Чем выше встаёт луна

      — Ты уверена?       Поднявшийся гвалт оглушает. Оживлённые разговоры топят вопрос, и Люмин дублирует фразу. Шепчет. Прямо на ухо. Совершенно, совершенно запрещённый приём! Волна мурашек огибает позвоночник: как давно они не виделись? Неделю? Месяц? Аяка не-       Помнит.       Помнит каждый день без этой кривоватой, до одури открытой улыбки на веснушчатом лице. Это Аяка выводила кресты в календаре. Трепетно. Тоскливо. Напряжённо. Сверяла списки прибывших, с отчаянной надеждой всматриваясь в иероглифы. Донимала брата тихими вздохами и непозволительно долгими переcказами запечатлённых на бумаге историй – письма в поместье Камисато приходили беспрестанно. С надломленными углами и косыми строками. Пергамент в конверте нередко кукожился, шёл складками, и крючковатые буквы тонули в этих изгибах. Всё-таки в путешествиях планы редко шли по накатанному пути.       137 дней без Люмин – персональная пытка.       Так… уверена ли она?       Аяка окидывает взглядом площадь. Яркие маски, тёплые огни, лавки с лакомствами. Ярмарка, на которой она гостья. Её отсутствие тотчас заметят. Пропажа кого-то вроде неё всегда бросается в глаза.       Разве Госпожа Аяка не была только что здесь?       Пойдут разговоры. Перешёптывания зазвучат с каждого угла. Волнение поймает народ в свою сеть, и посыпятся предположения. Куда без них.       Неужели случилось что-то серьёзное, и Госпожа Аяка была вынуждена уйти?       Беспечная радость, таким трудом добытая, канет в лету, и причина тому столь же нелепа, сколь и разумна: люди верят в неё. Доверяют, даже чересчур. Аяка для них словно индикатор. Точный. Чувствительный. Не способный обмануть в силу своей сущности. В силу своего положения.       Нет. Она не уверена. Ей следует улыбаться, интересоваться и общаться-общаться-общаться. Общаться со всеми, но не с Люмин – только-только вернувшейся Люмин! И это так несправедливо.       Аяке хочется быть… Аякой. Не Сирасаги Химэгими.       Она косится на Аято. Яркое пятно в круговороте людского потока. Движения брата плавны, во взгляде – участие. Не знай Аяка его так хорошо – поверила бы. Но она живёт с ним под одной крышей столько, сколько помнит себя, и отличать главу комиссии Ясиро от собственного брата научилась отменно.       Точно чувствуя пристальное внимание, Аято оборачивается. На лице его проступает интерес при виде Люмин, и он хмыкает – Аяка не слышит, слишком шумно, но чувствует каждый фиброй души – и подмигивает. Легко. По-мальчишески глупо. Так, как только он умеет. Аяка давит глупую улыбку. Не потеряют. Её не потеряют, если она уйдёт. Аято не позволит им заметить. И Аяка благодарна ему за это.       Пожалуй, следует чаще напоминать брату о том, как сильно она его любит.       — Да. Уверена. — Дыхание перехватывает, и она запинается, заглатывает воздух, как не в себя, едва не давясь им. — Давай сбежим.       Древесные своды заслоняют звёзды, превращая тропу в полосатый коридор из лунных проблесков и теней-переростков. Галька, тихо поскрипывая, проваливается под весом. Ноги тонут в ней, запинаются за округлые бока, из-за чего корпус кренится из стороны в сторону. Подумать только, и в самом деле сбежали! В груди всё сжимается на долю секунды, а затем взрывается снопами искр. Смех рвётся наружу вопреки сосущему под ложечкой волнению, и Аяка проглатывает его, прячет за кашлем в ладошку. Огни палаток ещё маячат за спиной. Не хватало, чтоб их услышали и поймали.       — Преступницы. — Пальцы крепче сжимаются на чужой ладони при очередном повороте. Носок всё же цепляется за каменистый выступ, и праздничная маска, забытая на макушке, съезжает на нос. Мир уменьшается, умещаясь в прорези лисьих глаз. — Мы словно преступницы в бегах.       