупить вину предков-клятвопреступников, так бесстыдно и нагло оскорбивших единственных существ, способных уберечь человечество от страшной участи. Вынужденно появились первые охотники: отважные, отравленные отчаянием мужи, окольцевавшие себя страшным ремеслом, готовые истреблять мерзкие оборотные порождения, лишь бы заслужить прощение у бога своего племени за грехопадение и, самое главное, у самого Творца — главенствующего над всем живым. По истечению многих лет смелых людей, охочих посвятить свою жизнь борьбе, практически не осталось. Некая странная хворь поражала храбрецов на пути их сопротивления миру мёртвых, заражая скверной, от которой не было исцеления. Финалом неведомой болезни была лишь мучительная смерть, преображающая живого человека в неупокоенную душу, вынуждая становиться одним из тех, на кого велась травля. С тех пор работа стала не доблестным промыслом, а грязной обязанностью, и возлагалась в качестве наказания, а потому охотниками часто становился последний сброд, преступники, каждый для своего рода — отброс и разбойник, едва ли наделённые мужеством и духом их предшественников. Взамен на свободу и милость эти озлобленные мужчины сражались, но без должной пылкости и самоотверженности, которые невозможно воспламенить в душе насильственно — успехи и победы на поприще зла были редки и практически бесполезны. Чаще наречённые охотники на чудовищ попросту сбегали, пропав без вести. Встречались среди них и добросовестные люди, вроде сирот, как Клион, и просто идейных смельчаков или тех, кому некуда было податься. Едва ли в таком вареве человеческого разнообразия им удавалось работать слажено и достойно. После сотен лет усердной кровопролитной войны с миром проклятых, лишившиеся надежды люди всё-таки сумели привлечь внимание обозлённых идолов, доказав, насколько велико было раскаянье за гнусные проступки прародителей. Но лишь малая часть богов сочла нужным вернуться к своим племенам, поверив в их искупление и подлинность благочестивых чувств. В том числе необычайно повезло и их роду — крепкому, умелому, трудолюбивому, но отчасти недалёкому народу, куда изъявил желание вернуться Дух Древоточец — издревле их главный покровитель. Остальные либо уничтожили предателей, так и не сумев принять обратно, либо горделиво отказались вновь доверять слабовольным людям, безвозвратно ушли к своим магическим источникам, где обрели первозданный облик, разойдясь каждый по своим владениям. Теперь же ходили старые боги, облачившись в невиданных животных, став духами-хранителями лесов, долин и гор, и не было им больше дела до чужих страданий. А сам Творец давно покинул своих нерадивых детей, более не объявляясь. Борьба с безобразными порождениями кошмара становилась всё ожесточённее, а силы по-прежнему оставались неравными. Вернувшиеся божества с трудом, но всё же могли противостоять выходцам тьмы, однако искоренить окончательно заполонившее Смуту зло было не в их власти. Слишком прочно нечисть обосновалась. Непомерно тяжёлой и необратимой была сила проклятья, что вынуждала мрачных детей оборотного мира оставаться в Смуте. Невиданные, устрашающие создания расползлись по просторам, освоившись среди живых, упорно вытесняя любые проявления истинной жизненной материи. Лишь исчезнувший Творец — существо, наделённое безграничной властью над жизнью и светом — источник настоящей подлинной жизни, прародитель и покровитель всего сущего, сумел бы избавить их от страшной участи, но уже сотни лет никто не мог отыскать его. Боги могли только сдерживать тварей, не позволяя им проникнуть на территории, ещё населённые выжившими, но за их пределами простиралось настоящее царство проклятых. А люди стали теперь немногочисленными и утомлёнными нескончаемой войной. Клион никогда особо не интересовался историей и не помнил, как давно случилась магическая катастрофа, а с ней страшный катаклизм в виде гигантской волны, затопившей прибрежный город. Он точно знал, что все погибшие в тот день поныне обитали на берегу под пристальным надзором своего покровителя-убийцы. Старожилы поговаривали, что это была одна из родовых веток их собственного племени, а божество, сотворившее свою страшную стихийную месть этим людям, всё ещё бродило где-то поблизости, до сих пор разъярённое, грозное, расстроенное предательством. Стоило ему учуять живую кровь, текущую в жилах родственного человека — оно тотчас проглатывало заблудшего глупца. И даже великодушный покровитель их племени, Дух Древоточец, не мог помочь на чужом поприще. Но Клиону в целом было всё равно. Он никогда не отождествлял себя с людьми общины, в которой нашёл приют и вырос, ведь знал с малых лет, что не родня им, а потому легко разгуливал на месте древнего могильника, убедившись, что кровожадное нетерпимое божество его не тронет. Он, вылюдье бесное, не