Тишина меня убивает

      — Не бойся, — он шепчет в самое ухо, опаляет, проходит подушечкой пальцев по вене, которая пульсирует, даёт отчётливый знак жизни в хрупком теле, — Как бы я не хотел тебя, если сорвусь, я тебя сожру, — не выдерживает, прикусывает мочку губами, — У нас практически нет контроля, а с тобой я про него забуду вовсе.       Юнги сидит на нём, сжимает ткань его рубашки, часть кружева с воротника свисает в руке. Он чувствует как задницей упирается во что-то очень крепкое. И каждый вечер одно и тоже. Омега в его дворец попал ещё мальчишкой в десять лет. Известно, что самая чистая кровь у детей, она не имеет привкуса алкоголя и табака, а для людей, порой единственным выходом съесть хоть что-то и не умереть голодной смертью, было продать своего ребенка. Юнги не стал исключением лишь потому, что потерял папу слишком рано, а отчим, был слишком озабочен родными детьми. Чонгук жил один. По казалось бы типичному образу графа Дракулы, но один. Он увидел маленького омежку уже после покупки и подойдя к пятившемуся назад ребенку, который упёрся в стену, произнёс:       — Твоя комната на верхнем этаже, дверь её единственная в доме нежно-голубая, я прошу, лишь об одном, — он нагнулся, взглянул в детские глаза полные страха, — Не давай моему дому попасть в гробовую тишину, — Чонгук эту просьбу прошептал, но для Юнги она стала самой громкой и самой запоминающейся.       С тех пор в доме стало светло и тишина наступала лишь тогда, когда дом уходил в сон. Он учил Юнги правильно есть, учил одеваться, он научил омегу шить, играть на пианино, стрелять из лука, Чонгук научил его сидеть в седле, он рассказывал ему о книгах, временах, он стал для Мина всем. Даже тем, кто впервые его поцеловал. Ровно в шестнадцатый день рождения Юнги. Вжав в себя так, что омеге на секунду показалось, что его хотят защитить от всего мира, но при этом изо всех сил стараясь не сломать мир в руках.       — Г-граф…       — Нет, — он нервно усмехнулся, выдыхая в родные губы, — Не говори этим тоном, я умоляю тебя Юнги, иначе мне голову снесёт, — Чонгук отстранился слишком резко и взглянул так, что Мин вмиг себя обнажённым почувствовал, а через секунду исчез и пропал на неделю.       Вампирам нельзя спать с людьми. Это самая тяжёлая пытка для этих существ. В порыве страсти, не рассчитав силу, он мог просто напросто пережать кисть и сломать её. Чонгук себя долго от Юнги отгораживал с тех пор. Не разрешал как прежде так много находиться рядом, до тех пор, пока омега его не остановил и притянув за ворот, не поцеловал. Он позволил Чонгуку вжать его в стену, перетерпел боль в затылке, скрепил ноги на его пояснице.       — Ты единственный человек, ради которого я бы душу отдал, но стал таким же, — он шептал это с такой сильной обидой в голосе, что Юнги сам глотал ком, — Но я тебе наврежу, а быть таким как я не позволю, — он стену ударил, вмятину оставил, но ушёл.       Юнги не терял своей цели, никогда и не думал, потому что Чонгук всегда был для него всем. Всем и останется. Чонгук ему губы в кровь целовал, но мальчишку дальше не подпускал. Умирал, ломал что было под рукой чтобы сдержаться, но никогда не спал с ним. А сейчас сидит так же, ласкает, вдыхает аромат морозных ягод и молит себя не зайти дальше.       — Пожалуйста, — шепчет Юнги на ухо, — Я так сильно хочу тебя, так сильно, — он нарочно по крепкому бугорку проезжается задницей, — Умоляю…       — Я могу тебе навредить, — Чонгук каждый раз на грани сдаться находится, — Ты самое ценное в этой жизни, что у меня есть, — он заглядывает в родные, мутные, возбужденные глаза, из которых слезы одна за одной начинают появляться, — Юнги…       — Я ведь так люблю тебя, я ведь так сильно люблю тебя… — зарывается в пряди омега пальцами, сжимает от того что не знает куда себя деть, — Я никому и никогда себя не доверю, ты ведь всё что у меня есть, Чонгук…       Он переходит на «ты» впервые, а Чонгук впервые думает о том, что готов ад пройти, но с ним быть во всех имеющихся смыслах.       — Юнги, тише… — Чонгук шепчет, пока ладони на задницу омеги ползут, сжимают круглые ягодицы, Юнги чувствует как дуреет, — Умоляю тебя, остановись.       — Ты не хочешь ме…       — Я тебя так сильно хочу, что никакая поверхность на которую я бы тебя положил не выдержала, я тебя так хочу, чтобы у тебя следы моих ладоней на заднице не сходили до конца твоей человеческой жизни, — Юнги целует Чонгука в шею, Чонгук рвет брюки Юнги в эту же секунду, — Не будет больше создания человеческого или в облике человека, которого я бы хотел так же безумно, как тебя, я не хочу тебя трахать, я хочу вместе с тобой от страсти лишаться разума.       — Так лишись, — Юнги шею опаляет его, по тону ещё чуть-чуть и захнычет, — Позволь себе это уже, черт возьми.       — Не могу…       Но хочу.       — Юнги я себе не прощу если наврежу тебе, — лоскутки брюк свисают на руки альфы, который поддеть кружево белья не решается.       — Не съешь же ты меня! — не выдерживает, повышает тон Юнги.       — Хуже, — с грустной улыбкой произносит Чонгук, отрывая его от своей шеи и заглядывая в изумрудные глаза, произносит, — Я тебя таким же сделаю, — он опускает взгляд на чужую, пульсирующую на шее вену.       Чонгук встаёт резко. Слишком. Сажает Юнги на стол шумно и тушит свечи стоящие на столе только взмахом пиджака, который сдирает со спинки дубового стула и только разворачивается как до ушей доходит звук разбитого стекла. Развернувшись, он видит, как по острым краям бутылки красного вина, которое они решили выпить, стекают капли, а Юнги сжимая один из осколков в ладони, смотрит на Чона. Смотрит так, что у Чонгука под грудью что-то по швам расходиться начинает. Омега смотрит на него с обидой, которую альфа за долгие годы своей жизни не видел никогда. Она слишком живая в чужих зрачках, она слишком много боли в себе несёт.       — Так пусть же за тебя уже всё сделает твоя сущность, — Юнги шепчет, слезы градом стекают, находя пристанище под шелковой рубашкой и он беспощадно втыкает острый угол в руку, проводя вдоль.       — Юнги! — Чонгук кричит, пока на языке привкус железа начинает ощущаться. Пиджак летит на пол, а он подлетая к омеге зажимает что есть сил его руку, — Глупый омега! — рычит альфа, а у самого зрачки поглощают радужку полностью.       — Полюби же меня… — Юнги смотрит в Чонгуковы глаза, роняет слёзы, чувствует как альфа рвет рукав своей рубашки и как плотно перематывает руку омеги, — Полюби же ты меня… — он всхлипывает, чувствует теплоту собственной крови.       — Ёсон! — кричит Граф, всеми силами разум оставить желает, — Немедленно лекаря в мою спальню! — он поднимает Юнги на руки, чувствует как сладкий аромат заполняет всё вокруг него, бьёт по затылку и твердит присвоить, насладиться.       Только он ногой пинает дверь спальни, кладет Юнги на кровать и буквально отлетает от кровати. Ёсон входит вместе с лекарем, который подбегает к омеге, пока в углу комнаты стоит Чонгук и мечется словно загнанный зверь, агонию которого чувствует каждый из присутствующих. Она опору из-под ног выбивает, придавливает к ближайшей поверхности своей силой и только дворецкий находит в себе смелость подойти.       — Граф, — он встряхивает Чонгука за плечи, — Вы должны уйти, — Ёсон смотрит в бордовые, словно искупанные в крови глаза альфы, — Уходите, скорее!       Чонгук смотрит на Юнги пристально, слишком, и всеми лёгкими тянет аромат в комнате. Он крепкий. Он опьяняющий. Он кричащий ему: «сделай». Альфа рычит, сжимает челюсти, отталкивает дворецкого и в четыре больших шага покидает собственную спальню. Чон выбегает во двор, игнорирует снегопад. Сторож отворяет ему ворота, а он так и стоит. Стоит и не может ногу поднять. Ему крышу сносит, невероятно, ему кажется аромат ягод и привкус железа заполонил всё вокруг него. Каждая частичка пропитана им. Тем, кого он не должен был любить никогда во благо хотя бы самому Юнги. Он находит кажется последние силы, разворачивается к конюшне и запрыгнув на любимого скакуна с шумом вылетает из барака, а затем и за ворота.       Юнги плачет. Он начинает рыдать навзрыд. Рыдать вовсе не от того, что из его руки достают мелкие осколки, ни от того, что в рану заливают чистый спирт, который словно сжигает открытую рану, а от того, что Чонгук для него стал как тот самый спирт на рану, где самой раной является Юнги. Он полюбил Чона ещё в одиннадцать, через год после того как попал к нему во дворец. В тот день он нашёл в библиотеке книгу с нотами и сев за огромный, белоснежный рояль, попробовал. Вышло отвратительно, Юнги понял это только после практики, но тогда его небольшие ладони, накрыли слегка теплые. Чонгук стоял позади и мягко объяснял как правильно.       — И не бойся делать ошибки Юнги, их не избежать, никогда к сожалению, только есть неисправимые, а есть те, которые необходимы для совершенствования, — он поднял ладони, встал рядом с омегой и произнёс, — Играй, прошу тебя.       Юнги помнит как сейчас, как билось тогда бешенно его сердце, и какие были мокрые клавиши, от его вспотевших ладоней. С тех пор омега не мог спокойно дышать рядом с ним. Не может, вот уже десять лет. Он признался Чонгуку в своих чувствах в пятнадцать, в свой день рождения, а ровно через год получил первый в жизни поцелуй, от он уверен, первой и единственной в его жизни любви. Чонгук старался весь год держать дистанцию, объяснять, что это неправильно, что он не человек и что они не могут быть вместе.       — Сделай меня таким же, — произнес Юнги после очередного поцелуя, плотно прижатым к альфе, — Я хочу быть таким же как ты, я хочу делить с тобой одну жизнь, я не хочу, чтобы ты держал меня на расстоянии, — омега смотрел ему в глаза пристально, заглядывая намного глубже, но Чонгук лишь прислонился лбом о его лоб, тяжело выдохнул и молча отошёл, удалившись в свои покои.       Юнги не сдавался. Он приводил аргументы, он умолял, но в ответ всегда получал тишину, а затем: «нельзя». Омега бунтовал, он закрывался в комнате, оставлял дом в тишине, наказывал Чонгука, а в девятнадцать лет получил один из самых тяжёлых ударов в жизни. В тот день, в доме Чон принимал послов из Франции, среди которых был один человек, как и всегда, для страховки и отвода глаз. Они пробыли в доме пару дней, и по окончанию своего прибытия, Марсе́ль, тот самый человек, подойдя к Чонгуку который беседовал с Юнги, попросил:       — Я бесконечно уважаю вас, Граф и у меня, позвольте быть смелым, есть к вам просьба.       — Прошу, — произнёс в ответ Чонгук.       — Мне очень понравился ваш приемник, — Марсель взглянул на Юнги так, что Чону больших усилий стоило не разорвать его в клочья, — И я бы хотел попросить у вас его руки.       Юнги смотрел только на Чонгука. Который сидел молча, устремляя взгляд в пол, он сжимал кожаную обивку на подлокотнике, а затем ответил:       — Он в праве ответить вам сам, — альфа не улыбнулся, не стал даже имитировать хоть какую-то положительную эмоцию, напротив, если бы он умел резать взглядом, от Марселя бы не осталось и сантиметра целого.       