Шёпот звёздного послеобраза

Гониль просыпается, как и обычно, в восемь утра после третьего будильника, пролистывает ночные уведомления в телефоне и смотрит бессмысленным взглядом в окно. Темно. Ну а как же. Больше всего на свете он ненавидит эту вечную зимнюю темноту. Люди, как насекомые, впадали бы уже давно в спячки до таяния снегов, да пожить хочется, хотя и в таком вялом ритме. В это время года минуты становятся в десять раз длиннее, отчего жить почти невмоготу, лишь воспоминания о весёлых, полных жизни летних моментах греют сердце, да какая-нибудь милая случайность разбавит колею одноликих дней. Парень находит в темноте домашний свитер, трёт руками лицо в попытке проснуться и настроиться на режим «реальное существование», медленно плетётся в ванную. Прямо как вчера. И позавчера. И все дни до этого. Рутина уже настолько потопила его, что даже мысли нет попытаться из неё выплыть. Да и вполне комфортно получается, если вдуматься. В этой жизни он уже никуда не торопится, ни за какими чинами и достижениями не гонится, существует спокойно со своими целями и большего не желает. Всё, что нужно, у него уже есть с рождения, остальные вещи только отвлекать будут. Скучно порой, но он развлечь себя умеет. Зайдя на кухню, Гониль видит такого же сонного Чонсу в потёмках, втыкающего в стену над чашкой чая. Кофе в их квартире не только не приветствовался, но и не уважался, таков негласный закон. Второй же закон — никогда не включать верхний свет. Он травит и глаза и душу, а ещё портит всю атмосферу квартиры. Поэтому живут они среди светлячков‐гирлянд и настольных ламп. — Доброе утро, — раздаётся хриплое с порога. — Доброе, — тянет Чонсу в ответ и жмурится, просыпаясь. — Веселье приносит нам вкус бодрящий, — пропевает с вымученной улыбкой он, поднимая чашку на уровень глаз. Жизнь вдвоём имеет преимущества хотя бы по этой причине — можно потешаться с утра пораньше над видами друг друга. Гониль молча подходит к тумбам, наливает чай из заварника — Чонсу уже позаботился — и садится напротив парня. – Торжественно клянусь найти новую работу в новом году. Считать чужие деньги и рыться в бумажках — невыносимая мука для меня. Учёба валит, так ещё и это. Даже представить себе не можешь, как мне это осточертело, — Ким вздыхает и отпивает из своей чашки. — Вот устроюсь каким-нибудь флористом или официантом в кафе через дорогу: никакого карьерного роста, зато на душе тихо и легко. Нет умственной нагрузки, работаешь себе преспокойно, руки возятся, мысли же отдыхают, а под конец смены даже намерения нет подумать о чём-то толковом или апокрифичном. — Как будто здесь у тебя офигительный карьерный рост, — Гониль усмехается. — Эти старые хрены с насиженных мест не уйдут и помрут нескоро. Тебе всё равно в этом году универ заканчивать, а там и по специальности пойдёшь. Это ведь лишь подработка, и трудоголиком ещё успеешь в этой жизни побыть, так что не вижу причин держаться за эту работу. — Легко тебе говорить! — возмущается Чонсу, просыпаясь окончательно. — Но знаешь, в специальности своей я уже сомневаюсь. Археология — это, конечно, романтично, но крайне невостребованно. И не думаю, что буду успешен в такой нише, поэтому даже не знаю… — Божечки, ладно, давай прекратим это. Испытывать кризис с утра пораньше — крайне вредное дело. И кто тебе сказал, что ты не будешь успешен? — проговорил строго Гониль, поднявшись из-за стола, и двинулся к холодильнику — делать сэндвичи. — Ты успешен даже когда просто дышишь, уж поверь мне. Тебе точно не составит труда порвать там всех в этих африканских экспедициях. — Ты правда так думаешь? — раздаётся тихое и неуверенное за спиной. Гониль закатывает глаза и улыбается. — Чистейшая правда. И вообще, живём один раз, где твоя былая решительность? — Потерялась в сметах. — Эта работа тебя доведёт, если не бросишь её, клянусь. Он, честно, всё ещё не мог поверить, как Чонсу, будучи успешным учеником Сеульского и буквально самым умным человеком в его жизни, имел такую низкую самооценку. Гониль потратил не один час, забивая ему в голову то, что он стоит не просто «чего-то», а целого мира. Но многолетние установки сломать не так