Сгорай

Хранитель позитива хлебнул воздуха — жадно, залпом чем побольше, словно впервые, вмазал кулаком наотмашь, дёрнулся судорожно, попытался перекатиться и уйти от нападающего, как он помнил, врага. Руки уже свободны, он разорвал путы как только смог, лишь нижняя часть тела стянута тонкой цепью да ещё каким-то шнуром. — Ах! Сильвер, помогай, держи его, держи! Вырвался! Не помогло видимо… Дрим крякнул от того, как его сдавило двойным весом — кто-то прижал к полу, словно бетонной плитой, он распахнул глаза шире, наконец-то пришедшим в норму зрением разбирая, что он нигде в другом месте, как дома, и судя по оранжевой бандане, щекочущей нос, именно Слеш лежит сейчас на нём сверху. Моргнул растерянно: — А как же… а где же… Вирус и эта ещё… зелёная. — Врёт опять? — Да наверное. Не отпускай. Сейчас скрутим, я чем связать принесу, видел там нити Эррора в столовой, они крепкие, должны удержать. Дрим шипит от того, что ему крутят руки: — Х-хй-сь, нет, не надо, вы чего? Сильвер! Да что с вами? Мы же только что вместе Мультиверс выручали, что случилось? Почему я вдруг тут и связан? — если руки не дёргать, то и давят меньше. — Что случилось? Я почему-то ничего не помню. — Ты на меня напал, — это отозвался Блуберри, сидящий в углу и прижимающий к себе босые, покрытые шрамами ниже колен ноги. — О, звёзды, Блу, что с тобой случилось, когда это, кто тебя так?! Блу наклоняет голову к плечу: — Это? Или это? — проводит здоровой ладонью по криво немного срощенным берцовым костям, а потом и по надтреснутому предплечью. — Это ты, а это… звери постарались. Дрим булькнул что-то, опустив голову и захлебнувшись собственной магией: — Не помню… — побледнел, пытаясь об пол потереть лицо. — Вообще ничего не помню. Это… это наверное он, тот второй, что-то со мной сделал, я… мне так жаль, я… — он поднял глаза, с комом в горле разглядывая страшные неровные шрамы, его замутило. — Это же… насколько должно было быть ужасно, что даже у Инка вышло так криво срастить? Может… может попробую я? — Это правда он? — пошатнулся над ним в сомнении Слеш, больно давя плечом на ключицу. — Он снова, вроде, похож на себя. Возможно, вернулся? — Тогда выпусти его, — вдруг всхлипывает Блуберри не выдержав, подползая ближе. — Выпусти его наконец, да, мне кажется, это и правда Дрим. Настоящий. Ох, как же я рад, я думал, он уже не вернётся, думал, он просто сошёл с ума. Навсегда… — слёзы катятся по измазанным щекам. Дрим и сам не выдерживает, от щемящих густых чувств давит душу, магия сама вытекает солёной водой из глазниц: — Ох Блу, не плачь, я тут, всё хорошо же, я всё исправлю, я всё скрою. Я почти уверен, что у меня выйдет. Моя магия справится с этим. Только не плачь. — Пусти же его! — Ох, ладно, только… будь аккуратно, пожалуйста, вдруг врёт, — растерянное и тихое. Слеш поднимается с опаской, отступает в сторону, Дрим поднимает руки, замечая как искрит у того на кончиках пальцев магия, грозя сорваться откуда огненным смерчем, воздух трещит напряжением и недоверием: — Всё хорошо, Слеш, это правда я. Я только помогу ему, полечу, — и Блу, что кинулся в объятия и обдал яблоко души облегчением и счастьем. — Давай руку, — перебитое предплечье в ладонях, мягкий свет и тепло, трещины и кусочки восстанавливающейся на глазах кости. — Так-то лучше. А теперь ноги, — и опять выверенная порция зелёной заживляющей магии. Затягиваются, ровно, хорошо. Прекрасно. — Это всё? — Всё, — кивает Блу облегчённо, благодарно при этом улыбаясь, гладя руками по снова ровным костям ниже колен. — А у тебя что? А, Слеш? Покажешь? — заглядывает Дрим в разномастные глаза, наконец замечая, что они больше не сверлят недоверием и сомнением. — У меня? — переспрашивают спустя несколько секунд удивлённо, глупо моргая. — Ничего, я не ранен совсем. А чего ты спрашиваешь? — Тогда Сильвер? — Нет, — мнётся тот, качает головой. Дрим хмурится, морщит нос и жуёт губы: — Но откуда же, я же чувствую… боль и отчаяние и… — он выпутал ноги окончательно с верёвок и цепей и поднялся, вертя головой. — Неужели Инк