Терновый венец

      Судьба не всегда похожа на вечеринку в конце дня. Иногда она не более чем борьба на протяжении всей жизни, изо дня в день.

      Хеймитч       Стоит мне сообщить, что Пит решил готовиться отдельно, Китнисс меняется в лице. Ее пальцы так крепко сжимают вилку, что костяшки белеют, а взгляд становится мрачным и разочарованным. Однако она ничего не говорит, только зло хмыкает. Если до этого она начала испытывать к этому парню что-то вроде симпатии, сейчас все это рассыпалось в прах. Эта девчонка привыкла видеть в людях плохое и ждать от них подвоха. Я отвожу от нее взгляд, чувствуя странную смесь разочарования и облегчения. При ее огромном внешнем сходстве с Лукасом ее характер серьезно отличается от характера ее отца. И все же было бы куда проще, если бы она была не его дочерью! Неожиданно меня охватывает острая ненависть к Эффи, преспокойно попивающей кофе. Это ведь именно она вытянула злосчастную бумажку… Резко выдохнув, я поворачиваю голову к Эне. Она не выглядит удивленной или недовольной. Ее лицо кажется все таким же застывшим и равнодушным, словно бездушная маска. Она уже знала об этом? Но Китнисс не предупредила?.. И со мной, конечно, ничего не обсуждала. Злость жжет меня изнутри. Из-за того, что все складывается так дерьмово, из-за того, что Китнисс вечно смотрит с презрением, а Эна не смотрит вовсе! Может она хотя бы на секунду убрать свое отрешенное выражение лица и… И больше всего меня злит то, что вчерашнее наше касание ничего не значило. Касание! Я словно глупый мальчишка… Еще два дня назад я решил, что сжег все мосты, что ее равнодушная холодность перекрывает все то, что я о ней помню, а теперь я снова похож на тоскливого цепного пса. Я резко встаю из-за стола и, не прощаясь и ничего не говоря, покидаю столовую. Пит уже ждет меня. Он сидит в кресле, сцепив руки в замок и положив их на колени. Его спина неестественно прямая, взгляд устремлен в стену, губы шевелятся, и, прислушавшись, я могу разобрать слова детской считалочки:

— Раз, два, три, четыре,

в доме мыши жили-были. Они жили под корытом, пылью серою покрытым. И от этой серой пыли сами серые ходили…

Тихо усмехнувшись, я делаю несколько шагов вперед, дверь за моей спиной с щелчком закрывается, заставив Пита встрепенуться и обратить на меня внимание. Он вскакивает на ноги и выжидательно смотрит. Я молчу. — И что она? Обиделась? Разозлилась? Обрадовалась?.. — нетерпеливо спрашивает он. Не нужно быть гением, чтобы понять, о ком речь. — Китнисс… была не в восторге. Лучше не попадайся ей на глаза до интервью, а то можешь не дожить до Арены, — я произношу это полушутливо. Пит мое веселье не разделяет. Да я и сам не разделяю, чего уж там. Тяжело вздохнув, он садится обратно и устало опускает плечи. — Ладно… Так… кхм, будем готовиться к интервью? — Сначала скажи мне вот что, Пит. Ты уверен в своем решении? Ты можешь победить, — говорю я с нажимом. — Нет, — он качает головой. — Это… не будет победой. Он смотрит на меня так серьезно и внимательно, что я почти давлюсь воздухом. Сидя на его месте двадцать четыре года назад, я думал лишь о том, как бы понаглее ухмыльнуться, чтобы заставить всех поверить именно в меня. Я хотел выжить. И я ни на секунду не задумывался о том, чтобы позволить себе умереть ради другого. Другой. — Тогда расскажи мне, Пит. Ты влюблен в нее? На секунду он теряется, опускает голову. Но лишь затем, чтобы снова посмотреть на меня с удвоенной решимостью. — Впервые я заметил ее в школе на уроке пения. Учительница