Юнги смотрел в его уходящую спину с обидой, Марселю отказал грубо, попросив никогда больше к нему не подходить и на метр, и, захлопнув дверь своей комнаты со всей дури, не выходил из нее месяц. Чонгук вопреки своим принципам от Марселя избавился сразу же, и отказал послам в договоре. А через месяц и два дня, чуть ли не снёс дверь с петель в комнату омеги, и подняв на руки не сопротивляющееся тело, спустил на первый этаж. Они сидели у камина до утра. Чонгук целовал его в висок, а когда Юнги уснул у него на руках, еле слышно прошептал:       — Я никому не смогу тебя отдать.       Юнги не спал, он лишь начинал дремать и как сегодня помнит тот момент, наверное, один из самых счастливых в его жизни. А сейчас лежит, чуть ли не задыхается в собственной боли, хочет чтобы он рядом был, чтобы наконец сказал что любит и перестал прятать чувства.       — Я бы отдал тебе всего себя, — сквозь рыдания произносит Юнги, — Я никогда не жалел что влюбился в тебя! — он кричит истошно, бьётся в своей истерике, пока Ёсон держит его за плечи придавливая к кровати, а лекарь заматывает руку в бинты.       Ему насильно заливают успокоительную настойку и только через полчаса он засыпает, правда слезы, так и продолжают одиноко стекать из закрытых глаз. Юнги словно проваливается в глубокую яму и ему больше ничего не снится, не мучает итак истерзанную душу.       Чонгук гонит коня в лес, который не съеден тьмой только из-за белоснежного снега. Граф из коня выжимает всё возможное, кричит «но», пока ледяной ветер вперемешку с снежинками словно режет кожу лица. Он пытается вытравить аромат морозных ягод из лёгких, только если взглянет в зеркало, увидит лишь красные глаза, которые больше никогда в жизни не угаснут в привычный чёрный. Это является отличным знаком тех как Чонгук, и бывает он, крайне редко. Желание развернуться и сделать то, что велит сущность не уменьшается, а конь ещё немного и сляжет замертво.       — Гони, прошу тебя, уведи меня из этого места, я ведь испорчу ему жизнь, — Чонгук зарывается в гриву животного лбом, молит не своим голосом, а в голове слишком резко вспыхивает воспоминание.       Лондон, 1820 год, вечер после студенческой практики.       Молодой человек двадцати двух лет, выпускает клубу дыма в июльское небо. Он одет в хлопковые серые брюки и белую рубашку. Так же как и его одногруппники, он стоит в очереди кажется к тому, кто предсказывает будущее, или видит судьбу. Молодой человек в это не верит, он пришел сюда лишь из-за Сону, который очень сильно ему нравится. Настолько, что порой лучший друг вмазывает ему смачный подзатыльник, потому что он не слышит его, как и сейчас.       — Хосок! — восклицает Чонгук, вынимая сигаретк из рта, — Какого черта?!       — Хватит пялиться на него, он всего лишь сидит и слушает этого недопредсказателя, к которому ты нас с Тэ потащил, мы бы могли заниматься совсем другими вещами, к примеру читать сборник Левенгука! — Хосок явно недоволен, а вот Тэхен напротив, слишком сильно ждёт своей очереди.       — Послушай, с той переодичностью, с которой вы читаете Левенгука, вы не потяните третьего члена общества на свою стипендию, заметь, даже общую, — Чонгук хохочет, уворачивается от очередного удара, а Сону наконец встаёт со стула и подмигивает Чону, который сразу же присаживается за столик, он стоит прямо под окнами одной из квартир, под окнами того самого ясновидца, который очевидно из-за лета работает на воздухе.       — Имя? — коротко спрашивает старик.       — Чонгук, — альфа не зацикливается на том, что делает человек напротив, он лишь смотрит на Сону, что стоит неподалеку и загадочно улыбается Чону, который за одну эту улыбку готов мир кинуть ему под ноги.       