ранен? Почему не сказали? — Так нет же, Инк и Эррор не вернулись даже ещё, так же как и… — Тогда тут есть кто-то ещё, — перебил Позитивный. В груди жало, воздух наполнен болью и смирившимся отчаянием, а ещё слабой надеждой, за которую и получается зацепиться. Шаг за шагом, словно ищейка, по полупрозрачной ниточке, мимо пустых неинтересных комнат… к своей спальне. Спальне? Что за шутки? Кому пришло в голову завалиться в дом к звёздным раненому и спрятаться в спальне, что за глупость? Глазницы округлились от узнавания. — Кросс? — обоняние наконец резанул знакомый запах привычного спокойствия души, смешанный и до неузнаваемости перебитый тихой почти уже паникой и горечью. Дрим кинулся к кровати, возле которой расплывалось тёмное наполовину успевшее превратиться в пыль пятно, всхлипнул, не зная за что хвататься первым — смертельных ран видно не было, только неприродные изгибы выдавали переломы и травмы под одеждой, да ещё пропитавшая её потерянная магия… пугала. Той было слишком много. — Ох, звёзды, помогите мне… пусть будет не слишком поздно! — он откинул руку в когда-то белом плаще в сторону, переворачивая безвольное тело на спину, охнул и дрожащими руками принялся заворачивать то, что когда-то было свитером к горлу. Сплошные порезы, будто прокатали по шинковке: грубые колотые и длинные резаные, трещинки и сломленные края ложных рёбер, из которых сочится ещё загустевшая почти не живая магия. Отливающая золотым слеза капнула на белую треснутую кость, руки, моментом освободившиеся от перчаток, легли дрожащим одеялом на испачканное солнечное сплетение: — Ну же, держись, милый… — тихий шёпот, и упереться лбом в израненные кости, попытаться накрыть собой, для как можно большей площади контакта — вот так, щека, ладони, губы — даже с глазниц вместе со слезами струится исцеляющая магия, вместе с тихими молитвами впитывается в бледную от потерянной магии кость. — Только живи, только не оставляй меня тут одного… Тихая дрожь в почти сухих костях, судорога, прокатившаяся по телу. Измазанные тёмной магией руки раздирают нещадно одежду, чтобы добраться всё к новым и новым сломам и повреждениям. Исправить, помочь, вылечить: — Что же они с тобой сделали, за что, за что же так… — болезненный шёпот, почти всхлипывания, золотые слёзы на мелованных скулах, порция за порцией собственная магия вливается в дрожащее тело: — Только не отвергай её, прошу тебя, будь со мной, останься, борись, бери, — от резкого упадка уровня сил кружится голова, всё равно, лишь бы получилось вернуть. — Кросс, я прошу тебя, прошу… — …солнышко… Дрим поднял заплаканные глаза — вверх, к подушкам, к бледному почти серому лицу, на котором даже привычно красный кривой шрамик тускнел сейчас синюшной пугающей молнией, и упал возле кровати на колени, ладонями обнимая родное такое любимое лицо и покрывая его мелкими поцелуями, кажется, не пропуская ни сантиметра: — Ох, жив, Кросс, Кросси, как же напугал, я… чуть с ума не сошел, я думал ты… — Наконец свободен, — перебили со слабой улыбкой и провели по щеке рукой. — Сам по себе? Качают головой едва-едва: — Не сам. Теперь весь для тебя, полностью весь, весь без остатка. Дрим всхлипнул, зарываясь лицом в остатки пропитанной засохшей магией одежды, впитывая щемящее чувство любви и бесконечной нежности к себе и отражая его, зеркаля, приумножая, вплетая в ответный посыл своё «спасибо», «люблю» и «единственный», что полупрозрачным глиттером припорошило сладкий пирог эмоций, сжал слабые пальцы и хлюпнул в пахнущий пылью шейный позвонок, перебирая кончиками фаланг сколы, отыскивая трещинки и даже надломленный кончик мизинца: — Я полечу, я помогу, я исправлю… — тихий шепот вместо признаний в любви. — Лучше обними, — усталый, но счастливый голос в ответ. И шум бьющейся посуды и грохота огненных шаров за дверью: — Да пошли они… — ворчит, только глубже утыкаясь влажной носовой косточкой в шею Кросса Дрим, плотнее оплетая руками и прижимаясь к нему всем телом. — Иди сюда… … — А ну, иди сюда!!! — рычит Слеш, накручивая на кисть край золотого