спросила: «Кто знает Песню Долины?» И она вскинула руку. Клянусь, когда она запела, птицы умолкли, чтобы послушать ее голос… — на его лице появляется теплая улыбка. Пит быстро прячет ее, но ее тень остается в уголках его глаз. А я вспоминаю сильный голос Лукаса, который, очевидно, унаследовала его дочь. — С того дня я всегда находил Китнисс в толпе. Я видел ее в коридорах в школе, в кабинетах, на улице. Я… Мне было почти жизненно необходимо увидеть ее хотя бы один раз за день, и я обещал себе, что однажды подойду к ней. Но не подошел. Слушай, Хеймитч, я никогда ничего значительного не делал, во мне нет ничего такого. Из нас двоих она должна жить. Китнисс защитила свою сестру, поэтому она здесь, а мне на такое никогда не хватило бы духу. Я хочу поставить на нее все, что у меня есть. Он подается вперед, заламывая пальцы. Добрый и наивный мальчишка, влюбленный в угрюмую и колючую девчонку. Умереть на Арене ради той, кому ты безразличен… Какая жалкая судьба. Но вместо презрения и насмешки я испытываю болезненное чувство уважения. — Думаю, тебе вполне пойдет быть собой, — задумчиво произношу я. — Шути, будь милым и свободным, но не наглым. А когда Цезарь спросит, есть ли у тебя девушка, расскажи ему. Ты будешь выступать последним, так что эффект будет очень мощным. — Это поможет? — Вы привлечете внимание. — И он точно спросит? — Спросит, — обещаю я.       Всю вторую половину дня над Питом и Китнисс трудятся стилисты. Нам тоже приносят наряды на вечер. Я равнодушно осматриваю костюм бутылочного цвета и кручу в пальцах бабочку. Черные кожаные туфли ужасно неудобны, словно запихнул ноги в колодки. Сделав пару шагов, я всерьез задумываюсь над тем, чтобы пойти босиком, и лишь огромным усилием воли заставляю себя выдохнуть и выйти из комнаты. Напряжение сковывает мышцы, и горло обхватывает когтистая лапа странного предчувствия. Эти Игры будут иными. И часть меня отчаянно желает, чтобы они принесли перемены. Горько усмехнувшись, я прикрываю глаза. В моей жизни уж точно ничего не изменится. Я словно погряз в болоте. — Готов? — раздается рядом голос Эны. Я вздрагиваю. Когда она успела подойти? Но стоит мне взглянуть на нее, как все мысли растворяются, становятся такими незначительными. На ней шелковое красное платье, открывающее спину и подчеркивающее красоту ее фигуры. Верхнюю часть волос Эна закрепила с помощью пары длинных и острых серебряных шпилек, остальные пряди оставила свободно ниспадать на плечи. Моя замершее на мгновение сердце начинает биться все быстрее, и я досадливо поджимаю губы. Как мне заставить себя перестать? Я давно должен был отпустить ее, а сейчас уж точно не время для всего этого. Но чем больше я стараюсь выбросить мысли о ней из головы, тем прочнее ее образ укрепляется в моем сознании. Словно веревка, связывающая руки и с каждым движением все сильнее врезающаяся в кожу. Я опускаю взгляд и обращаю внимание на туфли на высоком каблуке, которые она небрежно удерживает кончиками пальцев. С губ срывается тихий смешок, и я недовольно жмурюсь и поворачиваюсь в сторону выхода. Эна следует за мной. Остановившись перед лифтом, я подчеркнуто не смотрю на нее, хотя для этого мне требуется вся сила воли, что у меня есть. — Мне жаль, — тихо говорит Эна. На миг я перестаю дышать и думаю, что мне показалось. Потом оборачиваюсь и пронзаю ее тяжелым взглядом. — Что? — переспрашиваю я. Звучит даже как-то грубо и зло. Она смотрит мне прямо в глаза и неловко дергает уголком губ. В слабом свете коридора ее кожа