Si vis pacem, para bellum

24 января, 1017 год / 3 PM

Колумбия, лагерь Дживоджия

      Вольфганг, показавшийся сначала беззаботным командиром с постоянной улыбкой на лице, оказывается утомлённым мрачным каприном, которого из чувства жалости хочется пристрелить. Вольфганг — командир Дживоджии, и именно он был ответственным за подкрепление во время битвы за Коллус. А ещё в Лейтании у него чуть не убили жену, изящную элафию на фотографии в широкой чёрной рамке: ей просто не повезло подхватить орипатию. На снимке она ещё счастливая, в белом свадебном платье, а Вольфганг рядом с ней улыбается по-настоящему и обнимает за тонкую талию, с нежностью прижимая к себе.       — Мне пришлось продать дом, чтобы Амели не забирали на изучение и позволили мне спокойно убить её. Нам пришлось покинуть Лейтанию, и последние пару недель мы провели в скитаниях. Орипатия поражала её горло, и она с каждым днём разговаривала всё слабее и слабее.       Вольфганг со вздохом переворачивает фотографию изображением вниз, отодвигает к краю стола и закуривает. Взгляд у него тяжёлый и неприятный, сидящий напротив Руперт ёжится.       — Я любил её больше всего на свете.       — Вы не стали возвращаться в Лейтанию? — спрашивает Руперт. Вольфганг морщится, словно услышал что-то неприятное.       — Ненавижу Лейтанию. Ненавижу их искусство и музыку. Ненавижу личей. Ненавижу культ вокруг Херкунфтсхорна.       — Херкунфтсхорн поднял Лейтанию с нуля, а сам стал её олицетворением.       — Да пусть хоть сделает из неё второй Латерано, я никогда не изменю мнения. Особенно учитывая, что они хотели забрать Амели на опыты.       Руперт даже не удивлён. К заражённым везде скотское отношение.       — В молодости я служил в армии Лейтании. Когда с Амели всё было кончено, я решил попытать удачу в Галлии. И вот я теперь здесь и жалею обо всём, особенно о том, что с Коллусом вышло так… — Вольфганг делает паузу, закуривает, щурясь. — Хреново. Нужно было умереть вместе с Амели.       — Могу я организовать спасательную операцию? — пытает надежду Руперт, пропустив слова о самоубийстве мимо ушей. Вольфганг, глубоко-глубоко затягиваясь с видом постигшего гармонию мудреца, поднимает взгляд к потолку. — Не сразу, конечно, как мои солдаты отдохнут и будут готовы продолжать наступление.       — У нас плотный график. Нам нужно двигаться на север к Бэббеджу по приказу Марка Макса, не отвлекаясь на потерянные территории.       — Мне кажется это очень странным. — Руперт смело оспаривает решение стоящего по иерархии высоко-высоко над ним. Вольфганг, выдохнув дым, прикрывает глаза. Поняв, что останавливать его не будут, тыкая в устав, он продолжает: — Марк Макс приносит одни лишь поражения. Он ведь не позволил вам отправить нормальное подкрепление.       — Марк Макс приносит не только поражения. Их уже, если что, значительно меньше, чем раньше. Это Коллус — больная мозоль… Ты не знал? Мы уже вели за него сражение и проиграли.       — Тогда тем более Марк Макс должен был предугадать возможные последствия и выделить больше людей.       — Я подозреваю, — Вольфганг выпрямляется в кресле и стучит по сигарете над пепельницей, — дело в том, что многие полагались на Лерайе. Она вампир, и от неё ждали геройств.       — На войне нельзя полагаться на одного.       — Но ты знаешь, как всё получается. Перевес в численности кастеров может принести победу, даже если обычных солдат много.       — Тогда зачем вообще нужны солдаты? Не проще ли воевать кастерами?       — Эти вопросы не ко мне, а к тем, кто войны развязывает, — хмыкает Вольфганг и давит докуренную сигарету. Глаза у него серые и блёклые, пустые. — Потому что кастеров не пруд пруди. Одна из тактик, например, заключается в том, чтобы во время нападения сосредоточиться не на пехоте противника, а на бойцах дальнего боя и кастерах. Устраняешь кастеров — победа почти в кармане.       Руперт не понимает, почему войны вообще существуют. Их мир огромен и разнообразен. В уголках спрятаны секреты. На Терре есть чем заняться и почему же вместо того, чтобы сосредоточиться на чём-то одном, они решают убивать друг друга?       Почему сарказы ловят караваны санкт и пожирают их живьём? Почему санкты сдирают с сарказов кожу и ломают им рога, а в Нотариальном Холле даже есть премия за количество убитых за месяц сарказов? Почему в Лейтании над заражёнными ставят опыты, а из Латерано их выкидывают и не дают им свободу, а даже наоборот — принуждают следовать законам, не имея возможности вернуться домой? Почему Тибальт хочет подчинить Колумбию, почему солдаты вгрызлись в глотки друг друга, почему нельзя объединиться перед лицом общей проблемы в виде орипатии или изучения ориджиниума, почему мир так жесток?