Ограниченность обзора заставляет напрячься и остановиться. Аяка порывается водрузить маску обратно, когда хватка Люмин на ладони ослабевает, а затем и вовсе исчезает. Мгновение ничего не происходит, а потом кожу на висках обжигает касанием, и горящие после продолжительного бега щёки обдаёт прохладой вечера. Мир вокруг вновь обретает объём.       — Почему же, словно. — Лисица, зажатая меж ладоней Люмин, молчаливо смеётся. — Я лишила всех тех людей твоего общества, а это самое ужасное преступление из всех возможных. Сама сёгун Райден должна выносить мне приговор за такое. Так что, — шершавые пальцы мажут по скуле Аяки, когда Люмин поправляет выбившуюся во время незапланированной пробежки прядь за ухо и едва уловимо хмыкает, на краткий миг отводя взгляд. Когда маска вновь короной восседает на макушке, Люмин едва склоняется, прикладывая указательный палец к своим губам, и нарочито испуганно оглядывается по сторонам. — Тшшш. Иначе нас найдут.       Мысли лопаются переспевшей ягодой, оставляя после себя ошмётки сдержанности и чувство потерянности. Янтарный взгляд безудержно сверкает. Аяка в нём – белоснежное пятно. Размытое и неловкое на фоне пёстрых красок, но отчего-то такое родное. Она отворачивается, охватываемая смущением. И скрежет гальки возобновляет свою песнь.       — Не лишила. — Голос не дрожит, и Аяка позволяет себе продолжить. — Мы однозначно соучастницы. Я пошла по собственной воле, поэтому вмешательство сёгуна здесь излишне. Однако у главы комиссии Ясиро могут появиться вопросы.       О, у него они точно появятся.       — Тогда мы подкупим его наивкуснейшим чаем.       Голос Люмин лучится весельем. Пушистым. Обволакивающим. И Аяка окончательно заражается им. Груз ответственности мелкой крошкой разносится по ветру, колышущему остропикие верхушки деревьев.       Кромка побережья тонет в серебре. Булыжники рассекают кудрявые волны, и те солёной влагой оседают на коже. Ветер щекочет лицо, и Аяка вдыхает полной грудью, прикрывая глаза.       — Мир так велик, — на выдохе шепчет Люмин, привлекая внимание. Брови её сходятся на переносице, пока взгляд огибает горизонт, и она качает головой, точно сбрасывая наваждение.       Профиль её – отчуждённая статуя. Холодная и тоскливая. Столь далёкая, что Аяке кажется, протяни она руку – не дотянется, хоть расстояние между ними и шага не превышает. Аяка знает, каково это – жить надеждой. Когда вчера сливается с завтра, превращаясь в одинокое однажды. Знание, которого так хочешь избежать.       Она осторожно опускает ладонь поверх плеча Люмин, слегка сжимая в одобрительном жесте. Слова излишни. Никто из них не может предугадать исход этих поисков. С счастливым ли концом будут слагать легенды сквозь века или нет – сейчас знать не дано. Пустых же обещаний Люмин и так хватает с головой. Воспоминание окрашивает щёки, унося в прошлое – такое близкое и далёкое одновременно.       Аяка ведь и сама некогда их давала.       Она краткую долю мгновения раздумывает над последствиями и скидывает гэта с таби сначала с одной, а затем и второй ноги. Дерзость, которую она может себе позволить сейчас, о которой она не будет сожалеть потом. Пальцы тонут в песке, воскрешая давно забытое чувство свободы. Удивление Люмин осязаемо, а вопрос – читаем и без слов. Аяка мгновение мнётся, заламывая пальцы на руках – дурная привычка, впитанная ещё в детстве.       — Пару последних дней стояла знойная жара. Вода, должно быть, тёплая. Не хочешь проверить?       Ответная улыбка распутывает тугой ком внутри, и Аяка облегчённо выдыхает. Успевшее одеревенеть тело вновь ощущается своим.       