Limerence

      Санс потерял самообладание, когда, выйдя из ванной, обнаружил Папайруса, спокойно потягивающего чай в кровати.       — Ты можешь хоть десять минут спокойно полежать?!       — Вообще-то я заварил чай специально для тебя. Вот твоя чашка. Я подумал, он поможет тебе успокоиться после произошедшего…       — Лучше бы меня послушал! Я же просил тебя оставаться в постели!       — Ты сказал мне остаться в постели до тех пор пока меня не осмотрит целительница. Она это сделала, я в порядке. Теперь тише, я смотрю кино.       Санс разочарованно хмыкнул и, ворча себе под нос, потопал к кровати. Папайрусу показалось, что он уловил слова «умник» и «сопляк», и сделал глоток чая, чтобы скрыть ухмылку. Он находил Санса немного забавным, когда тот так выходил из себя; хоть это и происходило довольно редко, брат, казалось, никогда не научится контролировать свой гнев.       Санс плюхнулся на кровать как можно дальше от брата. Он скрестил ноги, сложил на груди руки, стиснул зубы и нахмурился. Ему не хватало только неоновой вывески над головой с надписью: «ОСТОРОЖНО. ЗЛАЯ СОБАКА».       Но даже это не остановило бы великого Папайруса.       — Ты сердишься? — спросил он, не отрываясь от экрана телевизора.       — Да. Очень.       Папайрус повернул голову к Сансу, посмотрев на него с усталым и грустным выражением лица.       — Я лишь хотел сделать для тебя что-нибудь приятное… — пролепетал он жалобным голосом, играя на тонких струнах братской души.       Санс всеми силами пытался сохранить прежнюю строгость, но стоило ему только взглянуть на младшего, как он сразу же смягчился. Санс тяжело вздохнул, понимая, почему брат больше его не слушался. Старший был слишком снисходителен к Папайрусу и многое ему позволял, потому что на самом деле не хотел сердиться на брата. Последний был об этом прекрасно осведомлён и без колебаний воспользовался слабостью Санса в полной мере.       — Ты маленький манипулятивный засранец, понял? — усмехнулся Санс, покачав головой.       — Да. А ты манипулируемый маленький засранец, как тебе такое?       — Папайрус! — выпалил Санс, широко раскрыв глазницы.       — Ты первым начал обзываться, брат, — ухмыльнулся Папайрус. — Как аукнется, так и откликнется.       — Звёзды над головой… — изумлённо прошептал Санс, взяв с тумбочки свою чашку чая.       Папайрус продолжал ухмыляться.

***

      Папайрус приложил все усилия, чтобы провести время с Сансом наилучшим образом.       Старший заснул прямо на краю матраса, здесь же Папайрус аккуратно раздевал его, словно самую изящную куклу из слоновой кости. Он снял свою пижаму и, как только его зрачки, будто руки, пробежались по низкорослому телу старшего, ощутил прилив магии. Санс, разумеется, не двигался.       Папайрус одарял поцелуем каждую гладкую косточку, уделяя особое внимание тазу, которым он в прошлый раз по-глупости пренебрёг. Он закинул ноги брата себе на плечи и провёл языком по лобковой дуге, обводя каждый изгиб и довольствуясь её вкусом. Санс по-прежнему не двигался.       Он повернул брата на бок, открывая для себя возможность покусывать и обсасывать маленький, хрупкий, изящный копчик. Рука Папайруса скользнула к своему пульсирующему члену и задвигалась на нём с такой силой и скоростью, что скелет едва мог сдержать стоны. Только это было не важно, потому что Санс не двигался.       Вскоре, весь позвоночник старшего был осыпан поцелуями. Папайрус скрестил руки брата на груди, затем обняв его со спины. Это выглядело так, словно Санс застенчиво пытался прикрыть свою обнажённую грудную клетку, что полностью соответствовало фантазии младшего. Заключая своего дорогого брата в объятиях, он медленно и осторожно тёрся о его крестец, жадно наслаждаясь каждой секундой контакта, в то время как его душа вибрировала от удовольствия. Не потребовалось много времени, чтобы кости покрылись смазкой, от чего двигаться стало легче, но сложнее держать себя в руках. Впрочем, не то чтобы Папайрусу пришлось, ведь Санс не двигался.       Целью стало повторить их первую ночь, только без лишних преград в виде мешающей пижамы, беспокойстве о пятнах или опасения разбудить брата. Папайрус хотел довести до конца то, что не удалось раньше: ускоряя темп, он прижимал таз Санса к своему члену, создавая иллюзию взаимности. Вскоре высокий скелет вошёл в идеальный ритм и погнался за собственным удовольствием. Он хрипел и постанывал в череп старшего, чувствуя приближение оргазма. Папайрус представил, как Санс раскрепощается, прячет смущённое лицо в ладонях и, заикаясь, произносит имя брата. С этим образом младший вздрогнул и крепче прижал к себе низкорослого скелета, когда струи горячей магии забрызгали их кости. Санс всё ещё не двигался.       Постепенно Папайрус перевёл дыхание. Хоть его душа оставалась невидимой, она до сих пор содрогалась от возбуждения. Он только что воплотил фантазию в реальность. Он наслаждался телом брата столько, сколько позволяло его собственное нетерпение, и знал, что может повторять это снова и снова. Санс больше не был тем, на кого можно было лишь поглядывать с тоской; теперь у Папайруса были средства делать с ним всё, чего душа пожелает.       Но.       Младший поспешно поцеловал брата в лоб и перекатился за мочалкой, которую предусмотрительно оставил на тумбочке. Она была ещё влажной. Тщательно протерев кости Санса и свои собственные, он вернулся на середину кровати, всё это время размышляя над этим самым «но». Это так странно; всё прошло идеально, в точности как он планировал, и всё равно не принесло ожидаемого удовлетворения. Что же он упустил? Ведь именно этого он и хотел, не так ли? Выразить свою любовь к брату способом, который обеспечивала только близость. И он это сделал… но Санс не двигался.       В этом и заключалась суть проблемы, не так ли? Какой смысл выражать чувства, когда твой партнёр не способен их воспринять? Папайрус не был эгоистом, заботившимся лишь об удовлетворении собственных потребностей. И тем более не желал использовать Санса как безжизненную секс-куклу! Просто у него… не было другого выбора, верно? Конечно, он мог бы подождать, пока Санс не ответит взаимностью, к чему в конечном итоге всё и приведёт. Однако, когда Папайрус смотрел сверху вниз на своего обнажённого брата, который крепко посапывал на боку… он сомневался, что сможет упустить шанс воспользоваться тем, что у него есть, несмотря на все недостатки.       Младший снова улёгся в постель, обнял брата и укрыл их обоих одеялом. С пижамой и прочими уликами он решил разобраться утром. Учитывая, как сильно препарат подействовал на Санса в прошлый раз, скелет не сомневался, что проснётся раньше него, хотя на этот раз уменьшил дозу в надежде, что к их совместному утру старший будет более оживлённым.       Папайрус расслабился, нежась в тепле брата, и прежде чем уснуть, в последний раз уткнулся в него носовой костью.       А Санс не двигался.