относился к данному роду, да и вообще ни к одному существующему. Он почему-то был в этом уверен с рождения. Его прародители были как раз где-то здесь — ни живые, ни мёртвые. Именно для встречи, а точнее для боя с ними, Клион выбрался под покровом единосущной ночи, в обход всех запретов и настояний Старейшин. Среди его тяжёлых, гулких шагов внезапно раздались другие звуки — детские крики помощи. Нечто страшное трепетало и мельтешило вдалеке, влекло вглубь, в необозримое пространство, усеянное теми, кого он так жаждал отыскать: среди песочной пыли вставали перед взором Клиона яркие фигуры лунных птиц, зашедшихся в своей дикой пляске — не менее дюжины скакало и резвилось у кромки воды. И так ужасно кровь закипала в жилах и ненависть застилала глаза, что Клион ускорял шаг, срываясь на бег, не в силах укротить свои порывы к праведному отмщению. Едва ли их можно было назвать птицами в известном понимании. Кроме наличия широких крыльев, не приспособленных к длительному парению, ничто не выдавало в злобных исчадиях обычных животных: ни привычного оперения, ни клюва, ороговевшая плотная лысая кожа — мясистая, отбрасывающая блеклое свечение от неровной бугристой поверхности тела при попадании прямых лунных лучей. Тело птиц было сравнительно коротким, коренастым, с крупным грубым килем, грудные мускулы очень хорошо развиты, а крылья столь мощны и велики, что существо могло обернуться в них, как в покрывало. Две большие кривые ноги с плоскими копытцами носили уродливое тело по песчаному пляжу у вод безбрежного Четвертоморья. Здесь не было места живым, и птицы сразу замечают свежую плоть, но не спешат нападать. Они все разом резко стихли, отвлеклись от только им одним понятного веселья, перестали терзать слух своими жуткими визгами. Вытаращенные телескопические глаза, как две кровавые сферы, неотрывно следят за прибывшим в их владения человеком. Зубастая пасть таит в себе небольшой отросток под подбородком, где копится зловонная жирная жидкость. Клион не понаслышке знает о странном яде, имея далеко не один ожог на теле от мерзкой жижи: когда-то давно, в детстве, ему довелось столкнуться с ними впервые. Именно тогда, под тёмной вуалью точно такой же единосущной ночи, случайно повстречав их у границ деревни, Клион узнал, кто такие лунные птицы и насколько они опасны. Людоеды, детоубийцы, редкие порождения кошмара и мглы из самой лихой бездны, как издёвка над всем сущим и естественным; неприглядные, объятые древним проклятьем женщины, при жизни убившие ребёнка и после смерти продолжающие отнимать детские жизни. Грех убийства собственного чада видоизменил облик каждой нерадивой женщины, изгнанной за преступление. В редкие, но страшные дни, лунные птицы наведываются в селения, воруют детей, пожирают их, питаясь неокрепшими душами и силой едва возросшей жизни. Проклятье не оставляло им шанса остановиться или оборвать своё никчёмное существование в подлунном мире, вынуждая идти на жатву, забирать всё новые жертвы, не понимая своей уродливой сущностью, что это и было их извращённое вечное наказание — носить под небьющимися сердцами чужих, страдающих детей. В каждой твари томился и плакал не один десяток несчастных: порабощённые в мучениях кричали о помощи длинными ночами, призывая и прося спасения. Их звонкими молящими голосами воевали еженощно отвратительные убийцы, утратившие свои собственные вместе с человеческим обличием. Терзали слух раздавленных горем родителей, постепенно сводя с ума. Но Клион на своём горьком опыте знает, что спасать похищенных детей, к сожалению, тщетно. Убив птицу, охотник брал на себя тяжкое бремя ответственности за всех выпущенных из её плоти мучеников. Ослабленные, недоразвитые, утратившие рассудок от боли и страха — они, окровавленными тельцами барахтаются на земле, кряхтя и дрожа, не понимая и не принимая свою вернувшуюся животворящую силу. Внутри душегубов они умирали по несколько раз, но больная сила проклятых женщин воскрешала их в своих чреслах, вынашивая по новой вновь и вновь, не позволяя умереть окончательно, замыкая круг беспрерывного воскрешения в мёртвой утробе. Детские крики — услада для их лишённых раковин ушей, круговорот живого и мёртвого внутри себя — сила, дающая им волю к продолжению ужасных деяний. С тех пор, как был спасён самый первый ребёнок, как череда дней, прошла вереница целых поколений, и мало кто из выживших смог справиться с вновь воротившейся жизнью. Спасённые судорожно открывали рты, глотая воздух, словно выброшенная на берег рыба, стоило извлечь их наружу из потрохов мёртвой твари, пробуждались со страшным криком, от которого волосы вставали дыбом, расправляли искривлённые ножки и ручки, устремляли безумные глаза на просторы бытия с пьяным восторгом и ужасом новорожденной бабочки, выпорхнувшей наконец из тесного липкого кокона, а