Корпоратив

Деньги — это деньги, откуда бы они не пришли, и щепетильность может быть приносить больше вреда, чем пользы: в этом пришлось убедиться в начале девяностых, когда страна рассыпалась на глазах, а музыка стоила дешевле дерьма. Последняя формулировка принадлежала басисту — как всегда, он не стеснялся в выражениях и говорил, что думает, вне зависимости от реакции окружающих. Впрочем, за прошедшие годы с ним согласилась вся группа — несмотря на то, что состав Арии менялся, денег больше не становилось. В первое время после развала Союза в музыкантах ещё теплилась надежда на то, что вот, настало наконец их время, теперь-то все станет можно и все станет доступно. Но реальность оказалась сурова: первое время, даже если удавалось достать деньги, на них было невозможно что-то купить. Считавший себя самым продуманным Валера внезапно оказался таким же нищим, как и все остальные: его накопления на сберкнижке сгорели вместе со старым миром, и официальная карточная система вместе с неофициальной системой блата с трудом помогали поддерживать штаны. Причем если бы арийцы были одинокими волками, которых жанр требовал изображать на сцене, это время можно было бы счесть романтичным и переживать легче. Но все до единого музыканты были людьми, несущими ответственность кто за семью, кто за алименты, кто за престарелых родителей или потерявших работу братьев и сестер — поэтому ощущения от происходящего были мягко говоря негативными. Как ни странно, недостатка в самих по себе выступлениях вроде и не было — Сергей Троицкий, широко известный в узких кругах фрик, алкоголик и психопат, скооперировался с ребятами своей группы, завел полезные контакты в московских клубах и регулярно приглашал Арию и другие тяжелые команды выступить под эгидой «Железного марша». Концерты эти обыкновенно заканчивались тем, что Троицкий любил больше всего: «трэшем, чадом кутежа, угаром и содомией». Правда, значение последнего слова Троицкий, как выяснилось, понимал плохо — во всяком случае самое редкое, что случалось на тусовках «Железного Марша» — это гомосексуальные связи, хотя бывало всякое. Было весело в процессе и тяжело наутро, а главное, позволяло держать музыкальную форму. Вот только ничем, кроме дешевого бухла, ни за один концерт не платили — и приходилось искать другую работу. Кипелов работал сторожем, сам Володя таксовал, все хватались за любую работу, и в какой-то момент начало складываться ощущение, что группа отходит для всех в прошлое и становится вместо дела жизни самодеятельностью на выходные, чтобы окончательно не сойти с ума. Холст отчаянно скучал, хотя и не мог себе в этом признаться, по сытой стабильности работы в качестве карманного ВИА Векштейна, скучал по самому Виктору и по временам, когда по их музыке действительно сходил с ума весь Союз. Состав группы менялся, волновался и бурлил, как море, и Володе порой казалось, что только ему нужно, чтобы Ария существовала: во всяком случае, остальные музыканты уделяли группе всё меньше и меньше времени. Володя мучительно пытался искать спонсоров, писать альбомы, договариваться о полноценных концертах, но нужно было чудо, чтобы группа выжила. И чудо произошло. К немалому удивлению Холста оказалось, что люди с деньгами тоже любят тяжелую музыку — и некоторые любят ее настолько сильно, что готовы стать спонсорами любимой группы. Появились Харлей Дэвидсон и Сергей Шуняев, совершенно серьезно предлагавшие огромные бабки на раскрутку Арии и дававшие очень много возможностей для развития. Правда, с правами и возможностями пришли и обязанности, к которым готовы оказались не все: например, Кипелов, всегда любивший деньги, внезапно начал по любому поводу вставать в позу оскорбленного благородства и корчить из себя непонятно кого. Доходило до смешного: наконец отмывшийся, отъевшийся и приобретший некоторый лоск Валера совершенно серьезно рассуждал о том, что музыка должна быть превыше денег и истинному творцу надлежит быть бессеребренником. От таких заездов у Холста глаза на лоб лезли, а когда Валера начал это сообщать и самому Шуняеву, Володя пригрозил Кипелову, что изобьет его до кровавых пузырей, если он не прекратит балаган — причем судя по реакции остальной группы, Володе, вероятно, не пришлось бы стараться самому. Валера приутих — и казалось, что в итоге и сам не понимал, к чему ему, наголодавшемуся и уставшему от левых заработков, пришли в голову подобные сентенции — но так продолжалось ровно до первого предложения о корпоративе, исходившего не от самого арийского спонсора. *** — Вова, я считаю, что нам нужно отказать, — расхаживал по свежеотстроенной базе Кипелов, иногда поправляя волосы — жест, говоривший о том, что вокалист отчаянно нервничает. — Это окончательно превращается в