кажется совсем бледной, а взгляд — темным. Я тщетно стараюсь прочесть ее мысли, старательно затаптываю любой росток надежды. Все между нами оборвалось, даже не начавшись, еще четырнадцать лет назад, все это так нелепо! Я жду, что она что-то скажет, но вместо этого Эна первой входит в приехавший лифт, ее лицо снова принимает бесстрастное выражение. Оперевшись рукой о стенку, она наклоняется, чтобы обуться. Я встаю к ней спиной, намеренно расслабляю плечи, чтобы скрыть все чувства. Я и так словно открытая книга. Книга, в которой все буквы перемешались, а страницы перепутались. Возможно, я должен злиться, чувствовать раздражение, но я ощущаю сейчас только… вину.       Когда мы входим в зал, большинство менторов уже сидят на своих местах. Сцена темная, Цезарь еще не устроился в своем бархатном кресле. До начала интервью остается минут пять. Мы идем вдоль сидений, во втором ряду я замечаю Эффи в приторно-розовом платье, что-то активно обсуждающую с другими сопровождающими. — Нет, они настоящие жемчужины! — доносится до меня ее громкое восклицание. — Все знают, что под давлением из угля получается жемчуг! Некоторые менторы оборачиваются. Кто-то из них хмурится, кто-то улыбается, Вуф переспрашивает Сесилию, чтобы узнать, в чем дело. Финник Одэйр же смеется в голос, специально привлекая внимание к своей персоне. Стоит нам поравняться с ним, как он вскакивает и вытягивает руку, не давая нам пройти мимо. Черная блестящая майка плотно облегает его торс, подчеркивая рельеф мышц. Все его наряды шьют так, чтобы открыть как можно больше кожи. Обернувшись, я с усмешкой в который раз за последние лет восемь отмечаю, что больше всех с дизайнером повезло Вуфу и Сесилии. Какой сюрприз. — Вот и вы. Без вас было довольно скучно, я специально придержал два места, — говорит тем временем Финник, поигрывая мышцами. — Для кого представление? — насмешливо интересуется Эна. — Не понимаю, о чем ты, — невинно отвечает он. — Конечно, — фыркает Эна и хлопает его по плечу. Финник перехватывает ее ладонь и мягко целует ее пальцы, заставляя меня стиснуть зубы. С ним-то она улыбается… Так, стоп. Я решительно прохожу вперед и бросаю словно невзначай: — Прибереги силы для спонсоров. — Я еще слишком молод, чтобы «беречь силы» при общении с красивыми женщинами, — ухмыляется он и нахально подмигивает. Эна цокает языком и садится между мной и Финником. Через минуту на сцену поднимается Цезарь и устраивается в своем кресле, отворачивается от зала. Кто-то радостно свистит и хлопает, приветствуя его, но он и не думает реагировать. — Итак, готова к Играм, золотая девочка? — вкрадчиво интересуется Финник. И почему только у нее? — Если ты готов, то и я готова, любимчик Капитолия, — отвечает Эна, не удостаивая его взглядом. Он довольно улыбается, словно получает огромное наслаждение от всего этого разговора. Или от ее присутствия рядом с собой. Я заставляю себя смотреть на все еще темную сцену. — Отлично. Будет захватывающе, верно? Особенно финал… Как думаешь, тебе удастся сделать так, чтобы жемчуг вошел в моду? — продолжает Финник. — Поверь, рыбью чешую ввести в моду будет куда сложнее. — Становится так нелепо, что мне сложно придумать что-то достаточно остроумное, — притворно вздыхает Финник. — Признаю свое поражение. — Далеко не последнее, — успевает заметить Эна, прежде чем прожекторы вспыхивают, заливая сцену ярким светом. Музыка обрушивается на нас из десятков колонок, Цезерь с широкой улыбкой поворачивается к зрителям и в наигранном удивлении