вечером, перед заходом солнца того же дня, — умирали, бессильно поникнув маленькими головами — так увядшие полевые цветы сиротливо склоняются в чужих полях, и их с унылым свистом колышет и придаёт земле равнодушный ветер. Второе неестественное рождение, вопреки законам смерти, отравляло маленькую плоть и душу. Застрявшие где-то на грани миров, эти дети, давно сгинувшие в пасти сбрендивших матерей-чудовищ, не находили себе место под солнцем. Они сгорали в лихорадке за считанные часы и ни одно снадобье не могло отвратить неминуемый конец. Смерть не терпит возвращений из мира усопших, не принимает перерождённых во второй раз из тела проклятой особи. Все они несли с собой ярмо бесного исчадия, лишённые божественного покровительства, не имеющие права вновь возвращаться в мир живых и пребывать в нём дольше, чем один скорый день. Выжившие дети были столь редким явлением, что их существование стало былью. В разные столетия, в разных поселениях, при разных обстоятельствах, но всегда слишком дорогой ценой. Мучеников было больше, но никто не хотел наблюдать за их страданиями и приносить им эту боль в зыбкой надежде, что один из них всё же выживет. По истечению многих лет безрезультатной войны за души похищенных отпрысков, люди пришли к плачевному, но нерушимому правилу — убивать птиц, вместе со всеми, кто рождался из их безобразных брюх, дабы упокоить, не мучить более обречённых на смерть. Четверть века назад один из охотников их деревни нарушил правило и в порыве отцовского отчаяния ушёл за своим украденным сыном. В ту единосущную ночь, когда все лунные птицы собирались в одном месте, мужчина принёс пятерых перерождённых детей. Осквернённые, заражённые передавшимся проклятьем, четверо из них, включая и его ребёнка, погибли, как и все прежние. Пятый же, годовалый, отчего-то остался в живых, долгими днями борясь за вернувшийся шанс выжить, пока скверна не укоренилась в нём, вместе с ошеломительной жаждой к жизни, став неотъемлемой частью. Никто понятия не имел, что за мальчишка, откуда был похищен и сколько лет, а может столетий, просидел в чреве зверя, то умирая, то оживая в страшном круговороте. Его поселения уже могло и не существовать вовсе, как и родных, но чудесное избавление ребёнка от кончины вызывало лишь волнения и недовольство других. В их деревни такого прежде не бывало. Не ясно было, что грядёт вместе с ним, что за странная природа кроется за грустными карими глазами спасённого сироты. Клиону всё это было известно с самого детства, — чужак, уцелевший непонятным образом, подверженный скверне выродок, окаянный, вылюдье бесное, лишённый божественной защиты, рождённый вопреки природе. У него было много наименований, и каждое было верным. Его не любили, остерегались, не признавали, потому непонимание и кошмар собственного рождения оставались грузным хомутом на шее, всю никчёмную жизнь мешая дышать. Клион не понимал действительность и её блеклых порывов, не разбирался в собственном негаданном бытие, с трудом осознавал себя живым, подпитываемый лишь дружбой прекрасного Сиано, но с кристальной ясностью ему удалось познать только одну истину: то, что мертво — должно таким оставаться, а не каждый умирающий — должен быть спасён. Клион презирал того человека, кто принёс его обратно в мир живых, обрекая на тяготы такого бесправного существования. Тот охотник, ведомый отцовским инстинктом и снедаемый скорбью и тоской, лишился собственного чада, но заставил жить другого, вернув из подлунного царства на свет людской. Мужчина давно погиб на охоте, но Клион слишком отчётливо помнил, каким печальным и одновременно недобрым взглядом тот глядел на него, стоило мальчику появиться в Гильдии охотников для обучения. Словно бы тот был виновен, что не умер в ту ночь со всеми. И так на него смотрели все, кто лишился своих детей. Клиону оставалось лишь тихо сопеть от обиды и злости на всё человечество. Среди оборотного мира и его суровых обитателей было спокойнее, ведь он всегда будет являться его частичкой, благими намерениями выдернутой назад в жизнь, но не просящей её. В эту ночь он явился сюда с чёткой целью. Жрецы молвят, что полностью Осквернённый не в силах убить лунную птицу. Клион пришёл, чтобы доказать и себе, и своему племени, что ещё не дошёл до этой невозвратной точки. Убей он людоеда — и его перестанут называть Осквернённым, но если отметины тьмы действительно уже слишком прочно укоренились, что не позволят совершить праведное воздаяние тем за преступления, то возвращаться домой ему и вовсе не будет смысла. Когда-то давно ему уже выпадал шанс умертвить чудовище, но тогда он не справился. По истечении многих лет Клион всё ещё не знал точного ответа, почему ничего не вышло. Неужели скверна отравила его намного раньше, чем он мог помыслить? Клион с интересом и отвращением