какую-то коммерцию, и это не наш стиль. — А что же такое «наш стиль»? — иронично ухмыльнувшись, уточнил Виталий, наблюдавший за вокалистом. — Снова потянуло на родные склады или в Мастер? В говне сидеть наш стиль? — Долго ты будешь мне Мастер припоминать? — моментально сменил тему и окрысился Валера, развернувшись к басисту. — Давайте не здесь, а? — мрачно пробубнил Теря, не отвлекаясь, впрочем, от перепайки схемы к пульту — второй гитарист и по совместительству звукорежиссер группы регулярно использовал базу как паяльный цех, и запах во время дискуссии в помещении стоял соответствующий. — Теря прав. Хватит уже этих склок. Что-то ты, Валера, не ныл и не рассказывал про стиль, когда у Шуняева на дне рождения омаров жрал, — поддержал басиста Холст, мрачно глядя на вокалиста. — И Мастера тебе будут припоминать столько, сколько нужно, пока ты хотя бы не додумаешься извиниться. — Извиниться за что? За то, что я пытался заработать, а не сдох под забором? — Кипелов явно был настроен поскандалить, и это ощущали все присутствующие. — Хватит съезжать с темы!!! — внезапно заорал Дубинин, ощущая, как выгодное предложение утекает из рук группы из-за внезапного приступа аристократизма Кипелова. — Я не понимаю, что тебе так претит в том, что мы отыграем часовую программу, получим деньги и уедем по домам? — А ты сам так хочешь кривляться перед жирными рожами этих… Этих людей? — Ты их даже не видел, откуда тебе знать, какие там рожи? У Шуняева тоже есть бабки, и он нормальный. Если люди позвали нас, а не Кобзона там или Влада Сташевского — значит, хотят именно нас. — Или хотя выебнуться перед своими друзьями оригинальностью, — внезапно подал голос Макс, заменявший собранного недавно по кускам после ДТП Манякина. — Но это совершенно не имеет значения. Пол-ляма, ребят. В баксах. Последние слова, произнесенные Удаловым, немного притушили даже пыл Кипелова, который, казалось, подзабыл причину, по которой остальные участники группы так рвались на корпоратив. Холст в глубине души понимал, что своими странными сентенциями пытается донести Валера, но по факту считал, что тут ситуация в стиле «Наденьте трусы или снимите крестик». — Валера, определись. Мы либо работаем музыкантами и делаем музыку, и получаем за это деньги, либо музыку мы делаем для души, а деньги берем откуда-то ещё, — Вова откровенно устал от долгих унылых уговоров вокалиста и пошёл напролом. — Что бы ты там не считал, но коммерческой группой мы стали в момент, когда получили свою первую зарплату из рук Виктора, Царствие ему небесное или куда там евреи после смерти попадают. — В Шеол, — всё ещё не отвлекаясь от перепайки заметил Терентьев. — Шеол ему… Короче, ты понял, — Холстинин посмотрел на Кипелова, который не ожидал встретить понимание и теперь застыл, удивленно хлопая глазами, воззрившись на Володю. — Есть ещё кое-что… — после паузы, во время которой все рассматривали изумленного вокалиста, проговорил Валера. — У меня конкретно в этом случае очень нехорошее предчувствие. И пол-ляма мне это предчувствие не гасят. — О Господи, теперь он ещё и Ванга… — устало прошептал Холст, сел на диван рядом с Дубом и закрыл глаза. — А воду от тебя можно зарядить? — Я серьезно, — понизил голос Кипелов, подходя к дивану вплотную. — У меня раньше такого никогда не было. — Валера, не кривляйся. Зарабатывают все, каждая западная группа в шоколаде и летает на собственных самолетах, а ты где-то там в своих ВИА понабрался совковой чуши и никак уже двадцать лет не вытрясешь, — Дубинин начал злиться. — Я понимаю, что это огромные деньги, и даже Серега нам столько не даст за одно выступление. Но мне правда кажется, что там что-то не так, — Кипелов беспомощно посмотрел на Холста с Дубом, обернулся к Удалову, попытался поймать взгляд Терентьева. — Валер, чтобы тебе доверяли, нужно было не предавать доверия, — Холст открыл глаза и посмотрел прямо в глаза вокалисту. — И теперь эти попытки настоять на своем из принципа любым путём выглядят очень жалко. Кипелов не выдержал взгляда гитариста и отвернулся, прошелся по помещению, посмотрел через плечо сосредоточенному Сергею. — Ладно, я согласен. — Я не верю своим ушам! — Дубинин глянул на Кипелова. — И неужели стоило столько выебываться? Тебе просто весело было нам нервы крутить? Валера промолчал — и вопреки обыкновению, молчал весь остаток вечера, пока Теря, обещавший его подвезти домой, доделывал свои дела, пока Холст звонил менеджеру и сообщал о согласии на корпоратив. Его охватывало осознание того, что все, что он говорил и делал перед этим, окончательно отбило у коллег доверие к нему и любым его заявлениям — и страшное предчувствие, что ему теперь это вернется чем-то более страшным, чем обычный скепсис по отношению к нему и его словам.