поднимает брови, будто не ожидал, что зал будет полон. Он вскакивает на ноги, чтобы помахать рукой и продемонстрировать свой синий костюм, расшитый стразами, потом кланяется и разыгрывает смущение от бурных оваций толпы. — Ну все-все, дорогие друзья! Я тоже рад вас видеть, но сейчас… — он понижает голос. — Сейчас нам предстоит встретить наших особенных гостей. Вы готовы? Громкие вопли становятся для него удовлетворительным ответом. — Тогда поприветствуем трибутов 74-х Голодных Игр! Двенадцать Дистриктов! Двенадцать юношей! И двенадцать девушек! И все они будут сражаться, пока не останется… лишь один ПОБЕДИТЕЛЬ! Двадцать трех из них мы больше никогда не увидим, как бы прискорбно это ни звучало. Так давайте сегодня насладимся обществом этих прекрасных молодых людей и попробуем угадать, кто же получит славу и корону! Толпа снова гудит от восторга, а я едва сдерживаю желание скривиться. Безмозглый шут. — Итак. Первый Дистрикт! Поприветствуем Диадему! На сцену поднимается высокая блондинка в коротком розовом платье с пышной юбкой. Она идет подходкой от бедра и со смехом машет рукой. Диадема кажется такой же глупой, как и ее имя. Но она из профи, а значит, опасна. К тому же она красива, что привлечет к ней спонсоров. И все же она лишь стекляшка, которую выдают за драгоценный камень. — Марвел! Парень из Первого ведет себя нагло и вызывающе. Он разваливается в кресле, перебивает, громко смеется и демонстративно закатывает глаза. — Мирта! Девчонка из Второго невысокого роста, платье смотрится на ней как-то неуместно. У нее острый взгляд и надменная улыбка. Она была рождена, чтобы отправиться на Игры. — Так каков твой талант? — спрашивает Цезарь. — Я отлично метаю ножи. Я могла бы попасть в кого угодно. Прямо с этой сцены. — Как хорошо, что здесь нет ничего острого. Кроме, конечно, моего ума, — смеется Цезарь. За Миртой выходит Катон. Он вполне себе симпатичный, коренастый и наглый. Но не как Марвел. В нем не чувствуется этой фальши и глупой наигранности, он такой, какой есть. — Я знаю множество способов убить с особой жестокостью, — сообщает он. — Это целое искусство, которым я владею в совершенстве. Он говорит с улыбкой, но это не шутка. Уверен, он получит огромное удовольствие от мук бедной жертвы. — Так ты планируешь окрасить Игры в яркие цвета? — уточняет Цезарь. — Преимущественно в оттенки красного. Переплюнуть парочку из Второго кажется непосильной задачей. После ухода Катона зрители еще долго перешептываются, обсуждая этих двоих и готовясь делать ставки. Очень плохо. Я бросаю взгляд на Эну. Она сидит с прямой спиной и нервно сжимает пальцами подлокотники. Трибуты Третьего говорят преимущественно о создании всякой техники, что навевает на капитолийцев ужасную скуку. А профи из Четвертого оказываются удивительно блеклыми и незапоминающимися. Настолько, что даже Финник разочарованно откидывается на спинку своего кресла. Когда девочка из его Дистрикта уходит за кулисы, он встает, чтобы последовать за ней, и негромко говорит Эне: — Жаль, что на жемчуг придется смотреть через экран. Надеюсь, это не исказит его сияние. — Все же он будет сиять поярче, чем шуя твоей полудохлой рыбы, — обещает она ему. Лица следующих трибутов мелькают, как в калейдоскопе. Кто-то старается казаться дерзким, кто-то — задумчивым, кто-то пытается растрогать зрителей, кто-то — рассмешить. Что угодно, лишь бы запомниться. Лишь бы выжить. Двенадцатилетняя девочка из Одиннадцатого, Рута, заставляет толпу вздохнуть от умиления, когда говорит своим