«если на клочке земли помещается ботинок,

значит, эта земля должна принадлежать Виктории».

      Как при таком раскладе верить в себя, в Священное Писание, в божественность Закона и вообще во всё хорошее, что осталось в этом мире? Это всё безбожно легко потерять.       Руперту кажется, что пока не «ударит», терранцы не поймут, что делают не так. Миру нужен апокалипсис, какое-то массовое сумасшествие, безумие, нужно, чтобы все страны — Латерано, Каздель, Урсус, все без исключения — оказались на грани разрушения. Вымирания. Чтобы всем было плохо. Только тогда они поймут, что делают не так.       — Но не у всех есть кастеры. — Голос Вольфганга вытягивает из трясины тягучих размышлений, и Руперт поднимает потяжелевшую от мрачных мыслей голову. — И не всегда кастеры… способные. Один кастер в среднем равен трём-пяти солдатам. Возможно. Слабые — меньше, талантливые — больше. Поэтому солдаты необходимы, и…       — Командир Вольфганг! — Быстрый нервный стук в дверь и выкрик. Вольфганг тяжело вздыхает, закатывает глаза, бормочет что-то на лейтанийском с мрачным выражением и отвечает:       — Входите.       Люпо резко открывает дверь и, махнув хвостом, гулко сглатывает. За его спиной маячит Вестник Катастроф, высокий молодой фелин с большими пятнистыми ушами и массивным механическим устройством, напоминающим если не посох, то некое подобие громоотвода с шелестящими шестерёнками и мигающим огоньком на навершии. Куртка у него заляпана багровым.       Руперта от количества крови вокруг скоро будет тошнить.       — Лео, — приветствует Вольфганг. Вестник, Лео, кивнув ему и коснувшись фуражки в знак приветствия для Руперта, заходит в тёплую комнату, принося сильный запах пепла и крови. Руперт сглатывает крупный ком и морщится, отворачиваясь. Он вжимается в спинку и скрещивает руки на груди, опустив голову.       — Катастрофа, надвигающаяся с юга, остановилась на Бэйсвуде. Уже несколько часов она не расширяется и не продолжает путь.       — Это очень хорошие новости.       Как иронично. Бэйсвуд для Руперта теперь навсегда потерян, Катастрофа смяла в комок всё его прошлое.       А ведь Бетти права. Когда-то он был совсем другим.       — Продолжай наблюдение. Подождём неделю и пошлём отряд для расчистки территории, если Катастрофа исчезнет.       — Я уверен, что Катастрофа на Бэйсвуде и остановится, — заключает Лео со своим грубоватым лейтанийским акцентом. Вольфганг долго смотрит на него, выражая недоверие, и тот, прокашлявшись, прижимает ладонь к груди и смело заявляет: — Я уже видел такое на территории Колумбии, и, кроме того, ход Катастрофы можно предугадать уже в первые часы её появления. Я применил несколько законов, открытых не так давно университетом Людвига, и по ним чётко видно, что Катастрофа дальше не пройдёт. Плотность ориджиниума, очаг возгорания, погодные условия, площадь разрастания и…       — Ты обучался в Лейтании? — спрашивает Вольфганг. Лео моргает, всю его уверенность сметает. — Не бойся. Я хоть и не люблю лейтанийцев, но они приносят огромную пользу на войне.       