разглядывал птиц, не ведая страха или сомнения, а те в свою очередь зыркали на него, но не нападали. Размер их округлых челюстей соответствовал их неуёмным зверским аппетитам, в бледных лучах мерцали зубы-лезвия. Детоубийцы, вне всякого сомнения, изгрызли и сожрали бы даже взрослого: мозг, сухожилия, мышцы и даже кости — всё тело без остатка. Однако великовозрастные жертвы их не интересовали, как правило. Одно из существ смело подходит на кривых лапах, больше похожих на крючья, пошатываясь и глухо стуча копытами о редкие камушки и ракушки, открывает страшную пасть и предупреждающе харкается слизью под ноги охотнику. Клион невольно отступает, вскидывая копьё, а второй рукой осторожно выуживая из-за пояса узкий кинжал. Испарения от небольшой лужицы поднимаются ещё какое-то время, пока песчаная порода полностью не впитывает отраву. Ладони привычно жжёт: даже пар от птичьего яда способен нанести вред тонкой человеческой коже. — Вот как вы приветствуете своих детей? — отважно усмехнулся Клион, разглядывая своих противоестественных прародителей, стараясь не замечать боли и жжения в руках. Ему мерзко от мысли, что когда-то его вытащили из туловища подобного создания, в котором он умирал в агонии, как и было положено. Их вид отвращает, осознание себя выношенным одной из них — угнетает. Слизистые тонкие пряди свисают с полу лысых круглых голов, при свете луны кажущихся черепами, столь нелепо покрытыми волосяным покровом. Головы чудищ медленно покачиваются на непропорционально длинных, хлипких шеях, почти что человеческих. Безобразные оборотные порождения снова начинают верещать, едва услышав его дерзкие слова. Они метаются, вскидывая длинные конечности, заламывая тощие руки и судорожно царапая кривыми пальцами себя по выпуклой дряблой груди и тонкой шее. Клион хорошо разбирается во всякой нечисти, точно знает, что они признают его, чуют, кто он таков, боятся и беснуются, но не могут напасть на своё собственное детище. Их изумление и страх перед прибывшим потомком нарастает, как тайфун с моря, заставляя гадкие тела встрепенуться в порыве неосознаваемого возбуждения, непонимания происходящего, нарушившего привычную череду загробных дней. Вопли отродий заполоняли всё вокруг, в ушах начинал нарастать тошнотворный звон, голова раскалывалась, как спелая груша, выпуская гнилостные соки распространяющегося кошмара. Детские крики становились невыносимыми: вой, стенания и мольбы разносились всюду, лишённые покоя, страждущие, осиротелые, испуганные — скорбные звучания тонких голосов, как перезвон колокольчиков, жалобно доносились из глубоких птичьих глоток. Клион резко замер в нескольких шагах от ближайшей к нему птицы, молча наблюдая, как большая круглая пасть создания снова разъезжается неровными рваными краями вверх и вниз, выпуская из своих багровых недр незрелый голосок съеденного некогда ребёнка. От чудовищнейших криков что-то странное начало происходить в его собственном теле, как если бы этот звук возродил нечто давно похороненное. В груди стало тесно и горячо, а весь он разом превратился в один сплошной старый ожог, на который вновь приложили раскалённое клеймо. Клион будто утратил все силы, ещё секунду назад бурлящие в натянутых мышцах. Его бил озноб, голова кружилась, внутри всё кипело и клокотало, как лава в жерле вулкана. Клион упрямо посмотрел в красные глаза чудовища, скривившись в неприятной улыбке. Он пошатнулся, согнувшись и закашлявшись. Задыхался, словно стальной обруч стиснул грудь; когда же, вне себя от отвращения и удушья, Клион стал хватать ртом воздух, то из разверстых уст исторгся крик, пронзительно-надрывный крик, такой, что он сам от себя вздрогнул. Тугие жгуты, стягивавшие грудь, ослабли, барабанная перепонка затрещала под напором того воздушного потока, что, хлынув из груди, разлился далеко по округе. Клион обнаружил себя стоящим на коленях, утопая в песке, цепляясь руками за надрывающуюся голову. Вокруг раздаётся детский слабый смех, дрожащий от подавляемого рыдания. Птицы, воспользовавшись его замешательством, окружают со всех сторон, веселясь и потешаясь его внезапному бессилию. — Горе вам, несчастные, — свирепо прошипел Клион, обретя голос, почти вплотную сталкиваясь лицом к лицу с одной из чудищ. — Вам меня не запугать. Обезображенное лицо, лишённое носа и губ с интересом склоняется над ним, из пасти брызжут во все стороны тягучие ленты слюны. Клион мог бы поклясться, если бы имел на то право, что нелюди улыбаются безгубыми провалами своих ртов. Кинжал и копьё валяются по бокам от него, и Клиону мерещится, что он в резком порыве вытягивает руки и хватает оружие, но затуманенный разум его нагло лжёт — он не шелохнулся, объятый паранормальной слабостью. Охотник не успевает среагировать и определить спасительный момент, в который что-то отвлекает существ от него. Птицы робко и трусливо отшатываются, синхронно поворачивая страховидные головы к полосе леса, высматривая там кого-то. Отпустившая сила птичьего колдовства позволяет Клиону подняться на ноги и проследить за их взглядом. С диким воем проклятые разбегаются по берегу, забыв о человеке, гонимые непонятным страхом. Клион недоумённо поднимает оружие, неотрывно следя за лесом. Холодок пробегал по коже, при мысли, что нечто неопознанное и жуткое скрывается за чёрным пологом, сумевшее запугать даже самых отъявленных исчадий тьмы. В единосущную ночь, на пересечении обоих миров, всякая нечисть одновременно выходит в подлунный мир, и сложно было предположить, кто явился его новой угрозой. Клион делает неуверенный шаг вперёд, щурясь и пытаясь хоть что-то разглядеть во мраке. Лес постепенно оживает, будто чувствуя на себе взгляд живого человека, начиная своё странное представление. Клион быстро бросает взгляд на птиц, почти скрывшихся вдалеке, совершенно не понимая происходящего. Он не мог опрометчиво кинуться за ними, так и не узнав, что скрывается за их скорым бегством. Если спугнувшее детоубийц создание сидит в засаде, притаившись и выжидая любой его оплошности, то он рискует сам из охотника превратиться в жертву, стоит лишь на миг забыться. Охотничьи инстинкты твердили, что следует проверить границу леса на наличие врагов и либо изгнать тварь, дабы не повадно было высовываться, либо просто удостовериться, что ему безопасно продолжать охоту не опасаясь удара в спину от неизвестного. В своём уме никто бы не сунулся в лес в такую ночь, если не желал самой жуткой смерти. Клион очень осторожно, с очевидной опаской подошёл к самому его порогу, спрятавшись за первым попавшимся деревом, насторожено наблюдая и прислушиваясь. Глаза ныли от напряжения, моргал через раз, боясь пропустить какое-нибудь неявное движение в чаще. Голова всё ещё кружилась после пережитого вмешательства проклятых, в ушах шумела шальная кровь, но Клион слышал каждый шорох, множество мелких зверьков, снующих поблизости, неприятное тлетворное дыхание самого леса, его стоны и скрежет. Наконец, он решает, что загадочная зараза всё-таки ушла, почти вздохнув от облегчения. Он всегда чувствовал приближение кого-то из оборотного мира, их присутствие отзывалось в сознании, зудело гнетущим комом. Ему не всегда требовалось воочию увидеть своего противника, чтобы понять, что на него объявлена травля. Обычно Клион заранее знал, что что-то приближается или идёт по его следам. Его одолевали смутные сомнения: чувства были затуманены, силы истощены потусторонним влиянием — сейчас он не доверял самому себе. Клион не любил себе врать, но сейчас просто не мог признаться, что видимо и впрямь уже на грани. Всё же не смог убить птицу, к своему несчастью. Коварная магия проклятых сильнее действует на слабых, больных, убогих и тех, кто скоро обернётся одним из них. Выходит скверна почти завершила уничтожение. Ещё день-другой — и он станет Осквернённым окончательно. Смерть хотя бы одной из них гарантирована бы жизнь ему. Увидь Старейшины, что Клион пока неподвластен злу, по-прежнему способен исполнять свой долг, ему, возможно, позволят жить в поселении и дальше, обычной мирской жизнью. Клион не хотел сдаваться. Лишь перевести дух, чтобы отправиться за сбежавшими и вновь испытать судьбу. Тяжело выдохнув, Клион припал спиной к стволу дерева, утомлённо прикрыв глаза. Последние ночи он спал очень плохо и непозволительно мало, в трепетном ожидании окутанный переживаниями и волнениями перед днём Духа Древоточца, зная, что близится его шанс вновь просить о покровительстве. Только благословение могло помочь замедлить болезнь, иногда даже на многие годы, позволяя спокойно доживать. Его последняя возможность остаться в живых. Невыносимые мысли о скверне и смерти посещали ночами, а по утрам, когда алел восток, Клион встречал жизнерадостного Сиано и покой приходил к нему ненадолго, но ежедневная работа не позволяла передохнуть. А ночью, оставаясь в одиночестве в пустом промозглом доме, вновь предавался своему скорбному бдению. Клион сознательно устроил себе эту каторгу: отгородился от Сиано, выстроил непробиваемую ограду, отстраняя друга и больше не подпуская к себе, озабоченный лишь его жизнью и судьбой, боясь более всего ненароком затащить того во мрак вместе собой. Потому столь желанные визиты Сиано к нему стали редкими, а все страхи вернулись. Ночь не приносила отдыха: Клион почти не спал, иногда разгуливая по полям, а иногда часами сидя на пороге дома Сиано, но не решаясь постучаться. А если доводилось засыпать — мучали кошмары. Природа непременно должна взять своё и его нынешняя слабость — вот расплата за пренебрежение её потребностями. Клион с усилием заставил себя разлепить отяжелевшие веки, резко встряхнул взлохмаченной головой, отгоняя