плаща и снова формируя на ладони мелкий файербол. — Иди и скажи, что во имя создателей это было?! Какого хрена ты выбрасываешь меня посреди битвы с поля боя и остаёшься со всем разбираться сам?! Посмотри на себя, бешеная солнечная ворона! На что ты похож?! Лицо в крови, крыло сломано… — Ох, так ты пережива-аешь за меня, Искорка, — тянут гласные, почти что выписывая голосом трели и тут же перестают вырываться, врезаются грудью, туша собой сгусток пламени, от которого ткань шипит и обугливается, а кончик синтетического шарфа скручивается и течёт каплями на ноги. — А я думал, злишься. — Злюсь! Ещё как злюсь! — шипит Слеш, приподнимаясь на пальчиках и запрокидывая голову, чтобы с вызовом взглянуть в наглые глаза: яркий огонь и красное разжаренное пламя, зрачок, что снова расплывается колючим краем в виде маленького резьблённого солнца. — Как ты мог просто взять и вытолкнуть меня домой! Надо было вернуться или подождать пока помогу Блу и шагну обратно! Не закрывать портал сразу же! Я не бесполезный! Я мог бы помочь! Вечно ты меня недооцениваешь! Ты… — Не прав… — курлычут в макушку, перехватывая кулаки, что молотят в грудь. — Ценю и берегу, а не недооцениваю. — Было бы ещё чего беречь, — ворчат уже тише, пальцами впиваясь в пропаленную и рваную в некоторых местах одежду. — Конечно же было бы, глупый… — в грудь ударяет жаром, от обнимающих сзади рук лопатки обжигает температурой. — Было и есть. Ты — самое дорогое, что есть. Что есть у меня, и что есть в мире. И ты знаешь, что я так думаю, ты видишь это, я прав? Да-а, прав, видишь, чувствуешь. И знаешь, чего я от тебя хочу, сейчас и вообще. Не злись на меня, маленькая любимая Саламандра… — лицу жарко, как жарко и тазовым костям, которые подхватили вдруг руками и дёрнули вверх, усаживая практически на себя, нивелируя разницу в росте, подсадили, уткнули подбородком в губы и прикусили: — Ты мне обещал, Слеш. Обещал себя. И так и не отдал. За тобой должок. А я — жадный, возьму с процентами… — опаляют касаниями кипящей на языке магии, греют, жарят собой. — Мой… — шуршащие полотна крыльев над головой: одно погнутое и кривое у основания. Надо бы дать ему немного, поживить чувствами, подпитать, пусть бы подлечил, поправил… — Ах… — пальцы на изогнутой длинной шее, на жгущих, словно лава симфизах, подбирающие испаряющиеся в воздух капли, клубы пара от одежды, что едва ли не прикипает к костям, высушенная до хрустящего чужой солнечной горячей магией, магмой, бегущей по костной ткани. Поцелуи на шее, по краю лица. — …твой, Дрим, твой… м-мф-ф, бери. Забирай свой должок… — ноги кольцом на жарких подвздошных, ладони, что уже потянулись и наслепо шарят под рёбрами, ловят убегающую озорно душу, запрокинутая голова и прикрытые в наслаждении глаза. И чужой смех, что толкается в висок после пробившегося сквозь слух навязчивого покашливания. — Кх-м, — мнется на одном месте Сильвер, заступая собой заглядывающего круглыми глазницами на происходящее Блуберри. — А можно меня отпустить домой, прежде чем… э-эм, будет произведена оплата? Я это, как бы, конечно знаю, что мой брат уже взрослый и всё такое, но заниматься сексом у меня на глазах это слишком! Даже для меня! Слеш утопает в оранжевом румянце, закрывая лицо ладонями. Крылатый щурит довольно глаза, обнимая его плотнее, хлопая крылом и открывая портал: — Погостишь немного у Свапов? — улыбается остро, и не выпуская из рук низенького монстра с фиолетовыми пятнышками на щеках, толкает в спину не только кивнувшего согласно Сильвера, но и Блу, что усиленно делает вид будто его это не касается, пытаясь остаться. — Э нет, дружок, кому-кому, а тебе-то точно ещё рано просвещаться в таких темах, найди себе другого учителя, любопытная сорока. Переливчатый смех и обиженное сопение. И звук закрывающегося портала. Вот теперь можно наконец и открыть глаза, уже не стыдно. Они уже одни. — На чём мы остановились? — урчащий медовый тенор и парализующие своей безумной красотой глаза. — Я собирался тебя поцеловать, — шепчет Слеш, потеряв возможность говорить и