Старец раскладывает красивые камушки, выстраивает в ряды, иногда задаёт самые банальные вопросы, о дне рождении, о месте жизни, родине, узнаёт, что альфа здесь лишь на практике и только кивает. Он молчит долго, всё мнёт пальцами разноцветные камни, а затем собирает их в кучу и отодвигает.       — Твоя жизнь разделится надвое, — начинает он, привлекая внимание Чонгука, — Ты вернёшься в Корею другим, а позже, на веку твоём, будет человек, он тебе уготован судьбой, но ты будешь это долго отрицать.       — Отрицать? — усмехается альфа, — А может он не мой человек? И есть тот, кого я уже встретил?       — Ты этого человека не захочешь делать таким как ты, — продолжает старец не обращая внимания на явную усмешку, — И этим ты можешь его погубить, погубишь если, сам себе устроишь смерть на земле, но в мир иной уйти не сможешь.       — Все мы смертны, господин, — Чонгука раздражает этот разговор, он скорее хочет оказаться в компании Сону, нежели слушать абсолютный бред.       — Тот, кого ты полюбил в первой жизни, отправит тебя во вторую, этого не избежать, но если ты не послушаешь того, кого полюбишь во второй своей жизни, потеряешь всё и навсегда.       Сеул, 1870 год, утро, дворец Графа Дракулы.       Юнги раскрывает глаза от яркого света и первое что он видит: заснувшего в кресле напротив дворецкого. Затылок отдаёт слабой болью, но желание выпить дико сладкий чай становится сильнее слабости. Он отворачивается одеяло, опускает ноги в мягкий ворс ковра и прямо босиком идёт дальше. Каким-то образом обнаруживает, что он в ночной сорочке, морщится, делает глубокий вдох и по одной ступени спускается вниз. На часах десять утра. Омега просит у повара сладкий чай, а сам удаляется в столовую, но чуть ли не подпрыгивает от испуга, когда видит перед собой не самого приятного знакомого.       — Доброе утро, куколка? — он произносит ядовито, скалится, — Где хозяин дома, м? Не подскажешь? — альфа голову вбок наклоняет, разглядывает Юнги с ног до головы.       — Скоро вернётся, — старается ответить спокойно Мин, сжимая ткань сорочки в руке, — И ему очень не понравится, что вы без приглашения вошли.       — Ваш чай, господин Мин, — прислуга вносит большую чашку чая и рядом посудку, до верху наполненшую сахаром.       Юнги присаживается без тени заметного страха, хотя внутри всё кричит о Чонгуке, молит о нем. Он пробует чай под пристальным взглядом, ставит чашку обратно и насыпает себе ещё три ложки, пока его не хватают за запястье и не задирают рукав сорочки, Юнги руку одергивает со злостью, которая скрывает страх омеги и потирает бинты.       — Какая жалость, — усмехается альфа, — Довёл бы дело до конца, твоя жалкая человеческая жизнь настолько хрупка, о тебе бы и не вспомнили.       — Намджун, — недобрым взглядом Юнги оглядывает альфу, — Уходи и явись тогда, когда будет дома его основной хозяин.       — А ты себя вторым возомнил? — издевательски произносит Намджун, — Правда?       — Уходи, - рявкает Мин.       — Ты ведь в курсе почему он тебя не трогает, а?       Входные, тяжёлые двери, громко хлопают, а Юнги шеет чувствует холод, который принёс вместе с собой с улицы хозяин. Юнги не оборачивается чтобы узнать его, он просто чувствует это и то, как за его спиной плотно встают.       — Выметайся, — рычит Чонгук, а на лице Намджуна расцветает непередаваемое восхищение.       — Magnifico… — улыбается Ким, — А он в курсе? — указывает он пальцем на Юнги, смотря Чонгуку в глаза, — Если бы ты не был графом, я бы с удовольствием посмотрел на то, как бы летела твоя голова!       — Убирайся, живо! — сжимает челюсти Чон, но не успевает схватить Кима, как тот на ноги подрывается и отходит назад.       — Ты ведь зависим от него, верно? — кивает он на Юнги, который не может понять в чем дело.       — Чонгук, что происходит?       — Ты не в курсе, куколка? — омегу такая улыбка только пугать начинает, в ней слишком много нездорового восхищения, Чон пытается поймать Кима, только тот отходит всё дальше, уворачивается.       — Заткнись! — шипит граф.       — Взгляни в его глаза, Юнги-я, — смеётся Намджун, а Чон замирает, — Они ведь кроваво–красные!       Юнги не понимает, он хмурится, обходит Чонгука и даже боль отходит на второй план, когда он заглядывает в родные глаза, цвет который не узнает.       — Браво, куколка, ты смог взять власть над властелином нашего мира! — Намджун говорит слишком громко, а Чонгук опускает взгляд, уводит и сократив расстояние, хватая Кима за шиворот, тащит до самых дверей, а через мгновенье пинком вышвыривает из своего дома во всё горло смеющегося альфу.       Юнги настигает его там же и беря лицо Чона в ладони, поворачивает к себе. Он смотрит пристально, разглядывает радужку родных глаз и не может понять почему, пока его не берут за руку и не ведут в гостиную, сажая на мягкий ковер у камина. Чонгук берет его ладони в свои, долго целует, прислоняется о них щекой, а омега терпеливо ждёт. Он впервые видит его таким потерянным, таким загнанным, он словно даже успел чертовски повзрослеть за эту ночь. Юнги поднимает руки, пальцами разглаживает морщинку меж бровей альфы и целуя в уголок губ, шепчет:       — Что случилось?       Чонгук тяжело выдыхает и решает выдать всё как на духу, ведь больше нет смысла скрывать, сегодня или завтра, Юнги узнает это итак, от всего мира вампиров.       — Ровно пятьдесят лет назад я был обычным человеком, Юнги, — у омеги глаза раскрываются в две огромные монеты, но он от шока не может даже спросить, а Чонгук продолжает, — Я учился в Лондоне, это была практика обмена, тогда я был влюблен по уши в одного человека, он свёл меня с ума, но не отвечал мне взаимностью и я буквально делал всё, чтобы понравится ему, везде ходил с ним, всё кажется стало налаживаться, я ему понравился и он позвал меня в один вечер к себе в комнату, мы разговаривали, а затем стали целоваться, — Юнги сглатывает тяжело, — Мы лежали в белье, он сидел на мне, начал целовать шею, но в один момент я почувствовал, как что-то невероятно острое впилось в меня, а затем стало словно вытягивать из меня всю жизнь, я брыкался, пытался оттолкнуть, только этот как мне казалось хрупкий омега, прижал меня к постели и продолжал делать начатое, — Чонгук не смотрит в глаза Мина, отводит, — Последнее что я помню, это его смех и хлопок двери, на утро меня нашли мои друзья и знаешь что самое страшное?       Юнги сглатывает, пока из глаз слезы начинают стекать.       — Я всё ощущал, но не мог им сказать, я чувствовал как меня моют, отвозят обратно в Сеул, как говорят моим родителям и как от сердечного приступа умирает мой папа, — Юнги не выдерживает, всхлипывает, смотря на Чонгука, который старается рассказывать всё быстро, — Я помню как меня хоронили, я чувствовал как бросают землю на крышку моего гроба и как опускают, а позже как во мне словно вспыхивает невероятная сила и я начинаю ломать этот чертов гроб.       — Ч-Чонгук… — сжимает ладони альфы в своих Мин.       — Д-дослушай, — сглатывает ком Чон, — Знаешь как я стал графом? — усмехается нервно, — Я убил прошлого графа Дракулу, я буквально уничтожил всё древо, не потому что мне так хотелось, а потому что сыном прошлого главы был тот, кого я полюбил, а затем возненавидел, тот, кто был настолько глуп, что даже человека не смог добить. Он не учёл, что у новообращённых нет контроля действий, что если ими движет злость, она может погубить целые селения, так вышло с древом Дефо, он горел ярко, слишком хорошо и я не жалею, потому что все поголовно были ублюдками.       