морок. Запоздало его посетила логичная мысль, что в таком состоянии нечего делать на охоте, но Клион по обыкновению проигнорировал здравый рассудок. Не прошло и минуты, как откуда-то из самой чащи леса раздался громкий звук, настолько неожиданный и невозможный, что Клион оторопел, не сразу поверил своим ушам. Громко и жалобно кричала женщина. Её протяжные крики оборвались также резко, как и появились, но Клиону было достаточно, чтобы определить откуда именно они доносятся. Подхватив копьё, он сорвался с места, не раздумывая кидаясь в недра ужасающего леса, забыв напрочь о запрете. Он бежал так быстро, насколько мог, и вскоре углубился далеко в дебри. Побережье давно скрылось за спиной, проглоченное зловещими зарослями, но Клиону было уже всё равно. Редкая оборотная живность могла имитировать человеческий голос, и даже облик, однако их всегда что-то выдавало, а значит ему нужно было проверить, не находилась ли некая женщина в смертельной опасности. Если какая-то душа заплутала в здешних местах в такой час, то его обязанностью и долгом было найти и вывести человека подальше с проклятых земель, особенно из этого леса, где никому живому находиться нельзя. К сожалению, он уже сталкивался с подобным явлением, когда человек, сбитый с пути случайно или по воле злых сил, терялся. Он добежал до предполагаемого места и остановился в полном изумлении. Он очутился на поляне, залитой лунным светом. Впереди, буквально в нескольких шагах, стояла девушка. Облачённая в изодранное ветхое одеяние, едва прикрывавшее наготу юного тела, она выглядела здесь не просто нелепо, а невозможно. Крупные лоскуты серой, грубо сотканной ткани разорванными лохмотьями свисали с костлявых плеч до самой земли, напоминая изношенную накидку. Через ошмётки были видны впалый живот, крепкие бёдра и ничем не прикрытый чёрный пушок волос в паху. Тонкая, изящная, с кожей бледнее молока, она встретила выбежавшего к ней на поляну охотника неожиданным спокойствием и приветливой улыбкой. — Боги… — сорвано выдохнул Клион, растерянно уставившись на странную незнакомку. — Какое лихо привело тебя сюда? Девушка безмолвствовала, приводя того в немалое смятение. Её тусклый взор погружал в мрачное оцепенение, и вызывал затаённую дрожь в спине, противный холод в жилах. — Коль ранена — скажи мне, — успокаивающе произнёс Клион. — Я помогу. Он очень старался не столь явно рассматривать полуобнажённое женское тело на наличие видимых повреждений и увечий, боясь, что неизвестная может неверно расценить его заинтересованно скользящий взгляд. Так и не получив никакой реакции или ответа, Клион решился доказать правдивость своих намерений. Демонстративно медленно опустил копьё на землю, а клинок убрал обратно за пояс, чтобы не пугать заблудшую. — Прошу, не бойся меня, — искренне добавил он, чувствуя себя, обезоруженного, почти таким же голым перед ней. Спутанные тёмные волосы похожи на клубок мохнатых пауков. Ни проблеска эмоций на лице, лишь губы застыли в улыбке, как у безжизненной статуи. Драный подол накидки хлещет её по костлявым, забрызганным грязью лодыжкам, когда девушка отмирает, плавно двигаясь навстречу к Клиону. Она похожа на лист, сухой гонимый ветром лист, лишившийся красок. Девушка не была красива, той известной красотой за которую мужи готовы отправляться на смерть, сходя с ума, но однозначно таила нечто ещё более притягательное, нежели простой зримый облик; двигалась со сладостной женственностью, горделиво выпрямившись, как осторожный умелый хищник. Что-то порочное виделось в великолепном стане, исступлённая изысканность сквозила в невесомой поступи. Весь её нежный, томительный вид будоражил, однако сквозь пламя обрушившихся чувств и трепета, Клион болезненно остро ощущал непонимание и растерянность. В что-то в её странном лице показалось ему смутно знакомым, но он быстро отринул от себя эту мысль. Инстинкты подсказывали неладное, как раскалённая игла в мозгу, терзала мысль, что он по собственной воле пришёл в западню. Он не мог ответить, в чём была причина необъяснимой тревоги, но та нарастала. Украдкой, охотник пытался рассмотреть на земле следы, чтобы выяснить загнали девушку в лес или она пришла своим ходом, без погони. Из-за её неуместной улыбки, непристойного внешнего вида, какого-то абсолютно ненормального бесстрастия и невозмутимости — Клиону показалось, что девушка душевнобольная и не отдаёт отчёта, куда её занесла нелёгкая. Совершенно внезапно девица бесстыдно и легко подняла хрупкие руки, дотронувшись до своих небольших округлых грудей, вожделенно поглаживая себя и неотрывно глядя на Клиона. В соблазнительном порыве запрокинула голову, всё ещё продолжая улыбаться, крепче сжимая свою плоть в узких ладонях, задевая крупные соски. Одна рука уверенно и призывно продолжала ласкать восхитительнейшую часть