Красный глиняный горшок

      — Нориаки, думаю, я влюблен в тебя.       Кофе проливается на футболку, чашка падает, разбиваясь вдребезги о порог. Квартира заполняется гулом от разбитого фарфора. Серьги-вишни слабо колышутся. Козырек фуражки опускается ниже, прикрывая бирюзовые глаза.       Устанавливается безразмерная тишина.       — Джотаро, я… не знаю, что ответить, — голос прорывается сквозь вечность безмолвия, а затем снова сливается с ним.       Лампочки на лестничной площадке гаснут от отсутствия движений.       — Я понимаю, просто…       Хлопок дверью. Лязг поворачивающихся замков.       «Я не знаю, что мне делать».       Вечерние улицы. Сигаретный дым с одного балкона, пар от горячей чашки — с другого.       Поиски чужого взгляда этажом ниже.       Завитый алый локон вздрагивает, ударяясь о ладони, скрывающие лицо. Немая изящная физиономия, опирающаяся о перила на этаж вниз.       Тяжелый вздох. Сигарета падает в новую пепельницу, точно крошечная капля возвращается в бескрайнее море.       «Мне нужно все хорошо обдумать. Завтра будет новый день».       Джотаро Куджо с трудом вообще мог что-то говорить о своей любви. Отношений у него, за всю еще не такую долгую жизнь, не было. Правда, он встречался с девушками (ну, если это так можно назвать — скорее, вынужденные свидания), опыт с поцелуями и сексом имелся. Но это вряд ли чего-то стоило, потому что, по мнению Джотаро, это все не являлось отношениями. Он пока что ни разу не влюблялся. Однако с появлением в его жизни этого странного парня — Нориаки — что-то в недрах сердца Куджо щелкнуло, захлопнулось и больше никак не хотело возвращаться в исходное состояние.       Морской биолог не сходил с ума от восторга, когда встречал Какеина в подъезде или по пути домой, нет. И он не «трепетал от волнения», как выражаются многие, когда они впервые пошли на прогулку вместе. Он просто ощущал, что ему очень приятна компания художника. Возможно, он даже нуждался в ней. Ну, конечно, «самую малость».       Эмоции Нориаки зеркально отражались в душе Джотаро: если юноша смеялся — Куджо с трудом мог сдержать улыбку, волнение и страх также делились на двоих, и это, по мнению Джотаро, было крайне ощутимо еще в парке. Неловкость — тоже, как бы сильно голубоглазый серьезный студент ни пытался это скрыть. Для него все это было показателем, фактами, которые в конечном итоге помогли открыть очевидное. В общем, у Джотаро было странное представление о любви. Но его мало волновало, способны ли окружающие понять его в этом плане. До недавнего времени.       Конечно, он много думал. Часто это отвлекало от работы, часто мысли и образы были какими-то странными и смешными. Как-то на альгологии Джотаро, глядя на волнистые крупные водоросли, вспомнил тот самый забавный знакомый карминовый локон. Позже на перерыве вся группа обсуждала, что вдруг произошло с непоколебимым Куджо, который внезапно в середине пары начал яростно вертеть и дергать козырек фуражки, с которой никогда не расставался, а затем невротически закашлялся и спешно покинул аудиторию на несколько минут. Сам начинающий морской биолог, кстати, за собой ничего необычного не замечал.       Препараты с окраской розовым эозином — волнующий цвет волос, пурпурный гематоксилин — те самые смеющиеся глаза; в конце концов все эти красители под микроскопом смешиваются в одно пятно, и Джотаро, отпрянув от окуляра, морщится и тяжело вздыхает. Ему хочется увидеть Нориаки, а еще хочется вернуть былое хладнокровие.       Химические формулы путаются, вместо лекции в голове — шелестящий смех, Джотаро смотрит на свою ладонь, сжимающую ручку, и вместо нее ему видится точеная бледная ладонь Какёина, к которой он прикасался тогда, в парке. Это выводит из себя. День в университете обращается в пестреющую карусель образов и ассоциаций, с объемным цветом киновари и вязким ароматом вишен. Куджо все больше задается вопросом, каково же по ощущениям обнимать художника. Наверняка с ним надо обращаться как с чем-то хрупким, хоть на вид он таковым и не кажется.       Джотаро задумывается о том, что умел быть ласковым только в детстве. Став старше, с девушками он об этом не заморачивался: ему было все равно, однако сейчас этот вопрос явился неприятным и острым. Морской биолог прекрасно понимал, что отношения, о которых он размышляет — все еще не совсем обычные по меркам нынешнего общества. И это прибавляло проблем. Куджо всегда был человеком, принимающим любой вызов; человеком, просто-напросто не способным проиграть. А теперь… теперь у него лейтмотивом тянулась в голове мысль: «Смогу ли?». Это не было чем-то характерным для него.       Джотаро почему-то хочется, чтобы они с Какёином сегодня не пересеклись, а еще хочется, чтобы все-таки это произошло. И он возвращается домой шагом медленнее обычного, нехотя открывает дверь и направляется к лифту. Жмет кнопку. И слышит звук домофона и открывающейся двери. Зашедший приостанавливается у двери, однако затем все же подходит к лифту, встав чуть подальше, сзади от Джотаро. Куджо точно знает, кто стоит за его спиной.       Лифт открывается, и они вместе заходят. Пузатые круглые кнопки сидят на стене по левую сторону, и разрисованная красками всех цветов рука, о которой сегодня вспоминал морской биолог, тянется и нажимает номера двух необходимых этажей. Серьги-вишни при этом волнительно подпрыгивают. Лицо скрыто за холстом восемнадцать на двадцать четыре дюйма. Тишина. Джотаро очень хочется хотя бы едва-едва прикоснуться к плечу стоящего рядом, но он понимает: нельзя. Он напугает художника. Потому что только вчера он всё ему рассказал.       Двери лифта открываются, и красноволосый студент выходит, все еще пряча лицо за своей работой. Куджо остается в лифте.       Нориаки задерживается у дверей, медлит, сжимая ключи в руках.       Оборачивается.       Но лифт уже закрылся.