Юнги слушает так, словно ему рассказывают про абсолютно другого Чонгука, он и представить себе такого не мог, он никогда и не узнавал о таких деталях, возможно из-за любви, но скорее из-за абсолютного доверия и отсутствия страха к нему.       — Я этот мир ненавидел, я очень долго мстил за то, что пережил, я жил как затворник семь лет, а позже объявил официально, что являюсь новым графом. Я много чего изменил и сейчас законы соответствуют человеческому ладу и я даже думал, что смогу жить как обычный человек, пока ты не появился в моей жизни десять лет назад, — он делает паузу, а Юнги замирает, — Ты внёс в мою жизнь свет, человеческое тепло, которым я так долго был обделён, ты смеялся, дарил мне свою улыбку, ты стал моим избавлением, ровно до тех пор, пока я не влюбился в тебя.       Чонгук замолкает, зажмуривается, чувствует как слезы градом начинают стекать, голову чуть ли не к полу наклоняет, но Юнги его поднимает и губами собирает мокрые дорожки, целует, не просит продолжить, хоть и хочет. Он даёт ему ощущение того, что он рядом с ним, каждой своей клеточкой и Чонгук делает последний рывок, открывая глаза, заглядывает в изумрудные.       — Я только потом узнал о последствиях, когда тебе исполнилось четырнадцать, — он переходит на шепот, — Я ведь был человеком, к тому же влюблялся, но у вампиров любые чувства обострены сильнее, возбуждение ещё хуже, как только бы я влюбился и у нас дошло дело до секса, я бы превратил тебя в себе подобного, — Чонгук взгляд на губы опускает, — Мои глаза приобрели такой оттенок, потому что аромат твоей крови вызывает во мне сильнейшую зависимость и если бы я ее попробовал, навсегда бы привязал тебя к себе, потому что влюбленный вампир, это очень опасное и эгоистичное создание, многие влюбляясь так, из-за страха причинить вред, сразу превращали возлюбленных, но я не хотел для тебя своей жизни, я…       — Чонгук, — шепчет Юнги, не давая возможности договорить, — Ты не учел одну очень важную деталь, — разглядывает его омега влюбленно, — Ты не хотел такой жизни, в отличии от меня…       И пусть Юнги шепчет, для Чонгука эти слова словно оглушающий колокол у самого уха. Он смотрит в глаза напротив, сглатывает и впервые в своей жизни, абсолютно не знает что же ему делать. Но его целуют. Его тянут на себя, в его пряди зарываются пальцами, углубляя поцелуй.       — Хватит терять время, — шепчет Юнги ему в губы и заглядывает в глаза, в которых языки пламени от камина плещутся, — Просто сделай уже это.       Чонгук не узнает свои чувства, он не может понять почему нет внутри отрицания, нет протеста и ощущения опасности себя же, он наверное, в конце концов, подчинятся искренности себя и сам целует его напористее. А затем тянется к полам сорочки и стаскивает с Юнги его единственный элемент одежды, оставляя его лишь в атласных, бордовых носках. Юнги, как правило, в момент положено было смутиться, но он лишь тяжело выдыхает, чувствуя как ему становится жарко не от камина рядом, а он накрывающего чувства возбуждения, которое он снимал долгие годы сам. Только оно даже рядом перестает стоять с тем, что он чувствует сейчас. Омега расстёгивает пуговицы его рубашки, спешит, последнюю даже срывает, а Чонгук приподнимаясь, откидывает ее в сторону. Он смотрит на него сверху вниз, пока пряжка ремня звенит и Юнги не выдерживает, прикрывает глаза, когда он тянет брюки вниз, смущается и слышит, как вещь летит в сторону блузы, но веки не поднимает. Чонгук вновь сверху нависает и лишь шепчет на ухо одну короткую фразу, от которой Юнги до кончиков пальцев ног покрывается мурашками.       — И всё-таки, я хочу оставить тебя человеком, хотя бы на время.       Чонгук целует его в закрытые веки, гладит внутреннюю часть бедра, проводит кончиками пальцев, Юнги содрогается и тихо, впервые стонет от мокрого поцелуя в шею, а Чон держится как может. Держит в узде желание перевернуть, звонко шлёпнуть и резко вставить. Сдерживает от желания впиться клыками в родную шею и натянуть на себя до самого конца. Он осознает о первом разе, но его разум, который рисовал эту картину миллионы раз, готов сдаться в любую секунду. И пусть он пытается не спешить, руки сами раздвигают округлые половинки, а два пальца сразу же оказываются внутри. Юнги морщится, Чонгук реагирует моментально.       — Прости, но я могу не заметить, если сделаю больно, — виновато шепчет он в глаза напротив.       — Умоляю тебя, делай, но не останавливайся, — Юнги ком сглатывает и незаметно себя щипает, в облегчении выдыхая.       Он чувствует как Чонгук пальцы раздвигает, как целует шею, спускается ниже, выцеловывает плечи, ключицы, соски и получает тихие, но непрерывные стоны, пока третий добавляет. И благо природной смазки хватает, потому что Чонгук абсолютно бы не сообразил где ему в таком состоянии взять ароматическое масло. Юнги находит опору в его плечах, доверяет себя до миллиметра, чувствует как сам на пальцы толкается и как альфа вынимает их, пристраивая что-то намного больше.       — Потерпи немного, пожалуйста, — Чонгук взмок, он что есть сил второй рукой сжимает ворс ковра, чуть ли не ногти ломает в нём, но мягко целуя Юнги в уголок губ, сантиметр за сантиметром входить начинает.       И только на середине разум грозит покинуть тело и он делает толчок, от которого Юнги стонет с неприятным оттенком, альфа просит прощения, целует каждый миллиметр и плавнее входит до конца. Чонгук даёт привыкнуть, крутит бедрами, сглатывает тяжело и первый толчок делает аккуратно.       — Ю-Юнги, я… — дрожит голос графа, за который Мин цепляется как за уходящий свет.       — Сделай так, как ты хочешь, иначе это будет похоже на жалкую пародию, — смело, со стоном в конце омега произносит и чувствует как его глубоко целуя, притягивают за бедра к себе вплотную.       Чонгук держится до последнего, но срывается на грубые толчки, сжимая бедра Юнги чуть ли со всей силы. Под его пальцами расцветут следы, под губами на всей верхней части засосы, а слух навсегда запомнит самые сладкие стоны в обеих его жизнях. Юнги сам скрещивает ноги вокруг его пояса, он чувствует как его руки к полу придавливают и как до хруста сжимают, он чувствует как альфа старается не причинить боль, но больше дуреет с того, какой же он, когда не сдерживается. Чонгук рычит, теряет почти весь контроль, закидывает его ноги на плечи и разносит по огромной гостиной шлепки. Он не трахает, он утопает в страсти и мечется от «присвоить» до «сберечь», Юнги царапает плечи Чонгука, стонет в голос, вжимается до боли в ворс ковра и содрогаясь каждой клеточкой, с громким стоном кончает, пачкая живот. Он не слышит себя, он лишь чувствует с какой силой его натягивают на себя и как на шее сжимаются чужие клыки. Чонгук бьёт кулаком в пол, снова, снова и снова, разбивает костяшки, но отпускает кожу Юнги и делая последний толчок, кончает в него, а омега, который было задержал дыхание, устало произносит:       — Я ведь стану таким как ты…       — Да, иначе я тебя сожру в порыве страсти, — перебивает Чонгук со сбитым дыханием, — Но для начала, ты узнаешь всё как человек.