Лео чешет затылок, понурив взгляд. Он опускает пятнистый хвост и кошачьи уши, тяжело вздыхает и ставит посох поближе, напрягшись от такого прямого вопроса.       — Тебя отчислили… — догадывается Руперт со слабой улыбкой. Лео кивает не поднимая взгляда.       — Да. За неуспеваемость. Мне не нравилось, чему меня учили и что я даже не мог применить знания на практике.       — И на войну ты сбежал? — продолжает Руперт, и Лео наконец-то поднимает голову. Выглядит он уже не так уверенно.       — Университет хороший, но это не то, что мне нужно. Я постоянно отходил от программы обучения, поэтому решил не мучить больше ни себя, ни родителей. Мне говорили, у меня есть талант, я решил проверить.       — У тебя он действительно есть, — утешает Вольфганг. Лео мягко улыбается, сжимает посох и поднимает кончик кошачьего хвоста, приободрившись. — Неважно, есть у тебя образование или нет, твои успехи на фронте заметны даже для Марка Макса.       — Правда?..       — Правда, — кивает Вольфганг с расслабленным выражением и дёргает тёмным мягким ухом. — Поэтому спасибо, что провёл такую сложную работу. Это неоценимая помощь. Нам не придётся сворачивать лагерь, разбирать здания и переезжать.       — Мне передать расчёты, графики, диаграммы и варианты развития…       — Не нужно, я доверяю тебе. Лучше иди в общежитие и выспись, у тебя синяки под глазами почти чёрные.       — Спасибо, сэр… — благодарно кивает Лео и вместе с улыбающимся солдатом, ждущим его у дверей, уходит.       Когда дверь закрывается, маску доброжелательности с Вольфганг сметает. Он снова уставший, желающий разложиться на косточки командир с отягощающими мундир наградами.       — Дети сбегают на войну… Я бы отдал всё, чтобы покинуть её и умереть вместе с Амели ещё тогда, в лесах Лейтании, и никогда, ни при каких обстоятельствах не пересекать этот грёбаный фронт.       А Руперт не может согласиться и потому лишь молча наблюдает, как Вольфганг дрожащими пальцами достаёт очередную сигарету и закуривает, сначала сломав спичку.       Более-менее приведя себя в порядок после дневного сна и сытного обеда, Руперт понимает, что нечего раскисать и расслабляться. Он на фронте. Жалеть об утраченном поздно, поворачивать назад — тем более. Это война. Такие вещи нельзя бросать, тем более что Руперт — командир и несёт ответственность за других.       Ему доверяют. Он не должен бросить всё.       Он смог выжить после Коллуса. Ничего не проходит бесследно, а на ошибках нужно учиться. В следующий раз Руперт заявится в Коллус с армией сильнее, сломит тибальтовцев и освободит Лерайе. Не бывает неразрешимых трудностей, бывают лишь очень сложные проблемы.       Руперт обязан идти дальше.