думать. — Ах, поцелуй это немного не туда, стеснительная искорка, ты, мне кажется, тянулся не к губам, а к душе. Хочешь меня? — внезапный вопрос, слишком резкий переход, слишком много желания и страсти в ударившей в голову волне эмоций. — Дрим! Пожалуйста замолчи, — кости дрожат в предвкушении и вожделении, кости мокнут, покрываются мелкой росой от волнения и желания, как и поджимаются пальчики на ногах от нетерпения и пылкой жажды. — Как скажешь, моя маленькая нежная Саламандра, всё как только пожелаешь. — Правда? — пыхтит Слеш в ушное отверстие, вжимаясь грудью плотнее в разгорающееся в Крылатом пламя. — Ну тогда снимай эти ненужные остатки одежды и ложись на спину. Дрим вспыхнул огненным смерчем, на секунду из высокого монстра превратившись в ослепляющий своей яркостью факел, кинул взглядом на потрескивающее от температуры и покрывающееся трещинами дерево паркета: — С удовольствием. Вот только не тут, — улыбнулся, обнимая прохладное по сравнению с ним тело, прижимая то к себе плотнее. — Не хочется нечаянно сжечь маленького себя, особенно, когда он наконец поймал своё счастье, — хохотнул в повлажневшую шею и попятился в открытый беззвучно портал, уже через короткую секунду оседая плавно на оплавленную песочно-стеклянную крошку и опрокидываясь на спину весь в саже и пепле от сожжённой до тла одежды: — Весь твой… — простонал, а не сказал, улёгся, пошуршав немного крыльями и достал душу. — Ах… — Слеш выдохнул тихо от вида яркого яблока в чужих руках, протянул ладони, утопая взглядом в казалось выгоревших начисто глазах — чистый свет, ничего больше: расплавленное золото одного и кровавая магма второго, символ солнца, что пульсирует жаром, и душа, что жжёт пальцы похлеще расплавленной вулканической породы: — Мой… — коснуться губами к пылающему плазмой сгустка жизни, обжечь язык и прикусить до чужого томного стона, и впиться пальцами, всё глубже и глубже погружая фаланги в пульсирующий сумасшедшей энергией жар его души — словно сотни солнечных бликов сотканных воедино — горит, привлекает и слепит, сводит с ума. — Дри-им… — сухое рычание, и вот уже его переворачивают на лопатки, прижимают сверху, давят собой, накрывают крыльями, будто огненными парусами, маховые перья, трепещут на ветру, словно протуберанцы, два сияющих полотна распахиваются, заслоняя небо и заменяя своим искрением само солнце — его личное перистое облако света. Слеш ловит пальцами и целует кончики перьев, стискивает, гладит плоскость крыла, стонет от чувств, что льются на него прожигающим душу насквозь водопадом, откидывает голову: — Бери… — больше нет слов, ни одного, что бы отразило то, что он ощущает сейчас, что хочет, чего желает. Собственное перевёрнутое сердце уже дрожит влажным комком в ладонях, просит, кричит, скулит… или это скулит сам Слеш — без разницы, он потерялся в чувствах, потерялся в мыслях и потерялся в себе — он не на твёрдой превращённой в стекло от температуры тел почве, он тут — в жалящей солнечной яростью душе, что не пойми что напоминает своей формой больше: пылающее плазмой яблоко, или слепящее безумной яркостью солнце. Он в ней — утонул, растворился, растаял, как и его магия, что дрожит в иступлённом жаре, сливаясь с магией Крылатого, пульсирует в трансе, в блаженстве, в эйфории. Он в нём — в стонах, в непрекращающихся вслипах, в тянущемся одной нотой вое, в хрипах сорванного голоса, в чистом дыхании. Они едины. Вместе. Одно целое. Наконец. Два монстра лежат недвижимо в безжизненной красной пустоши, лишь тяжёлым хриплым дыханием привнося в мёртвую давно вселенную жизнь. «Люблю тебя больше жизни, маленькая огненная Саламандра» — шепчет один, а второй отвечает сипло: «А я не могу любить тебя больше жизни… ведь ты и есть теперь моя жизнь, сумасшедшая солнечная ворона» и тихий смешок елейного сладкого словно мёд тенора улетает в выжженное небо, а следом и детская считалочка, что путается словами с шорохом пальцев по стеклянной крошке: — Катилось яблоко по блюду… вновь тебя любить я буду… раз огонёк, два огонёк, три уголёк… попался.