женского тела, а вторая, как юркая тонкая змейка, скользнула вниз, спускаясь к животу, затем ниже, недвусмысленно трогая между ног, утопая тонкими пальцами в чёрных волосках. Её распутность порабощала внимание, разжигала естественные импульсы, спутывала мысли. Клион не мог оторваться от созерцания её упругих прелестей, от плавного скольжения пальцами между слегка разведённых ног; на несколько секунд затаил дыхание, полностью захваченный абсурдным представлением незнакомки. Девушка издала чувственный стон, неотрывно ублажая себя, заманчиво и одурманивающе сверля Клиона цепким взглядом. Недолгое эхо сладкого наслаждения разлетелось под сводами мрачного леса и тот вторил её стону, как давней любовнице. Клион обомлело глядел на дикую откровенность, завороженно следя за каждым сластолюбивым движением развратницы. Повинуясь невольному порыву, он бесконтрольно двинулся к ней навстречу. Страсти голодной плоти, когда они разгораются до предела — погасить почти невозможно, и даже опасность, подстерегающая где-то поблизости не могла привести Клиона в чувство. Чем громче звучал в его сердце голос разума, прося остановиться и не идти на поводу у странной девушке, тем сильнее похоть подавляла его, и тогда средства, прилагаемые для того, чтобы сбить пламя, только сильнее распаляли. Как только Клион поравнялся с ней, искусительница проворно заключила того в объятия. Хладные губы целовали напористо, деспотично, маленькие зубки покусывали кончик языка. Её уверенные движения распаливали, возмущали сердце, порабощали рассудок. В висках гулко билась благоразумная мысль, что это всё слишком дико и неправильно, но Клион не хотел противиться вдруг проснувшемуся желанию. Он жарко отвечал на нежданное искушение, легкомысленно не задаваясь обоснованными вопросами, довольствовался столь редким шансом ощутить близость человеческого тела. Клион уже и не помнил, когда последний раз кто-либо, помимо привычного Сиано, дотрагивался до него по своей воле, без отвращения и боязни. Сколько лет минуло с тех пор, как он сам прикоснулся к женщине один единственный раз в жизни? Вдруг подумав о своём одиноком существовании и том, почему оно стало таким, подумав о Сиано — Клион очнулся. Резко отстранил от себя настойчивую девушку. Потрясение, которое вызвало многочисленные и самые разные чувства, вполне естественное недоумение, неотступная память о скверне внутри себя — всё это взволновало до такой степени, что он не мог произнести ни слова, когда здравый смысл перевесил зияющую нехватку необходимого человеческого удовольствия. Охотник крепко держал её за худые плечи, не позволяя приблизиться к себе, опасаясь вновь попасть под воздействие чар, озадаченно всматриваясь в улыбчивое лицо. — Что это значит? — только и сумел выдавить он, честно не понимая, что вообще происходит. Клион не мог дать оправдания собственной беспечности и слепой покорности, ведомости чуждому влечению и похоти, словно не принадлежавших ему вовсе. Подобные чувственные терзания, возбуждение, желания плотских утех — давно не брали вверх над его печальной душой и больным телом, надёжно погребённые глубоко под толщей привычной отрешённости: никогда прежде не целовался с незнакомцами, ещё ни разу не забывал о смертельной опасности находясь в проклятом лесу. То ли ведьмовские чары, доныне неизвестные, то ли некая другая злобная воля привела его к такому неуправляемому жару, неосмотрительности и откровенной глупости. Всё происходящее не попадало ни под одно объяснение, кроме вмешательства тёмных сил. Клион теперь был уверен, что перед ним не обычный человек. Он вглядывался в бледное лицо напротив, пытаясь заметить признаки нечеловеческой природы и убедиться, но обман этого создания слишком искусен, совершенен — не распознать. Подобное было ему неведомо: ни одно существо подлунного царства не могло притворяться живым. Всем это известно, исключений не было. Она не одна из проклятых. Она — их властелин. Страшное, почти невероятное предположение о настоящем происхождении фальшивой девушки осенило Клиона слишком поздно. Он убрал руки с её плеч, стремительно отступив подальше, будто ошпарившись своих догадок. Охотник остро осознавал собственную уязвимость перед могущественной нечистью: выманенный на чужую территорию, заманенный в ловкую, хитрую ловушку. Приятный девичий голос раздался неожиданно громко, властно поглотив все остальные звуки чащи. Сложилось неприятное впечатление, будто обитатели леса вовсе затихли, почтенно оборвав свои пугающие перешёптывания, с благоговением внимая каждому её слову: — Час твой близок, Клион. — Кто ты такая и что хочешь от меня? Отвечай, живо! — вне себя зарычал Клион, быстро обнажая кинжал, угрожающе наставив на девушку.  — Та, кто дожидается тебя, — с лёгким смешком отозвалась она, нисколько не испугавшись пылкой угрозы. — Под сенью царства моего бродишь ты неприкаянно. Сама жизнь опротивела тебе — так не противься более тому, что суждено. Пойдём обратно во мрак, добрый мой друг. Туда, откуда пришёл. Клион в замешательстве следил за каждым шагом. Медлительно, раскованно та расхаживала вокруг него, очерчивая невидимые круги, двигаясь, словно в таинственном танце, вкрадчиво и издевательски-доброжелательно излагая свои мрачные напевы. Незнакомка уверенно подошла ближе, не обращая внимания на лезвие в твёрдой руке охотника. Казалось, оружие немало позабавило её. Улыбка стала шире, в лукавых глазах блеснул слабый огонёк снисходительности. Поражённый её словами Клион, едва сумел сообразить, что пугающие догадки его только что подтвердились. Волею злого рока он повстречал на своём пути божество, вышедшую из инобытия несокрушимую прародительницу проклятых, одну из тех кровожадных тварей, что уничтожили мир. Древних богов призвали на службу жрецы-колдуны, моля о безграничной силе. Тогда, с помощью богов, глупые предатели впустили инобытных чудищ-божеств. И эти Хтонические чудовища принесли с собой в мир людской скверну и населили землю кошмарами. Однако уже много столетий, к своему неподдельному счастью, никто не встречал ни одно из первобытных чудовищ и Древних богов. Хтонические монстры были изгнаны обратно — туда, откуда пришли, в инобытные воды родного потустороннего мира. Так, все с облегчением посчитали, что и Древние боги тоже разбрелись кто куда или воротились обратно в инобытие, вслед за чудовищами, покинули подземные города в скалах, теперь называемых Стонущими, оставили людей разбираться с последствиями своих жестоких, беспощадных игрищ. Это смертоносная честь — повстречать древнюю силу, воочию лицезреть одно из самых величественных и безжалостных божеств. Клион голову бы отдал на отсечение, чтобы этого никогда не произошло. Представ перед ним в обличии смертной женщины, развратная богиня тьмы и мёртвых сбила с толку сладостным искушением, развлекая свою чёрную сущность порывами истинной жизни, которую мрачная покровительница нечисти не способна понять, умея лишь насмехаться и порабощать. Однако теперь, скинув маску лживой обольстительницы, весь вид Тёмной источал угрозу, пугающее хладное мерцание. Загробное дуновение разносилось вокруг, страх пропитывал каждый уголок души. Эта богиня — сама болезнь во плоти, разносчик скверной хвори: она отравляла, приговаривала к вечным мучениям, с кропотливой извращённостью наблюдая, как распространяются и всходят семена скверны, а люди заболевают, затем гибнут в страданиях, превращаясь в нечисть и пополняя ряды проклятых. Клион тяжело сглотнул, зная, что воевать с ней не имеет смысла. Раз повелительница зла самолично явилась за ним — бежать некуда. Не в силах вынести собственное бессилие перед величием древнего создания, лишь злостно ощетинился в ответ: — Лучше оставь свои ядовитые речи, Владычица. Покуда не Осквернён всецело, покамест жизнь ещё теплится в душе моей — не достанусь я тебе! У меня ещё есть время. — Твоё время на исходе. Борьба — дело похвальное, только ежели не проигранное, — мягко ответила богиня, с интересом и дружеской участливостью заглянув ему в глаза. Клион резко почуял до боли знакомый, удушливый запах. Обычно он был слабее, но в присутствии Владычицы усилился десятикратно, напрочь лишая покоя, затравливая и доводя до истерики. Так пахло тело Осквернённого: гнилью, кислым потом, сырой землёй и тлетворной смертью — это был его собственный запах. Заражённое тело умирало слишком быстро, а душа не поспевала за неровным бегом уходящих дней, и это зловоние — уродливое напоминание о неизлечимом недуге. Девушка звонко расхохоталась увидев, как тот тяжело задышал, растерянный, застигнутый врасплох её бесчестным фокусом. — Не воюй со мной, Клион. Ты ведь всегда был моим любимцем. Она обворожительно улыбнулась, в широко распахнутых глазах блеснуло нескрываемое восхищение собой. Изящные ноздри чуть раздулись, на лице появилось презрительно-ироническое выражение и она громко объявила: — Услышь же истинную песнь детей ночи! Её словам сразу же вторил протяжный волчий вой где-то неподалёку. Клион подобрался, готовясь сражаться на смерть, раз уж всё к тому шло, лишь бы не умирать так — беспомощно окружённым всяческими тварями. Охотник прекрасно понимал, что она задумала: по его душу уже направляется свирепая гончая Тёмной богини. Столкновение с проклятым не избежать, а ему вряд ли удастся уцелеть. — Оборотень, — с трудом вернув самообладание, безжизненным тоном произнёс он, больше самому себе, чем в подтверждение её слов. Владычица покачала головой, прежде чем снова заговорить. Но на этот раз голос её прозвучал без издёвки или едкого веселья, напротив, так серьёзно и тихо, что Клион оцепенел от услышанного: — Это ты, милый мой.