Звёздное небо тонет в иссиня-чёрной глади, завораживающе покачиваясь на пенистых волнах. Вода парным молоком обвивает лодыжки, и Аяка довольно растопыривает пальцы на ногах. Песок от столь простого жеста грузным облаком вздымается к ребристой поверхности.       Люмин копошится с обувью, сидя на песке, когда Аяка улавливает пятно. Крошечное. Клацающее. Стремительно шествующее в сторону увлечённой шнуровкой на ботинках Люмин. Тёмно-синий, почти чёрный панцирь усыпан белоснежными хлопьями, точно снегом. Клешни же окаймлены въевшейся в плоть серебристой лентой.       — Надо же. Люмин, смотри, там-       Реакция Люмин, отточенная годами путешествий, ждать себя не заставляет.       Взгляд вылавливает цель, побуждая к действию. Люмин подаётся вперёд, группируясь за считанные секунды, и неуклюже отталкивается от песка. Молниеносным движением она перехватывает краба за задние ноги, удерживая того в подвешенном состоянии, выпрямляется, чтобы обернуться. И…       …встаёт на конец шнурка от ботинок. В попытке сохранить равновесие Люмин взмахивает руками на птичий манер, однако тихо вскрикивает, когда клешни всё же сходятся на запястье, и с глухим звуком плюхается обратно на песок.       — …небесный краб.       Слова застревают в горле, бессвязными звуками клубятся где-то внутри. Аяка неподвижно стоит, изумлённо взирая перед собой. Осознание произошедшего прошибает разрядом, и она срывается с места, не заботясь о подоле.       — Ты в порядке?       Выходит громче, чем планировалось, и Аяка недовольно морщится, усаживаясь прямо на колени – от лекции Томы по возвращении в поместье будет не отделаться. Люмин досадно улыбается, держась за ушибленное бедро, и копирует позу. Краб продолжает энергично барахтаться в цепкой хватке уже другой руки.       — Бывало и хуже. Никогда прежде таких не видела.       Аяка качает головой, откидывая чёлку с глаз. Пальцы бережно опускаются поверх пережившей нападение руки, обводя розоватую полосу, что немногим больше мизинца. От касания Люмин вздрагивает, едва не заваливаясь в сторону, и Аяка отдёргивает ладонь, как ошпаренная.       — Прости! Следовало спросить, можно ли осмотреть!       В ушах звенит, а руки прошибает противной мелкой дрожью. Дура-дура-дура! Ну как так можно было! Она садится неестественно ровно, так, что мышцы спины натягиваются тетивой, ноющей болью отвечая на дискомфорт.       — Нет, нет. Всё нормально. Просто не совсем привыкла к твоим касаниям. И вышло неожиданно.       Аяка чувствует, как внутри что-то лопается, камнями оседая в желудке.       Не привыкла.       Так и есть. Их встречи — раритет. Его лелеешь. Им дорожишь. Его непозволительно мало. Яркой вспышкой он влетает в будни, на краткую долю мгновения меняя всё вокруг, чтобы затем взорваться, оставить томиться один на один с воспоминаниями в трясине вынужденного одиночества. Их письма – лишь тростинка, что не даёт утонуть, держит на плаву в потоке быстро текущего времени, в то время как встречи – рука помощи, тянущая обратно на берег, спасающая от гнетущего волнения.       Архонты знают, Аяке бы хотелось и вовсе не тонуть.       Волны накатывают на берег, омывая босые ступни и подолы кимоно. Она кусает губы изнутри, искоса наблюдая за Люмин. Волосы её заметно отрасли за последнее путешествие, из-за чего теперь были собраны во взъерошенный пучок на затылке. Интересно, каковы они на ощупь?       Молчание затягивается. И Аяка косится на краба, зажатого между песком и ладонью.       — Для чего ты поймала его?       Люмин озадаченно поворачивается, раздумывая над ответом какое-то время, пожимает плечами и неопределённо отвечает:       — Привычка.       Аяка давит смешок.       — Знаешь, эти крабы — редкость для здешних мест. Видишь эти вкрапления на панцире? — Она дожидается подтверждающего кивка от Люмин и продолжает. — Ходят легенды, что сами Боги Селестии одарили этих крабов таким узором в ответ на их отвагу.       — Отвагу? — Осторожно перебивает Люмин, не удержавшись.       — Да. Они защищали то, что дорого их сердцу так рьяно, что один из Богов, странствующий по просторам Тейвата, изумился. “Как такое крошечное создание может так отчаянно что-то любить?”, подумал тогда он. Это так растрогало Божество, что он не смог остаться в стороне и окрасил крабов под стать необъятному звёздному небу. “Ваша отвага столь же велика, сколь велик небосвод, а любовь так безгранична, что не хватит звёзд на небе, чтобы описать всю полноту её. Так примите же мои дары, что помогут сохранить дорогую вашей душе вещь”.       — И как именно узор на панцире может помочь? — Нотки иронии тонут в голосе, и Аяка улыбается.       — Птицы и некоторые другие животные воспринимают их за… опасность. И не трогают.       — Хм, — Люмин садится в позу бабочки, опершись локтем о колено и подперев подбородок ладонью. Взгляд выхватывает участок кожи на щеке, покрытый песком. Наверное, во время падения осел. — А что именно было дорого их сердцу?       — Мнения расходятся. Кто-то говорит, что это был их дом, который приходилось делить с птицами, любящими ими полакомиться. Кто-то утверждает, что это вовсе история любви с трагичным концом. — Аяка слегка наклоняется, протягивая руку к чужому лицу, но так и не касаясь. — Ты немного испачкалась. Вот тут. Могу я… — Не дожидаясь окончания вопроса, Люмин одобрительно кивает. И сердце в груди ухает куда-то вниз, чтобы в следующее мгновение вспорхнуть птицей. Песок шелушится под пальцами, осыпаясь по смуглой коже. Как только от загрязнения не остаётся и следа, Аяка отводит руку, сцепляя ладони в замок. — Однако в одном мнения сходятся.       — И в чём же?       — Люди верят, что то Божество до сих пор наблюдает за этими крабами. А потому любой вред, причинённый им, отразится несчастьем в твоей собственной жизни. — Аяка скорее чувствует, чем слышит тихое “о” со стороны. — Есть и те, кто считает, что эти крабы способны доносить мольбы до Богов. Люди молятся, завидев их, просят Богов о насущном.       — Так мне следует попросить прощения у этого краба?       Они одновременно отыскивают тёмное пятно — героя легенд Люмин отпустила ещё на моменте появления Божества в истории. Короткие ножки, шустро передвигаемые, рассекают песок вдоль берега, унося массивный панцирь прочь от них.       — Думаю, он не в обиде.       Аяка открыто улыбается. Ветер колышет вьющиеся из-за влаги волосы, покрывая тело мурашками. Пальцы на руках мёрзнут, и она трёт ладони друг о друга. Холодает.       — Мы могли бы помолиться. О твоём брате. — Люмин вскидывает голову, отрываясь от созерцания рук Аяки. — Раз одно Божество забрало его, быть может, другое вернёт.       — Ты не должна…       — Но я хочу.       Взгляд Люмин пестрит эмоциями. Они воюют за возможность быть увиденными, отыскать отклик, но лишь теряются меж собой, так и не находя выхода. Аяка терпеливо ждёт, чувствуя, как сосёт под ложечкой от волнения, а в ушах разрастается пульсация. Люмин медленно кивает, поднимаясь с насиженного места, и протягивает руку. И тёплые ладони кольцом огибают ледяные пальцы Аяки.       Ветер подхватывает их прерывистый шёпот, вздымает мольбы по спирали в необозримую высь и растворяет желание в звёздном просторе.       — Предложение ещё в силе? Или мне обратно зашнуровывать ботинки?       Тело наполняет небывалой лёгкостью, и Аяка смело улыбается, кивая. Ночь обещает быть длинной.