/ / /

24 января, 1017 год / 9 PM

Колумбия, лагерь Дживоджия

      — Белинда! Иди сюда, чёрт возьми…       — Я случайно! Не надо, пожалуйста, перестань!       Белинда смеётся, покрасневшая от холода и растрёпанная. Криво зашитый глаз украшен новенькой ссадиной. Снег забился под шиворот, и она, отбежав от разъярённого Эдварда, пытается его вытряхнуть: кашляет и дёргает капюшон, куртку, дрожит. Эдвард зачерпывает широкой лопатой снег с проезжей части и, злобно подняв чёрный хвост, бежит на Белинду. Та в спешке пытается нацепить повязку, но он набрасывается на неё, занеся лопату с горой снега.       Кто Белинде зашил глаз? Что у неё случилось? Глаза ведь просто так никогда не зашивают…       Под атаку Эдварда попадают и другие солдаты. Во дворе общежития завязывается бой, и Белинда, хохочущая и краснеющая, отползает от снежного побоища подальше.       Руперту приятно видеть, что, несмотря на происходящее, солдаты находят силы отвлечься. Это важно. Нельзя падать духом. Нельзя смотреть на кровь слишком долго. Нужно отворачиваться, успокаиваться и позволять себе забыть о сумасшедших взрывах, перестрелках и трупах, разбросанных по кускам.       Когда-то не так давно и Руперт с Вудроу сидели в блоке командующих и распивали алкоголь с Бетти, Самантой, Куи’лакахкат… Руби. И с Винсентом. Не было только Лерайе, которая считала себя лишней в их дружной компании. Очень зря. Ей стоило бы увидеть, как сильно её смерть повлияла на всех.       Даже Саманта уже не та, что прежде: теперь она отчаянная, плачущая и растерянная. Тоже рвётся в Коллус, но Руперт сомневается, что брать её будет правильно.       — Винсент ушёл, слышал? — спрашивает Вудроу, прижимаясь плечом к плечу Руперта. Они сидят на лавочке под фонарём у стены общежития и курят, наслаждаясь перепалкой солдат. Руперт видит даже Рейеса, только отошедшего от лечения в лазарете: он, слабый и кашляющий, стоит в сторонке и улыбается. Секундой позже рыжая вульпо хватает его за руку, смеясь, и тянет его, смущённого и пытающегося избежать шумной компании, в снег.       — Саманта упомянула, когда мы с ней встретились, что он ушёл за Бетти.       — Теперь будет тяжело.       — Справимся. Бывало и хуже.       О… хуже…       — «Я в порядке, я в порядке, я в порядке, бывало гораздо хуже…»       — «Я люблю тебя».       — «Зачем тебе это?»       Руперт прикрывает глаза и медленно затягивается. Бывало хуже. Он в порядке. Он вообще в полном порядке! У него целы конечности, острое зрение и восстановленный слух — нужно подождать ещё сутки, и можно будет забыть о повязке, — он не подхватил орипатию, в отличие от Рейеса, и солдаты верят ему. Более того, они находят в себе силы смотреть в будущее и веселиться, резвясь в снегу. Это многое говорит об успехах Руперта как командира. Значит, солдаты думают, что он со всем справится, будущее можно доверить ему, а раз справится он, то справятся и они.       В груди теплеет от понимания, что теперь он ответственный за всех. И только ему вести их дальше.       Всё не так плохо и ужасно. Руперт улыбается, хоть это и больно. Оптимизм выручает.       — Вольфганг что-то говорил про дальнейший план действий? — спрашивает Вудроу и забирает пачку, доставая сигарету. Слышно, как урчит его живот. Бедный Вудроу. Он скормил свой ужин Руперту, который после перевязки был голоден как люпо.       — Мог бы попросить добавки в столовой.       — Не хочу. Если я попрошу, солдатам может не достаться.       — Мы не так уж и бедно живём… У нас всё более чем хорошо с провизией.       Уже «мы». Быстро всё-таки Дживоджия стала для Руперта вторым Бэйсвудом.       — Так что с Вольфгангом?       Ну и ладно. Руперт улыбается шире, отворачиваясь, и трёт тыльной стороной ладони нос. У горящей бочки Белинда вместе с либери с яркими перьями греют обмёрзшие ладони. А солдаты всё играют и играют.       Ну и пускай. Руперт сам принесёт ужин перед сном. Нечего Вудроу спать с голодным желудком. Не захочет есть — заставит.       — Через два дня пошлёт отряд для расчистки последствий Катастрофы. После можно сразу выдвигаться в Коллус. Вольфганг послал запрос в центральное командование, нам не откажут. Подкрепление должно прийти за сутки.       — Как всё динамично…       — Нечего ждать. Чем быстрее мы займёмся Коллусом, тем раньше спасём пленных и Лерайе. Пойдёшь со мной?       — Конечно же. Что за вопросы? — хмурится Вудроу, фыркнув. Руперт жмурится от удовольствия и толкает его плечом. — Ты же знаешь… я пойду за тобой куда угодно.       — У меня есть план, как можно использовать ситуацию в Коллусе, но для этого понадобится, чтобы ты мне верил.       — Я всегда верю тебе, Руперт. Более того, если это ради Лерайе, я готов на всё.       Руперт оборачивается к нему, улыбаясь. И он готов на всё. Вместе с подкреплением из Галлии у них всё получится.       — У тебя как дела на новом месте? Ни с кем не конфликтуешь?       — Да ничего нового… — вздыхает Вудроу, стряхивая с сигареты пепел. Руперт уже по вздоху понимает: что-то да случилось. — Разведчики такие же, как в Бэйсвуде. В чём-то даже хуже, приходится учить их стрелять и ориентироваться в плохих погодных условиях. Чего-то не знают, чего-то знают. Но их главная… эта люпо…       — Раздражает?       — Бесит. Миранда слушать меня не хочет и смотрит с пренебрежением, будто то, что я был в Бэйсвуде, — это какой-то позор. Военный лагерь, не стоящей её королевского внимания.       — Впервые вижу кого-то, кто не смотрит на санкту с восхищением… — изумлённо замечает Руперт. Вудроу усмехается и с силой давит окурок о скамью.       — Солдаты даже перешептываются и поддерживают меня, а это вдвойне бесит. Миранда меня не обижает, Миранда просто злит. Мне не нужна ничья поддержка.       — Работая с тобой, она поймёт, что ты достоин уважения.       — Я её скоро лицом в слякоть макну. Ты бы видел её планы, Руперт. Это абсурд!       — Корректируй.       — Она ругается.       — Докладывай Вольфгангу.       — Не хочу ябедничать.       — Только так такие вопросы и можно решить. Хотя ты мог бы на неё надавить, я до сих пор помню, как ты орал на солдат Руби…       Вудроу цокает, смущённый, и мгновением позже коротко улыбается. Руперт, положив локти на спинку скамьи, медленно выдыхает и поднимает голову. Небо чёрное-чёрное. Хорошее и ясное. Завтра даже снегопада не будет, выглянет солнце. Всё теперь будет хорошо, потому что иначе быть не может. Правда же? Они достаточно настрадались.       — С Бетти было лучше, с ней всегда можно было договориться. А Лерайе… Лерайе сама искала компромиссы.       — С ней было комфортно, — тихо произносит Руперт, переставая улыбаться.       — Очень. Она была такой… такой… словно ангел. Хотя сарказ.       Тиказ, если быть точнее. Детёныш Сангвинарха, повязавший свою душу с Конфессариусом и когда-то говоривший, что Терезис «хороший»…       — Она шутила ужасные шутки про санкт, — вспоминает Руперт с печальной улыбкой.       — Всё равно. Она будто правда… ну…       Руперт прикрывает глаза. Прикосновения Лерайе всегда были чуткими и осторожными. Она относилась к нему с трепетом, ласково называла «дворняжкой» за обожание во взгляде, бесстыдно богохульничала под ним, умудрялась даже читать молитвы Закону, пока он покрывал её тело поцелуями и любовался ею. Руперт знал, что она была счастлива рядом с ним. Он это чувствовал.       — Будто бы… любила меня, — сдавленно произносит Вудроу. Руперт, нехотя открыв глаза, видит, как он уязвлённо горбится, уперевшись локтями в колени. Напряжение давит изнутри. Руперт кладёт ладонь на плечо Вудроу, и тот вздрагивает, пытаясь вжать голову в плечи. — Я даже… верил в эти твои глупости про то, что мы могли бы жить втроём.       — Мы бы правда могли.       — Глупости.       — Нет. Я серьёзно.       — Я скучаю по ней, Руперт. Очень скучаю… И хочу, чтобы вместо этой тупой женщины, чёртовой Миранды, была Лерайе, которая сразу найдёт со мной общий язык и не будет орать. Она никогда не повышала голос, Руперт, я вообще не помню, чтобы она на кого-то в лагере кричала.       Руперт по ней тоже скучает. Обнимая его за плечи, он думает, что кого-то дороже Лерайе и Вудроу в его жизни не было и больше не будет. Он ни за что не должен потерять ещё и Вудроу.