***

      Папайрус проснулся от тусклого света, который проникая в комнату сквозь оконные панели, становился ярче с каждой минутой.       Было раннее утро. До пробуждения Санса, если он вообще сможет проснуться самостоятельно, оставалось ещё предостаточно времени. У Папайруса ещё предостаточно времени, чтобы в полной мере насладиться этим безмятежным мгновением.       Закрыв глаза, он прислушался к ровному дыханию брата. Было нечто умиротворяющее в том, как Санс расслабился в его объятиях. Само собой, Санс засыпал, как только представлялся случай, но груз его бремени никогда по-настоящему не исчезал. Бремени, которое младший только начал облегчать, устроившись на работу. Тем не менее, Санс никогда не жаловался и брал на себя любые обязанности с глупой широкой улыбкой на лице.       Папайрус прижал его крепче и в сладостном забытьи бродил фалангами по костям брата: вниз по грудине, вверх по руке, вдоль ключицы…       Санс вздрогнул.       Папайрус замер. На мгновение ему показалось, что брат проснулся, но Санс лишь тихо вздохнул и спокойно свернулся калачиком, ни о чём не подозревая.       Что если…?       …Нет. Нет, это была ужасная идея. Папайрус просто испытывал судьбу.       Он понимал, что для очередного прыжка в прошлое потребуется определённое время и концентрация.       Он понимал, что Санс с ума сойдёт, если узнает, что брат трогал его (особенно без одежды).       Он понимал, что, даже если его действия больше не несли под собой реальных последствий, он всё равно не забудет гнева Санса. Это станет ещё одним болезненным воспоминанием, ровно как и в тот злополучный вечер, когда он признался в своих чувствах.       Но ничего не мог с собой поделать.       Папайрус продолжил свои ласки уже вдоль таза Санса, в надежде вызвать у него новую реакцию. Жар разливался не только по костям, но и в области таза; сравнимо с погружением пальцев в тёплую воду, при этом их не намочив. Эти ощущения были знакомы младшему благодаря собственному телу. Содрогаясь от сдерживаемого возбуждения, он отбросил одеяло и уложил старшего на спину.       Дымка голубой магии окутала промежность Санса. Она неспешно кружилась и, коснувшись руки Папайруса, обвила его пальцы, словно не желая расставаться. Это было невероятно, ещё больше убедив Папайруса в том, что брат действительно его хотел. Не то чтобы у него остались сомнения, и всё же было приятно утвердиться в своей правоте.       Касания Папайруса перестали быть нежными поглаживаниями; в них появились явные намерения завести Санса. Крестцовые отверстия младшего были крайне чувствительны к прикосновениям, в связи с этим он решил проверить их у брата, аккуратно проведя кончиками фаланг, за что был вознаграждён очередным трепетом и прерывистым вздохом. Папайрус продолжал свои дразнящие прикосновения, уделяя внимание каждому сантиметру тела, пока его пальцы не обхватили копчик Санса, который он поглаживал с предельной аккуратностью. Он почувствовал, как неон брата прижался к его руке; он стал густым, как мёд, и, возможно, таким же сладким.       — Ннгх…       Услышав стон Санса, Папайрус рефлекторно одёрнул руку, опасаясь быть застигнутым врасплох. Однако, взглянув в лицо старшего, он увидел покрытые синевой скулы, приоткрытый рот и нахмуренные надбровные дуги. Когда младший вновь опустил взгляд, то увидел, что магия брата уже приняла форму неонового члена, конец которого украшал выделившийся предэякулят.       