Доверьтесь архивистам!

— Б-ва, — этот тихий лепет и дёрганье за лацкан заставило приоткрыть глаза и обратить внимание на бухнувшийся на живот комочек. Уголки губ приподнялись в тёплой улыбке: — Ну, добрый вечер. И зачем же ты меня разбудила? — рука сама собой потянулась к мягким светлым волосикам. Малышка более требовательно потянула за лацкан, на что Руни тихо засмеялся и, обняв сестрёнку, наконец встал с кресла, на котором развалился пару часов назад. Тихий смех раздался в квартирке вновь, стоило Ливе крепко сжать в кулачках чёрные с пепельными «нитями» волосы брата. «Цепкая какая, — фыркнул Руни, аккуратно вытаскивая пряди. — Упрямая. И ноет, когда ей не нравится каша. И в кого же такая уродилась, интересно?» — Пожалуйста, только не говори, что ты в тётю пошла характером, — взмолился мужчина, ткнувшись носом в лоб сестрёнки. — Я не переживу такого предательства! — Тётя? — та склонила голову набок, похлопала глазами. — Тётя пи'ти? — Нет, тётя не придёт, — Руни поставил девчушку на подоконник, обнимая её; уже тише прошептал. — И слава Мерлину. — Ме'лин? Ме'лин 'то? — Кто такой Мерлин? — Мм! — Лива с энтузиазмом закивала головой. Руни только тихо хмыкнул. Для своего года и восьми месяцев Лива знала предостаточно слов, но говорила крайне редко и предпочитала обходиться короткими предложениями. Мужчина, однако, был вполне спокоен: немолодая уже мать троих детей, жившая в соседнем доме, объяснила, что все дети растут по-своему. Ну, что ж, по-своему так по-своему. — Ме'лин 'то? — требовательно переспросила Лива, обернувшись и дëрнув за лацкан. Руни только фыркнул на такое нетерпение и со вздохом начал: — Ладно, расскажу. Кхм... Когда-то давно, так давно, что помнят эти времена лишь горы, Британией правил король Артур. И был у него советник и наставник...

***

Декабрь был сложным месяцем для архивиста. Требовалось составить описи, тысячу раз перепроверить наличие документов и приложений к ним, постоянно курсировать между Архивом и Отделом Тайн для сверки дат на воспоминаниях-пророчествах и в протоколах, в записках. Быстро и сосредоточенно рассовать папки по местам, что-то переложить в соответствии с нумерацией (иногда приходилось идти в другой конец помещения, а то и в другую комнату со стеллажами). Ох, а ещё всякие неважные и с истëкшими сроками документы подготовить к уничтожению, провести уборку, узнать о состоянии архивного помещения, отбрехиваться от надоедливых сотрудников «с верхних уровней», в конце-то концов! Нет, не можно подсунуть это сюда, уже всë списано, раньше надо было приносить, спросите мистера Чериша! «Ей-Мерлин, как бараны о забор», — с тяжëлым вздохом Руни бухнулся на стул и спрятал лицо в ладонях. За сегодняшнее утро то ли пятнадцать, то ли восемнадцать служащих пришли, переминаясь на пороге и теребя бумажки, прося и угрожая — кто-то из особо нервных почти хватался за палочку, но каждый бывал безжалостно остановлен ледяным: «Шестнадцатое правило поведения в архивах, уважаемые». «А самых настырных ткнём носом в эти правила поведения», — пальцы мягко погладили кобуру на бедре. Сосновая палочка при случае легко ложилась в руку; сейчас её ядро отозвалось теплом. Этот жест, ответная реакция (пусть и волшебной палочки) частенько помогали справиться с путаницей в голове. Обеденный перерыв — сорок минут затишья перед тем, как кто-то из сотрудников постучится вновь. Добавит ещё больше головной боли, ещё дольше заставит поражаться чьей-то глупости или простой невнимательности. «Хопкинс, вот нужен тебе был этот пятидневный отпуск?» Руни вздохнул, выуживая из ящика судочек с обедом. Конечно, нужен был: некстати приболели племянники, и Ньюту пришлось ненадолго вернуться в Портсмут. «А его сестра — занятая женщина, на семинар какой-то в Испанию уехала. Дети без присмотра почти... Так, прекрати думать о ерунде». Руни покачал головой: подумать о коллеге и понять его проблему было делом хорошим, но это не решит того, что пахать ему в эти сутки за двоих, пока не вызовут замену. «Пора бы пресекать такое к себе отношение».

