Красный глиняный горшок

      Как ни странно, для Какёина когда-то ненавистный Джотаро стал, наверное, человеком, с которым он теперь контактировал больше всех. По крайней мере, они здоровались каждый день и обменивались парой дежурных фраз, если ехали в лифте вместе. Странный разговор в квартире Нориаки заложил в душе обоих юношей семена не поддающейся объяснению симпатии: они чувствовали себя комфортно в компании друг друга, с чем каждый из них сталкивался довольно редко. Избегающий общества Джотаро Куджо и отвернутый этим же обществом Нориаки Какёин неплохо поладили.       Художник даже стал снова придерживать дверь подъезда морскому биологу, а последний выражал свое расположение тем, что иногда задерживал лифт, дабы дождаться внезапно зашедшего в подъезд соседа. И все, вроде, вернулось на круги своя, и все хорошо. Кроме одного.       Нарушенной внутренней гармонии Какёина.       Теперь он начал находить Джотаро «художественно-привлекательным». И это не давало ему покоя.       Нориаки хотелось рисовать этого бестактного молчаливого парня.       Не то чтобы это было одержимостью. Просто наброски получались сами собой: на парах, за завтраком, когда под рукой валялся скетчбук, вечером, когда Какёин занимался наработкой очередных референсов. Неаккуратные беспорядочные линии в какой-то момент вдруг складывались в знакомый грубый и равнодушный профиль, чуть прищуренные глаза с нечитаемым взглядом, не привыкшую к улыбке линию губ. Серебристо-черные следы карандаша преобразовывались в изображение чужих рук, шеи, очертаний волос. Какое-то наваждение. Голубой карандаш неизменно стремился воссоздать выражение бирюзовых глаз, и иногда это конкретно так раздражало. Это было непривычным. Обычно интерес к модели у Нориаки проходил дня за два-три, но вот это продолжалось уже неделю. И сбивало с толку. Морочило голову.       Было неловко пытаться в очередной раз мельком взглянуть на Джотаро, пока они стоят рядом, и натыкаться на встречный взгляд. «Он-то чего смотрит? — сетовал Какёин. — Я по делу, а ему зачем? Мешает». Нориаки спешил отвернуться, упустив при этом из виду улыбку Куджо, которая затрагивала лишь уголки губ.       Такое немногословное общение у них длилось неделю после нормального знакомства.       Итак, воскресенье у Какёина, как у любого уважающего себя студента, проходило за двумя вещами: сон и еда. Иногда удавалось еще что-то почитать, посмотреть, послушать или порисовать, но чаще он даже не поднимался с кровати более двух раз за день. Учебная неделя вкупе со своими бесконечными тревогами, дедлайнами и потрясениями, казалось, высасывала из парня всю душу, но тем не менее он не задумывался о том, чтобы бросить университет. Как ни крути, Академия Искусств для него была местом не «про людей», а про общение с Искусством. Поэтому он не жалел о том, что выкладывался на полную в учебное время. Что ж, «пассивное» воскресенье было жертвой во имя Искусства.       Вечером он отмокал в ванне, параллельно медитируя. Так открывались новые грани вдохновения. Прекрасное средство для душевного равновесия, неприлично сильно нарушенного за последнюю неделю злосчастным Джотаро Куджо.       И потому, когда очередной воскресно-вечерний сеанс релаксации был прерван звонком в дверь, у Какёина произошла личная трагедия. Во-первых, очевидно, это был не кто иной, как Джотаро собственной персоной: только морской биолог из знакомых знал его адрес, ну, конечно, еще домоправитель. Однако сейчас восемь вечера, а значит — точно не последний. Таким образом из крайне скромного количества вариантов остается один, идеально подходящий. За дверью ждала персональная головная боль Какёина Нориаки.       — Какёин, ты ведь дома? — донесся негромкий уверенный голос с лестничной площадки после звонка и стука. — В твоей комнате горел свет.       — Да дома я, дома, — неслышно для пришедшего пробурчал художник, выбираясь из ванны. — Иду! — чуть громче добавил он.       Поправляя на ходу полотенце, завязанное на бедрах, Какёин спешно продвигался к двери. Идти, правда, не очень хотелось. Ну, он просто надеялся, что на этот раз Куджо не будет странно молчать с цветком в руках на пороге. Уже будет неплохо.       — Джотаро, что стряслось? — заговорил наконец Нориаки, подойдя к двери. — Решил заглянуть на чай вечером? — он оперся о стену, скрестив руки на груди.       По ту сторону двери на некоторое время воцарилось молчание.       — Джотаро?       — Ты… не выйдешь? — слегка озадаченно поинтересовался гость. — Что-то случилось?       — Ничего, я просто в процессе принятия ванны, — Какёин усмехнулся. — Извини. У меня все в порядке.       — Ясно, — последовал какой-то чересчур серьезный ответ. — Мы можем сходить на кофе. Сегодня ведь выходной.       Настало время художника молчать.       — Какёин?       — Нориаки, — тут же отозвался парень, машинально поправив. — Но ведь уже поздно? — вопрос звучал неуверенно. Хотелось как-то выкрутиться. Идти решительно не хотелось.       — Все нормальные люди в восемь вечера только начинают свои прогулки по выходным, — стальная твердость голоса.       — Но я в душе?       — Я могу подождать еще десять минут.       — Десять?! Джотаро! Укладка волос занимает минимум пятнадцать.       — Я могу подождать пятнадцать, — Куджо уже не собирался отступать.       — Я не… — Какёин замялся.       — Через пятнадцать минут у входа в подъезд, — отрезал морской биолог.       И звук удаляющихся шагов.       — Джотаро! — едва ли не заорал Нориаки, стремительно хватаясь за ручку двери и высовывая голову на площадку. — Хотя бы двадцать!       Джотаро обернулся.       Всегда идеально уложенные, а теперь влажные, прилипшие к шее и ко лбу красные волосы художника выглядели забавно. Он был похож… на мокрую лису? «Подходящее сравнение», — отметил сам у себя в голове Куджо.       — Двадцать, — он усмехнулся, глядя на слишком уж негодующее лицо Какёина. Последний вроде как даже расслабился и благодарно улыбнулся.       — Хорошо.       Дверь закрылась.       «Что ж, ладно. Я и правда давно не выходил никуда. Месяца… три? — художник вздохнул, прислоняясь к стене. — Может, и стоит сходить. Только все… как-то уж слишком внезапно».       Он поспешил в ванную.