Папайрус сглотнул, впиваясь взглядом в каждую деталь прекрасного зрелища. Его зрачки метались между лицом и членом Санса, не решаясь, на что следует смотреть в первую очередь. На лице старшего читалась прелестная смесь смущения и огорчения, как будто тот стыдился своей неудержимой тяги к прикосновениям. Его член дёрнулся в неосознанном порыве, и с него скатилась капля смазки, которую младший с удовольствием поймал языком и медленно провёл им вверх. Он повторял это снова и снова, жадно упиваясь ощущением своей формирующейся магии и прерывистым дыханием Санса.       Папайрус понимал, что ему не составит труда довести старшего до оргазма, просто взяв его в рот. Однако, как бы сильно оба этого ни желали, больше всего младшему хотелось увидеть, как лицо брата искажается в экстазе, чего было не достичь, пока тот лежал навзничь. Папайрус подложил несколько подушек к изголовью кровати, создав импровизированную спинку. Он переместил Санса, оказавшись у него между ног, и прислонил его грудную клетку к своей.       Папайрус обнял его, вдохнув аромат костей и магии, после чего нежно поцеловал в висок.       «Я так сильно люблю тебя» — подумал он, берясь рукой за член брата.       Поначалу Папайрус двигался аккуратно, едва касаясь. Другой рукой поглаживал старшего по рёбрам и позвоночнику. Он не торопился, наслаждаясь предвкушением момента, но вскоре Санс начал издавать тихие печальные звуки, разрывавшие душу младшего.       — Ты так нетерпелив… — прошептал Папайрус, обхватывая лицо старшего и приподнимая его. — Не волнуйся, брат. Я о тебе позабочусь.       Папайрус поцеловал Санса, ускоряя темп, чем заставил последнего ахнуть от неожиданности (или облегчения). Чего он точно не ожидал, решив пустить в ход язык, так это ответа Санса на поцелуй своим уже сформировавшимся языком. В тот момент не имело значения, что это, скорее всего, могло быть рефлекторными движениями во сне.       Папайрус разорвал поцелуй и, вглядываясь в лицо Санса, крепче сжал его член. Тот снова ахнул, напряжённо выгнув спину, и прижался к ключице брата. После чего прерывисто застонал, пока младший наращивал темп.       Хотя вся затея была задумана исключительно ради удовлетворения Санса, Папайрус осознал, что и сам завёлся в процессе. Наблюдать брата в таком свете было невероятно возбуждающе, но по-настоящему приближал его к оргазму окрасившийся магией крестец Санса. Пока Папайрус усердно мастурбировал брату, он раз за разом прижимал его податливое тело к своему члену — непреднамеренный, зато, безусловно, восхитительный побочный эффект данной позы.       — Ах… а-ах…       — Вот так, брат, — выдохнул Папайрус, чувствуя, как член Санса набухает в его руке, — Позволь мне тебя услышать.       Достигнув кульминации, Санс оставался сдержанным, лишь вздыхая и тихонько поскуливая. Его тело напряглось, а на лице застыло выражение, напоминавшее боль, если бы не яркий румянец и горячие всплески магии, покрывшие пальцы Папайруса.       Рослый скелет прильнул к крестцу брата, не сводя взгляда с лица, выражавшее блаженство, и кончил в тот же миг с небывалым наслаждением, затмившем любой предыдущий раз.       Папайрус понятия не имел, как долго он провёл в объятиях с любимым братом, лёжа среди царившего вокруг хаоса. Он чувствовал абсолютный покой и удовлетворённость, без потребности в спешке с уборкой. Его разум больше не пытался анализировать происходящее, поскольку в этом не было необходимости: он чувствовал себя хорошо, потому что Санс чувствовал себя хорошо. Вот так всё просто.       Поэтому Папайрусу ничего не оставалось, кроме как лежать, наслаждаясь общим послевкусием, ощущая, как его самого немного клонит в сон. Он решил подремать в обнимку с братом, не заботясь ни о беспорядке, ни о возможных последствиях.       Потому что ничто из этого не имело значения. Потому что Папайрус мог с лёгкостью повернуть стрелки на часах.