***

— Ну я ему и говорю, что активность магических вспышек никак не связана со сторонниками Сами-Знаете-Кого, — голос друга звучал хрипло и устало. — Мерлин, Грань в праздники истончается, вот и захаживают... некоторые. А он заладил: «Это они, это они!» А кто «они», позвольте уточнить? После друг мученически застонал и уронил голову на сложенные руки. Руни фыркнул, отхлебнув кофе: — Да идиот этот Людо, Майкл, ты ж понимаешь. Тем более позволяет себе иногда стаканчик на рабочем месте, — и пробормотал уже тише. — А это нарушение с пятого по восьмой и пятнадцатого запретов Устава Министерства, а там ещё подпункты... — Остался бы в своих «Осах», разгрузил бы мне мозги, — послышалось бурчание. — Бабкины панталоны, и зачем я добреньким в тот день побыл, а? Скольманн только пожал плечами и подвинул ближе к другу кофе. Майкл Никсон частенько проявлял дружелюбие к новеньким, потерянным сотрудникам, о чём потом неизменно жалел. Руни, похоже, стал одним из редких исключений: самостоятельных и нередко находящих друзей в самых неожиданных ситуациях. Так, во всяком случае, у них с Кольтом произошло... — Ты, кстати, Рождество отмечать будешь? — Майкл спросил вроде невзначай, а Руни нахмурился. Без родителей Рождество будет... не таким. В этот раз — без смеха мамы и всяких шуточных заклинаний, которые отец показывал Ливе, тогда ещё совсем крохотной. Без семьи Бэрбанкс (добрых знакомых), переехавшей в Уэльс, подальше от Пожирателей. Возможно, не будет праздничного ужина — из всего семейного арсенала Руни умел готовить только несколько блюд. Он сам, в принципе, мог обойтись и без Рождества. Но... маленькая Лива не могла. Ей не было даже двух лет, и ей нужно было это Рождество. Она понимала, что мама с папой больше не придут. «Но старший брат всё ещё здесь, — вздохнул Скольманн, одним глотком добивая кофе. — И он любит её. А значит, хотя бы ради сестрёнки...» — Ну, может, дождик повешу и ёлочку небольшую куплю.

***

— Д'ацать 'тоёе, — оповестила сестрёнка, когда Руни перешагнул порог квартирки. Ответом ей стал добрый смешок и объятия брата: — Неужели считаешь? — молодой мужчина никогда не мог удержаться от того, чтобы не ткнуть сестрёнку в нос: она всегда так мило морщилась и сопела! Вот и сейчас она насупилась и кивнула: — Угум. П-ваз'ник ско'ва, — Лива теперь встрепенулась и испытующе посмотрела на брата. — Ёйка бу'ди? «Будет», — но Руни не сказал этого: подхватил девчушку на руки и обнял, погладил по светлым волосам. Фыркнул смешливо и спросил: — Уже не терпится исколоть все пальцы? — Не, — Лива замотала головой. — Нихасю коё'ся. Но она к-гх... к-гх, — сморщила носик и выдала гордо, — квгхасивая! «М-да, тут топать и топать до правильной речи», — Руни выдохнул и отпустил сестрёнку: — Ну, раз красивую хочешь, тащи шарф с шапкой и пойдём выбирать.