просто, поэтому нередко парень выдавал что-то наподобие таких тирад, как сейчас. В принципе порой было тяжеловато из-за того, что душа Чонсу хрупкая и чистая, как хрусталь, готовая разбиться от любого неосторожного движения. За отчаянной смелостью оказалась израненная жизнью душа, полная тёмных глубин и различных неприятных мыслей. Порой они заводили парня слишком далеко, но Гониль научился подгадывать момент, когда нужно ловить. Однажды Чонсу остался один и чуть было не упал, но его поймали и вновь упасть уж точно не дадут. Таков самопровозглашённый долг. Парень поставил тарелку с завтраком и сел обратно. Тема себя исчерпала, а потому они молча жевали, глядя стеклянными глазами в окно, словно два запертых домашних кота. Небо тёмное и пасмурное, звёзд в помине не видать, зато уже шёл снег. Крупные хлопья медленно оседают вниз и Гониль, провожая одну из таких, мысленно удивляется, почему в этом году он выпадает так рано — лишь начало декабря на дворе. Старческий голосок уже тихо недовольствовал, ведь днём всё это наверняка растает и превратится в крайне неприятные лужи, но парень успешно его глушил горячим чаем и любовался видом. Всё-таки, жизнь без романтики была бы невыносимой. — Чем в Новый Год займёмся? — спрашивает тихо Чонсу, видимо, боясь спугнуть умиротворяющую атмосферу. — Можем сгонять к Джисоку на несколько дней, он давно уже нас ждёт, — флегматично произносит Гониль и берётся за второй сэндвич. — Ты смеёшься? А квартира, учёба, наши подработки, билеты заранее ведь надо брать, хватит ли нашего бюджета?.. — Всё-всё, тише… — смеётся тихо парень, хватая холодную руку Чонсу. — Я уже всё обмозговал, не заводись так. — И каковы результаты? – Билеты ещё доступны, денег хватит, я заранее откладывал на эту затею, твою работу можно перебить отгулами, а я смогу и в Осаке работать, всё-таки фриланс. — Отгулами? Смеёшься что ли? — Чонсу возмущённо встал, забирая грязную посуду со стола. — Мы максимум на три дня уедем, а ты и так у них почти без выходных трудишься. Неблагодарные… — хмурится рассерженно Гониль. — Тебе нужен отдых. — Я…Ты… Ах, к чёрту, — парень зло засопел, не отыскав аргументов. Включил кран и молча начал мыть кружки. — Ну вот и всё. Ты ведь знаешь, я всё наперёд продумываю. А ещё забочусь о тебе, — Гониль ласково потрепал светлую макушку и, не найдя причин сдерживать порыв, обнял Чонсу со спины. Закрыл глаза и слушал шум воды. Тепло. Нос чувствовал какой-то лесной запах то ли духов, то ли кондиционера для белья, то ли аромапалочек, которые вечно жёг парень. Да, всё же жить с ним комфортно. Он любит порядок, книги и много работать. Гониль вновь собрал для него стол Джисока, который лежал до этого в кладовой за ненадобностью, выделил часть пространства, и они уютно обжились вместе. Первое время, когда Джисок только переехал, жить одному в квартире Гонилю было крайне непривычно, одиноко, пусто. Потом кое-как привык, довольствуясь лишь социумом в университете, а теперь вот он вновь обрёл сожителя. Его снова ждут дома, заботятся о его ужине и помогают с вещами, с которыми сам Гониль справлялся либо не всегда, либо плохо. Они могут вести вечерами бестолковые будничные беседы, а ночью, любуясь звёздами, дискутировать о вечном. Могут сидеть молча в одной комнате, занимаясь своими делами, а потом танцевать вместе на кухне, пока рисоварка старательно делает им ужин. Процесс обязательно сопровождается смехом и чьим-то неизбежным падением. Свои минусы в таком укладе тоже есть, например, педантичность Чонсу часто вызывает бытовые ссоры, а Гониль не раз смущал его своей привычкой заходить в туалет, пока тот моется в душе. Впрочем, существовать в этом сером городе всё равно приятнее, когда есть с кем разделить просмотр слезливых мелодрам, с кем можно прогуляться в домашних штанах до продуктового и кто поможет нарядить ёлку через пару недель. — Кстати, не забудь за мукой после пар сходить, шарлотку испечём, — бросает Чонсу в проёме перед тем, как уйти одеваться. — И я уволюсь. Они правда совесть потеряли. Гониль глупо улыбается, чувствуя, как распускаются цветы где-то в середине грудины. Наверное, именно там располагается душа.