нежным детским голосом: — Пусть я и маленькая, но вы не списывайте меня со счетов. Я умею летать. Почти как птичка. — Не сомневаюсь, — отвечает Цезарь. — Спасибо, что пришла, Рута. Наконец он громко называет имя Китнисс, и я подаюсь вперед. Эна скрещивает руки на груди, чтобы скрыть дрожь пальцев. На Китнисс алое платье, расшитое рубинами и бриллиантами. Из-за яркого блеска камней ее наряд напоминает языки пламени. Я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Цинну, тоже сидящего в первом ряду. — Какая красота! — восклицает Цезарь и целует ее пальцы. Китнисс улыбается и садится в кресло, складывает руки на коленях и взволнованно оглядывает зал. Мышцы ее лица подрагивают от напряжения, выдавая сильный страх. — Ваше появление на колесницах вызвало настоящий фурор, — произносит Цезарь. — Ч-что? — переспрашивает Китнисс, поняв, что пауза затянулась. По залу проносятся тихие смешки, но Цезарь смотрит на публику с наигранным укором, призывая к сдержанности. — Говорю, мое сердце остановилось, когда ваши наряды вспыхнули. — О, мое тоже, — заверяет Китнисс и становится в этот момент просто очаровательной. На секунду мне кажется, что я вижу на ее месте Лукаса, но наваждение быстро проходит, оставив после себя тревожное чувство. — Скажи, огонь был настоящий? — вкрадчиво интересуется Цезарь и лукаво поглядывает на зал. — Конечно, он и сейчас со мной. Показать? Она вскакивает на ноги прежде, чем он успевает ответить. — А это не опасно? — с тревогой спрашивает Цезарь, когда она оказывается в центре сцены. Китнисс весело улыбается и принимается кружиться, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Край подола охватывает огонь, и люди в зале вскрикивают со смесью восторга и страха. Я поворачиваю голову и замечаю нежность во взгляде Эны, уголки ее губ приподнимаются и выражение лица становится мягче. Мать смотрела так на моего брата, когда тот сделал первые самостоятельные шаги. Китнисс останавливается и слегка покачивается. Цезарь привстает, чтобы со смехом поддержать ее. — Ну, тише, — он помогает ей вернуться в кресло. — Ты получила одиннадцать баллов за индивидуальный показ. Чем ты так покорила зрителей? — Ну… — она смотрит на нишу с распорядителями. — Мне лучше сохранить подробности в тайне? Прости, Цезарь, это мне придется держать в секрете. — А, ты меня заинтриговала, как мне теперь перестать ломать над этим голову? — смеется он, но быстро становится серьезным и взглядом призывает зал к молчанию, подается вперед и шепотом, словно стараясь создать доверительную атмосферу, спрашивает в микрофон: — Девочка, вместо которой ты вызвалась, — твоя сестра, так? На миг лицо Китнисс меняется. Ей явно хочется держать жадную до драмы и сплетен публику подальше от того, что ей дорого. — Да, она моя сестра. — Она пришла попрощаться с тобой? Что ты ей сказала? — Я… — Китнисс смотрит куда-то в зал. На Цинну? — Я сказала, что постараюсь вернуться. Зрители дружно вздыхают. На огромных экранах видно, как некоторые протирают глаза платочками. — Конечно, постарайся. С нами была Огненная Китнисс! — кричит Цезарь, и зал взрывается аплодисментами. Эна выдыхает и откидывается на спинку, расслабляя плечи. Пит поднимается на сцену без лишних ужимок. Он идет прямо и улыбается в меру, создавая ощущение искренности и естественности, садится на свое место и окидывает зал взглядом. — Итак, Пит. Расскажи, как ты находишь Капитолий? Только не говори, что по карте! Зрители смеются вместе с Цезарем над этой глупой шуткой. — Здесь