***

В итоге небольшая квартира на Сток Ньюингтон Чёрч оказалась превращена в уголок хвойного запаха, подмигивающих гирляндочек и палочек корицы. Лива так и носилась с одной из них, иногда присаживалась где-то и нюхала, нюхала, пока Руни возился на кухоньке. Ширли Баклинг вертелась пёстрым весёлым ураганом то тут, то там; успевала пересказывать последние сплетни, помогая при этом с готовкой. — Значит, мистер Плам вновь рассорился с женой? — Руни даже не удивился: этот параноик каждые три-четыре месяца устраивал скандалы с женой-неврастеничкой. — Не просто рассорился, — мисс Баклинг тряхнула головой. — Мне подруга по гербологическому кружку шепнула, будто ушёл от неё к магле. Да и Дэни́ка подтверждает... — Это которая в «Книгомагии» через три улицы? — Она самая, милок! Ты присмотрись к ней, хорошенькая девочка... «Вот только эта девочка со мной в контрах, — вздохнул Руни, ставя пудинг в холодильник. — А я всего лишь придрался к условиям хранения книг». Требуемое Дэника, конечно, продавала ему, но всегда с таким видом, будто одолжение делала. В магазинчике, однако, в последний год стало чище и светлее, может, и правда к совету прислу... — Нет, Лива, не пей! — мужчина едва успел вырвать из цепких ручонок ковшик с горячим вином. Девчушка вскрикнула от неожиданности и обиды, а Руни облегчённо выдохнул. Ширли Баклинг хихикнула: — Что, милок, будущий глинтвейн спасён? — Спасён, — Скольманн чуть виновато посмотрел на расстроенную сестрёнку. Видит Мерлин, ему никогда не хотелось её расстраивать, и не будь он таким заботливым, точно бы разбаловал. «Но это мой долг старшего брата — воспитывать и защищать. И никакого баловства». Раньше можно было позволить себе некоторую небрежность: когда мама кружилась возле малышки, когда отец улыбался, разрешая крохотной ручке хватать его пальцы. «Раньше было раньше. А сейчас мне надо объяснить Ливе, почему я запретил». Сестрёнка, однако, и не думала долго расстраиваться — наклонила голову, аки птенчик, и вопросила, шмыгнув носом: — Гйи.. ги'вейнь? Ги'вейнь сьто? Посьиму мне низя? «Удивительно нормальные и логичные вопросы. Но так с ней даже проще». — Понимаешь, — Руни присел на корточки, — этот глинтвейн... он для больших. Для таких больших, как я. — А я па'кха майенькая? — Лива снова нахмурилась, но уже не обиженно, а скорее задумчиво. Мужчина кивнул: — Да, верно, ты пока очень маленькая. Если бы ты выпила это сейчас, то тебе было бы горячо и нехорошо. — Ни льюбью, када мне нихаясё, — покачала головой Лива и тут же кивнула. — Нибуду пить. А сок бу'ди? Висьнёфы? Где-то в стороне рассмеялась Ширли Баклинг, доходила в духовке небольшая курочка, мигали гирляндочки, а Руни удивлённо смотрел на сестрёнку. Та улыбалась широко и довольно. — Вишнёвый, потому что на глинтвейн похож? — послышался усталый вздох. — Дя! — последовал гордый ответ. Было двадцать четвёртое декабря, пять часов вечера.

***

— Да всё готово уже, мисс Баклинг, — Руни тщетно пытался успокоить суетливую волшебницу: той всё казалось, что они не успевают, что нужно что-то переделать, что какая-то мелочь забыта. — Мисс Баклинг, я не страдаю рассеянностью, — Руни почти насильно усадил старушку в кресло и подал ей стакан виски. Та вздохнула; прищурившись, поймала огонёк гирлянды, мигнувший и дрогнувший в глубине янтарного напитка. — Огденский? — «Гордон и Макфейл», — Скольманн фыркнул и покачал головой. — Я не дам вам заливаться нашей отравой, даже если придётся пожертвовать своей зарплатой. Ширли Баклинг коротко, чуть визгливо рассмеялась: — Не ценишь ты наше, магическое, милок. — Почему же, ценю, но алкоголь у нас мерзкий. Кто вообще пьёт зелёный рыбный эль, вот скажите мне, мисс Баклинг? Задорный смех стал ответом. И потекло неспешное обсуждение. Говорили старушка и мужчина о многом: о напитках, о снегопадах, об артефакторике и рунах, об истончающейся Грани и захаживающих из иного мира гостях. Мисс Баклинг, понизив голос, сообщила с тревогой: — Руни, милок, жди фестралов. Лива их тоже увидит. Вы смотрели на смерть, вы осознали её и не боитесь. За это, — волшебница подмигнула, — награда. — Скажете тоже, мисс Баклинг, — Скольманн отмахнулся, отпив глинтвейн, а сам задумался. Сам он уже видел их издалека — тощие крылатые тени, прогуливающиеся по крышам домов. Наблюдающие за жизнью ничего не подозревающих маглов и волшебников. Отстранённые и спокойные; Руни уже попривык к такому их присутствию, но вот Лива (если подтвердится худшее) могла и испугаться острых клыков и белых глаз. «Фестрал, конечно, вряд ли цапнет ребёнка, но надо быть готовым ко всему». До Рождества всего несколько часов, и гости из другого мира подойдут совсем близко. Маленькая рука дёрнула за рукав. Лива стояла рядом со стулом и, увидев вопросительный взгляд брата, пробормотала: — Фесьял 'то? —... Надеюсь, сегодня ты их не увидишь.