неизбежность неумолима.

/ / /

4 января, 1100 год / 8:30 AM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

Форт Баррон — Дэвистаун

      Обычно в это время Жанет отправляется завтракать. Она ранняя птичка, но завтраками часто пренебрегает. И Клифф угадывает, потому что сам такой же.       — Вы сегодня рано. Снова проблемы со сном?       Клифф, встретившись с Жанет у её кабинета, протягивает ей пальто с лёгкой улыбкой. Она, закрыв дверь, удивлённо поднимает брови. Клифф на её месте тоже бы удивился.       — Нет. Возможно, я наконец-то начал высыпаться.       — Пожалуй. Сон влияет на наш организм сильнее всего.       Клифф помогает Жанет надеть пальто. Вместе они направляются по коридору, залитому холодным зимним солнцем с панорамных окон Форта Баррон, и он прячет ладони в карманы, нащупывая острые уголки карты-доступа.       — Я никогда не говорил, но… ваши перья красиво сочетаются с причёской. Вам очень идёт.       Жанет изумлённо моргает. Проходит секунда — она смущается, улыбается и заправляет прядь с пером за ухо, опустив взгляд. Либери и правда красивые. Однажды Клифф увидел какую-то экзотическую либери, у которой в чёрных волосах были разноцветные перья. Смотрелось необычно и ярко.       — У вас сегодня очень хорошее настроение.       — Вы так решили из-за комплимента?       — Франка заходила ко мне часом ранее. Она… — Жанет улыбается, застёгивая пальто, и подвязывает тонкий пояс. — Была почти напугана.       — Почему?       — Сказала, что вы похвалили её пушистый хвост и очень нежно погладили уши.       — У неё в самом деле удивительно мягкий и ухоженный хвост, а уши очаровательны. Франка не передавала, не желает ли Лискарм теперь убить меня из ревности?       — Лискарм напряглась, — смеётся Жанет. Клифф невольно улыбается. Улыбка ей очень идёт, даже её немолодое, но всё ещё элегантное лицо — как у мудрой викторианской королевы — становится будто бы более юным. — Я и подумала… вы впервые такой на моей памяти. Что-то случилось?       — Ничего. Правда ничего.       Просто Клифф должен жить дальше.       Если Лерайе мертва. Если Вудроу презирает его до глубины души. Если Куи’лакахкат смотрела на него после выстрела прямо в лоб и больше не плакала. Если Винсент застрелился. Если Бетти захлебнулась кровью из-за разросшейся в лёгких орипатии. Если Изабель замучили в концлагере до смерти. Если Руби так бездарно умер.       Если они больше никогда не соберутся прохладным вечером, согреваясь о горькую выпивку, шутки и обсуждение планов на будущее.       Если он никому не сможет доверить мысли о том, как безумно жаждет оказаться в прошлом, чтобы в последний раз поцеловать ладони Лерайе и утешить её, а потом всё-таки настоять на том, чтобы Вудроу оказался рядом и после освобождения Коллуса не покидал его. Руперт, дурак, отпустил его. Руперт, идиот, сбежал от Лерайе. Руперт, ненормальный, ни разу даже не предложил ей присоединиться к их застолью в Бэйсвуде, а просто смиренно принимал тот факт, что она не хочет быть в чужой компании и считает, что её якобы не любят.       Руперт бы схватил Лерайе за руку. Вытянул бы из спальни вопреки негодованиям и просьбам оставить в покое. Забрался бы обратно в комнату, где Бетти разливает алкоголь, Куи’лакахкат и Изабель милуются, а Винсент слушает шипящие глупости Руби, как, например, «что вы будете делать, когда война закончится?» Руперт сядет рядом с Вудроу, усадит Лерайе себе на колени и заставит принять участие в обсуждении. Он бы целовал её ладони, шею и щёки, чтобы Куи’лакахкат и Изабель завистью облились, провоцировал бы на разговоры с Вудроу, а потом бы…       Он ничтожество. Не потому, что оставил её, а потому, что не делал всё это раньше, пока она была живой и действительно нуждалась в ещё большем внимании.       Белый дворец его разрушенных иллюзий и кровавых ошибок. Ему некуда идти, некому больше сказать о своём имени.       Клифф должен идти дальше.       Жанет, к сожалению, чуткая либери.       — Позавтракаете со мной? — предлагает он, лишь бы поскорее избавиться от наплыва ностальгии. «Побудете со мной, пока я разлагаюсь?»       — Конечно, мистер Клифф.       И со своей чуткостью она понимает, что лезть туда, куда Клифф никого не пускает, не стоит.       Дерьмо.       Всё, что Клифф хочет сказать о своей жизни, стараясь улыбнуться Жанет, — просто дерьмо. Ему не стало лучше после слов Дюк’аралима, что Лерайе умерла и обрела покой.       Ему хуже.