красиво, — Пит кивает, словно подтверждая собственные слова. — И еще, знаешь, мыло тут странное. — У нас странное мыло… — медленно повторяет Цезарь и поднимает брови. — Мне кажется, или я пахну розами? — тихо интересуется Пит, будто спрашивает о чем-то личном. Цезарь ухмыляется и наклоняется к нему, затем выносит вердикт: — В самом деле. Хм, а я? Теперь приходит черед Пита обнюхивать его. Зрители катятся со смеху, наблюдая за этой странной сценой. — Ты пахнешь определенно лучше меня. — Ну так я и живу здесь дольше! — весело восклицает Цезарь. Атмосфера становится совсем уж легкой и непринужденной. Капитолийцы явно в восторге от этого парня, и я чувствую острую необходимость выпить. Или напиться. — Пит… расскажи нам, в твоем Дистрикте тебя ждет девушка? Пит вздыхает и смотрит на меня, довольный тем, что все идет по плану. Я киваю. — Нет, девушки нет. — Ну не скромничай! Такой красавчик, что скажете? Толпа одобрительно гудит и хлопает. — Ладно-ладно. Есть одна девушка, но она меня совсем не замечает, так что… — Пф, — фыркает Цезарь. — Когда ты станешь Победителем, она уже никуда не денется. Правда ведь? Дождавшись, пока зрители успокоятся, Пит печально качает головой и сокрушенно говорит: — Это мне не поможет. Мы… приехали вместе. Повисает гробовая тишина. Цезарь открывает рот, но не находит, что сказать. Такое здесь впервые. — Ну, я… Что ж. Желаю тебе удачи, Пит, — наконец произносит Цезарь.       Когда мы приходим за кулисы, Китнисс уже нет. Эна досадливо цокает, да я и сам могу предугадать реакцию этой девчонки. Стоит дверям лифта открыться на двенадцатом этаже, как Китнисс буквально вытаскивает Пита в коридор. — Ты! — рычит она и толкает его в грудь. Не удержав равновесия, он падает на стоящую у стены вазу, и та разлетается на куски, а он остается лежать на осколках. — Сначала не хочешь готовиться со мной, а теперь заявляешь, что влюблен в меня?! — злобно шипит она, и я успеваю схватить ее за руки прежде, чем она начнет забивать бедного парня. — Угомонись, — приказываю я, встряхивая ее за плечи. Эна помогает Питу подняться и требует, чтобы верещащая Эффи заткнулась и попросила Безгласых убрать осколки. — Он выставил меня слабой идиоткой! — кричит Китнисс, пытаясь вырваться из моей хватки. — Ты сейчас ведешь себя как идиотка, — грубо отвечаю я. — А он показал тебя желанной. Кто из капитолийцев, взглянув на тебя, решил бы, что ты достаточна красива и хороша, чтобы быть той, кто может разбивать сердца? Ни-кто. Так что будь благодарна за то, что он помогает тебе исполнить твое обещание, данное сестре, и постарайся выжить. — Не говори с ней так, — холодно обрывает меня Эна. — Пит, иди в свою комнату и обработай порезы на ладонях. Китнисс, Хеймитч кое в чем прав. Это хороший ход, тебе это очень поможет. Иди к себе и отдохни. Завтра… Ты и сама знаешь. Китнисс ничего не отвечает, но по выражению ее лица я вижу, что она жалеет о своем поступке. И очень хорошо. — А ты, — Эна оборачивается ко мне, когда Китнисс уходит. — Не смей говорить с ней так. — Она заслужила. Пит порезал руки, которые очень пригодятся ему на Арене, хотя желал этой девчонке добра, а ты все равно на ее стороне. А ведь у этого парня тоже есть все шансы, которыми он пренебрегает ради нее. — Пренебрегает ли? И шансы у него есть только на публике! — А на Арене без публики никуда, — яростно говорю я, и Эна отступает на шаг. Несколько секунд мы сверлим друг друга взглядами, пока она, резко развернувшись, не уходит. А я устало прислоняюсь плечом к стене.