***

«Десять часов». Лива задремала, свернувшись клубочком в кресле, Ширли Баклинг убежала к подругам, а Руни решил занять себя чтением. Мысли, однако, то и дело возвращались то к работе и коллегам, то к словам старушки о фестралах. «А сколько наших увидят фестралов в это Рождество? Единицы осмелеют, чтобы подойти и коснуться», — этот год был тяжёлым для всех. Много смертей, много боли и слёз. Дети, взрослые, старики... даже маглы. Полукровки и маглорождённые не оправятся долго. Древние «тёмные» семьи прячутся по поместьям. Улицы всё ещё пропитаны страхом. Дети всё ещё ходят, прижимаясь к родителям. Профессором зельеварения в Хогвартсе стал человек, не пойми кому служивший. «Всё в этой жизни перепуталось, спасибо Поттерам». Он видел тела, ему пересказывали авроры, он сам мог представить, как это произошло. Что мешало Джеймсу захватить с собой палочку? Задержать Волан-де-Морта хоть ненадолго? «Джеймс, каким местом ты слушал на инструктажах в Аврорате?» Что мешало Лили уйти вместе с ребёнком? Что мешало ей спрятать ребёнка и помочь? Что? И таких «что?» десятки, и ни на одно нет ответа. «Волан-де-Морт, чтоб ты чаем подавился на том свете!» Знакомые часто ругали его за то, как легко про́клятое имя слетает с его губ. Руни не обращал внимания, а под конец — злился. Как, оказывается, много суеверных трусов. «Обезличивание — вот что подкармливает страх». Этот Волан-де-Морт — не инфернальная сущность, не монстр из сказок или необъяснимое явление. «Он такой же человек. Да, страшный и сильный, сотворивший много кошмарного, но человек». Потому и нет смысла в том запрете на произношение имени. Руни вздохнул и закрыл толстенный «Словарь рун»: сейчас чтение всё равно не пойдёт, а рунами лучше вообще заняться в зимний отпуск, когда с сестрёнкой сгоняет в родную Норвегию. «Да, так и сделаю», — кивнул мужчина, подкладывая себе салат. Была половина двенадцатого. Что-то стукнуло и пробежало по крыше. Лива шевельнулась и села, сонно хлопая глазами. Руни же стоял с палочкой наизготовку посреди кухни-гостиной; настороженно смотрел в потолок, поглядывал на окно и медленно, кругами обходил квартирку. Сосна успокаивала, а волчье ядро покусывало, требовало действий. «Будем делать всё тихо и не торопясь». Руни добрался до окна, глянул наружу. Выдох сам прорвался сквозь стиснутые зубы. «Это он». Чёрный конь-скелет стоял снаружи, изредка хлопая кожистыми крыльями и глядя вверх, прямо в окно квартирки. Вот раскрыл пасть, полную острых зубов, прокричал — и крик этот, приглушённый стеклом и снегом, звучал заунывно и зазывающе. Мужчина вздрогнул. «Спуститься или нет?» Руни никогда ещё не приходилось принимать сиюминутных решений. Но фестрал прокричал снова, ещё более уныло и просяще. «Хорошо. Если ты так хочешь, мы подойдём».

***

Худшее подтвердилось: Лива возилась в руках и в немом изумлении смотрела прямо на чёрного коня. Тот будто бы развеселился; шумно захрапел и подошёл. Руни сглотнул и, устроив Ливу поудобнее, протянул руку. Фестрал не пах ничем. Ни сеном, ни травой, ни шерстью. Ощущалась под ладонью подрагивающая кожа; тихие, с присвистом, выдохи прохладой касались щёк и волос; тонкая призрачно-серая грива казалась шёлковой. Лива тоже касалась страшной морды; вдруг осмелев, схватила за ухо и потянула. Фестрал возмущённо рыкнул и отдёрнулся, прошипел что-то. Руни хмыкнул. «Не особо и жуткий, на обычную лошадь похож». Кольнуло от чёрной кожи чем-то знакомым. Рука остановилась, сам Скольманн замер в неверии. — Пап? Мам? — неуверенно спросил он. Лива издала недоумённый звук. Фестрал лишь фыркнул и уткнулся узкой мордой в плечо, нежно разворошил острыми зубами светлые волосы сестрёнки. Так сделала бы мама. «Мёртвых могут принести крылья», — только теперь это стало понятным. Души могут прицепиться к фестралу, а те доставят их за Грань, когда она не тоньше волоса. Таково старинное северное поверье, внезапно оказавшееся правдой. — Я скучаю, — Руни прижался, обвил свободной рукой тощую конскую шею. Слёзы он упрямо смаргивал, а вот Лива сдерживаться не собиралась: шмыгала и хлюпала носом. Фестрал вздыхал, тёрся головой о плечи, волосы, прихватывал аккуратно их длинные пряди. «Смерть — не повод грустить». Но это он скажет себе потом. Сейчас он хотел ненадолго забыть того строгого архивиста и побыть заботливым братом и любящим скорбящим сыном. Кружился снег, пахло елью, индейкой и свечами, люди веселились и отмечали Рождество. А на улице смотрели на фейерверки трое: девчушка в сбитой набекрень шапке, молодой мужчина со слезами с льдисто-голубых глазах да тощий чёрный конь, друг смерти и мудрости.